Доступ

Музин сел за стол. Пред ним предстали три товарища и три кружки пенного. А за спиной выросла желтая стена и пара тёмных рамок с фотографиями еды.

– Писал. – был ответ.

И руку ему протянул Стас Среднявский, высокий и худой мужчина с ухмылочкой в острой бородке.

– Успешно?

– Весьма.

– Молодец, что объявился, у нас тут по твоей части… – высказал второй мужчина с низким голосом и невысокого роста. Человек этот упитанный, с лысиной до самого затылка, из которой по одному торчали несколько длинных прямых волосков.

– Прям греешь душу, Олег, – прыснул Среднявский к этому второму. Им был Олег Капканов, делающий три крайне объемных глотка, и глядящий тусклыми зрачками. Его заглаженная рубашка и угловатый животик смешно выделялись на обшарпанном пейзаже бара.

– Так о чём это мы? – риторически процедил Капканов, стремясь увлечь Бориса, – Наш Гриша тут рассыпал элегии разуму! Мол, рацио всему голова!

Гриша Говорян, третий из них, радушно подал Музину руку. Он выглядел моложе своих друзей, хотя они и были ровесниками. У армянских мужчин все-таки нет третьего возраста: они всегда либо юнцы, либо старцы. Говорян улыбался, будто внутренние сомнения его разрешились и продолжал с того места, на котором остановился. – Ну, допустим хоть в музыке… буду говорить о знакомом предмете. – Мелодично объяснял Гриша, – Да, согласен, вдохновение есть, но оно краткое. Две мелодии за месяц! А остальное нужно разумом постигать, замыслы выстраивать…

– Приручать Пегаса, как я говорю, – самодовольно влез Капканов.

– Да… в общем, на вдохновении не уедешь. И это только один аспект. Ведь есть ещё продакшн, сведение, мастеринг… словом, тут только разум и усердие.

Капканов почесал лысину и подтолкнул в бок рядом сидящего Среднявского, – Корпоративно мыслит, Гришаня. Его послушать, так разум это такой фанктик для творчества, чтоб лучше продать. Из говна конфетку?

Гриша как будто немножко обиделся, – Продают другие, а я создаю или воссоздаю, когда говорим о заказах. Но скоро… сейчас закончу новые курсы по звуку, а дальше…

– Да и что твой разум? – не унимался Капканов, – Он хоть кого-нибудь привёл к цели? Хоть первооткрывателей всяких, географов? Поплыли бы они за моря, если бы были такие умные?

И разговор заструился, а Борис вспомнил, что с тремя этими товарищами познакомился менее года назад, когда стал преподавать и жить в казённой общаге. Бар стоял рядом, а Капканов завсегдатай заведения, заходил сюда раза три в неделю. Так и заговорили однажды от скуки. Сошлись на темах банальных, а когда тот узнал, что Музин в прошлом знаменитый художник, то вдруг зауважал. После с другими, бывавшими реже, также свели приятное знакомство. И хоть они не были его друзьями, Музину нравилось их обхождение и неспешные диалоги. Пусть сегодня он шел сюда вовсе не зная, что они договорились собраться, пусть и они его не слишком ждали. Но вежливость и приветливость никогда не бывают лишними, тем более в жаркий июльский денёк в Подмосковном баре.

«Эдуард Мане – подавальщица пива» – думал про себя Музин, отвлекшись на официантку с двумя вспененными кружками.

– Прошу прощения… – галантно и с выражением обратился он к подавальщице, но она прошла мимо.

Среднявский тем временем утопал в смехе: – Ну ты сравнил, Олег, мореплавателей и музыкантов! Колумб и Моцарт, звучит как название монографии.

– В рамках предмета вполне, – сухо отвечал Капканов, глотая пиво.

Повисло алкогольное молчание. Вновь явилась героиня полотен Мане и Музин опять вскрикнул, заметно конфузясь: «Можно Жигули Барное?» – но дама предательски пронеслась вдаль. Он сглотнул и сделал вид, что увлечен рассказом, а тем временем Капканов продолжал, – Я тебя, Гриша, понимаю, ты композитор и тут важна математика, но я вот когда писал рассказы, – он сделал театральное ударение, – всё лучшее являлось само, и будто уже где-то было. Витало, понимаешь?

Гриша закивал, – а тебе нужно было только взять.

– Да! Именно! Получить доступ!

Среднявский оживился, поглаживая бородку, – Как сервер какой-то выходит – доступ… Я ведь тоже немного писал. Только не закончил тогда, а потом вы знаете…

– Да, я помню, первые главы вроде… – отозвался Олег, – Ну, словом, не стоит исключать иррациональное, непознаваемое. Как писал Платон…

Официантка прошла в третий раз, и Борис, вскипев, бросил подавальщице. – Уважаемая, потрудитесь сделать свою работу и примите, наконец, мой заказ! – она сначала дернулась, но разглядев Музина, вальяжно подошла к столу.

– Чего? – ярое небрежение дребезжало у нее в звуке «о».

Три друга сидели затаившись.

– Прошу сохранять приличия и хороший тон, – теряясь напустил Борис важности, – Так у вас обслуживают деятелей искусства?

Официантка стояла молча, и глядела на него прямо, отчего Музин смутился, опустил глаза в меню, поводил пальчиком и картинно произнёс: «Мне, будьте добры, бокальчик Жигули Барного».

Последовали два медленных морганья.

– Всё?

– Пожалуй, да.

Она повернулась и пошла вдаль зала, но до стола долетела реплика: – «Было бы для кого».

И Борис ощутил себя школьником в столовке, а Гриша Говорян по чуткости своей понял адресата и решил сразу убрать негатив. Он почтительной интонацией обратился к Музину: «Рассудить нас может только профессиональный художник. Ведь ты, Борис, больше многих знаешь о вдохновении и славе. Так поведай…»

Тот несколько распрямился, ощутив себя свободнее, чем мгновение назад. И произнёс сначала неясно, а далее всё более громко, возвращая уверенность: – Да, я достиг успеха в своё время. Да, была у меня слава, теперь, правда, померкшая. Но вопрос творчества – не принадлежит ничему! И ничем его не измерить. Ван Гог банальный пример, но яркий! Слава и творчество… мда… словом,

Художник выронил из головы то, что хотел сказать далее, всё же его стихией были образы, а не слова. Но внимательно слушавший Среднявский, вопросил, – Но есть же нечто первичное? Ты ведь трудом заработал мастерство, но оно взялось от склонностей?

Борис с огнём в глазах уже менторским тоном продолжал: – Я всегда любил вдохновение. Но овладел им не сразу, а трудом и упорством. И, кстати, прямо сейчас работаю как раз на эту тему. Там что-то в духе натуры Айвазовского, но с абстракцией Кандинского. А смысл такой: творец проводник высшего замысла, который не в состоянии осознать, пока не воплотит. Поэтому он должен быть готов, когда ему откроется доступ в иные миры. Знаете, мне сегодня…

– Звучит красиво, – ехидно перебил Капканов, – да только очень удобно. Я хоть отчасти согласен, но ждать подачек! Пегаса приручать!

Не успел он договорить, как уже Среднявский перебил, – Стой, пусть Борис лучше скажет можно ли как-то вызвать вдохновение?

Олег Капканов имел дурную привычку прерывать, как у многих писателей, привыкших более говорить, чем слушать. Среднявский это знал и по-свойски усмирял друга.

А художник тем временем потёр подбородок: – Вызвать вдохновение… ну кто-то вызывает его разумом. А кто-то безумием. – ответил он неуверенно, и всех устроили эти слова.

Среднявский достал электронный испаритель и тихонько выпустил под стол густой клуб пара, отвечая Музину: – Никогда не был ни самым умным, ни самым тупым. Всегда где-то посредине. Может в этом и беда?

– Все мы посредине. Даже возраст сейчас такой… – добавлял Гриша, без цели оглядываясь.

Им троим было тридцать пять. Они были младше Музина на десяток и выглядели на его фоне довольно моложаво. К тому же Стас Среднявский одетый в узкие джинсы и серую футболка с длинным подолом; бородка опять же треугольная, и даже маленькая штанга в носу, что согласитесь, несколько подмолаживает. Гриша рядом смотрелся вовсе франтовато: с подростковой щетиной, улыбчивый, а на зелёную композиторскую футболку надвинут фантазийный жилетик, отражающий безразличие к фасонам и творческий беспорядок души. Лишь Капканов смотрелся здесь старше себя, и походил на ровесника Музина; нескладные морщины испещрили лоб; щёки были впалые, не подходящие тучности его тела. Да ещё мятая рубаха обрамляла набор офисного трудяги.

И потому Борис стремился среди них держать марку, говорить более о возвышенных предметах и подчёркиваться. Всё же я мудрее, думал он, к тому же имя моё в истории искусств. Ведь единственное, где Музин мог быть таковым снобом художником, это здесь среди них. На работе он старался, чтобы его не замечали, и коллеги снисходительно отвечали на его старания. Студентов он смешил пустой важностью. А больше у него не было места, кроме пабликов в интернете, где всплывали едкие комментарии другим художникам.

Посему лишь сейчас Борис мог сыграть того, кем себя видел. А это, согласитесь, важно не только для художника. И когда подавальщица нехотя поднесла заветное барное, Музин довольный победой откинулся на спинку и мог уже спокойно молчать весь вечер, потому как всё что запланировал он уже сказал.

– Давайте, за встречу, – звонко провозгласил Среднявский.

Все приосанились, взбодрились, и в этот момент к столу прижалась ещё одна фигура. Гриша тут же соскочил, захлопал, и начал радушно обниматься. Затем и Стас проворно поднялся, и Капканов по-свойски кинул руку старому другу.

– Здоров, парни, сори, опоздал, – приговаривал Орзибек Кулубов, мужчина гладковыбритый и худой в дорогом костюме. Он расправил плечи и сел со всеми. Карие глаза его кололись, туфли блестели шиком. А подогнанный пиджак и тонкий галстук, будто вытягивали фигуру этого сына Узбекской земли из Ферганской долины.

Музин был последний в приветствии и благодушно кивнул. Он не очень любил Орзибека за то, что тот управлял в банке и вечно был чем-то занят. Кулубов по пустякам не растрачивался, и как человек хваткий, карьеру строил основательно. Со всеми кроме Музина его сцепила общая университетская молодость, пусть оставшаяся позади. Пусть темнеющая, но освещаемая искорками воспоминаний, парящими над костром дружбы, к которому всё же независимо от денег и статуса, приятно вернуться каждому. «Погреться в лучах ностальгии» – как иногда повторял Олег Капканов.