Я однажды приду… Часть III

– Олаф, тебе ясно, мне не очень.

Наконец, я обрела дар речи и решила уточнять сразу, иначе запутаюсь в остальном. Олаф наклонился ко мне и посмотрел в глаза:

– Скажи, умирая, ты бы отдала свою кровь Глебу, чтобы он жил?

– Да.

– И не умирая?

– Да.

– Вот ты и выбрала сама, сердце своё вернула и решила Глеба спасти, чтобы жил, даже без тебя жил, да и не только он, все, кто тебя окружал. Всем ведь предлагала? Не только Глебу? Мысль – великая сила человека, ты им кровь свою, жизнь отдавала, только чтобы они жили, а сама только на силе своей любви и держалась. Катя, с такой потерей крови люди не живут. За эту твою мысль природа тебя и спасла. За это дала тебе новую кожу и новое сердце. Самуил, ты Кате ещё не говорил о её новом сердце?

– Не в подробностях.

– Так вот, у тебя сердце молодой девушки, лет двадцати.

От такой новости я удивлённо округлила глаза и посмотрела на Глеба, тот улыбался, ну, как пацан юный. Олаф тоже оглянулся на Глеба.

– А Глебу испытание было по его природной сущности. И опять только твоя мысль его и спасла.

– Моя?

– Ты смогла его убедить, что на самом деле его любишь, он за твою любовь и стоял в твоей крови, держался за эту твою мысль. У Сельмы ничего не получилось.

– Почему у Сельмы? Тогда же она ещё… чай.

– Чай. И лабиринт, ты не должна была его пройти. И забыть тебя она Глеба заставила, убедила, что он тебе помешает в твоём пути, а на самом деле – чтобы он тебе помочь не смог. А ты решила, что пройдёшь и прошла, любовь вела тебя сквозь лабиринт, твоя мысль. И заставила Глеба всё вспомнить и свою любовь почувствовать, самому осознать, как он тебя любит.

Я вся сжалась в комочек и закрыла лицо руками, это был даже не ужас, а …жалость и какое-то брезгливое чувство презрения. Олаф подошёл ко мне и тронул за плечи.

– Катя, твоя любовь, твоя мысль провела тебя через все эти испытания, и ты исполнила пророчество. И ещё всю эту компанию за собой протащила.

Глеб не выдержал, оказался рядом со мной, взял на руки, и мы тут же оказались на диване. Он обнял меня, но я решительно подняла голову и спросила:

– Море мне понятно, я должна была утонуть и выплыла на силе своей мысли. А мое ломание всех костей? Это же я сама, моя сила уже выступила таинственная, она что – и этим смогла управлять?

– Нет, этим она управлять не могла, это кодирование на испытание раздором. А раздор означает в вашем случае разница энергий. Ты своей силой отторгала нашу энергию, и лишь частица энергии Глеба, которую ты допустила, спасла тебя. Ведь раньше, опять же силой своей мысли ты отказалась брать от него энергию, жалела его – вдруг обессилит худенький.

Этот худенький обнимал меня всё крепче, потом отпускал, чтобы не сделать больно, и снова прижимал к себе. Олаф театрально, почти как Виктор, широко взмахнул руками и произнёс:

– Но Сельме надо сказать спасибо за всё, что она натворила.

Только я поняла, что имел в виду Олаф, остальные замерли как изваяния от его слов. И Олаф заметил понимание в моих глазах.

– Ты меня поняла.

– Ты прав, совершенно прав.

Теперь уже на меня посмотрели как на немножко не в себе, но от комментариев пока отказались. Значит, поверили в наличие мысли в моей голове.

– Катя меня поняла. Стараниями Сельмы она прошла все испытания и стала сильнее, изменилась. Кстати, на балу Арно не мог поверить в твой физический возраст. Он талантливый ученый, хорошо знает природу человека, так вот он сказал, что тебе на самом деле сейчас не больше тридцати. Он хотел сам… но Глеб не позволил.

Олаф замолчал и с удовольствием оглядел присутствующих, лица были, мягко говоря, сильно удивлённые. Он улыбнулся и подмигнул мне:

– Катя, но это всё в общих чертах, ещё многое мне не совсем понятно, роль Леи, например. Только она смогла достучаться до твоего разума, вернуть тебя из этого энергетического коллапса, никому из нас это не удалось. Мне совсем непонятно, как ты чувствуешь приближение испытания, как ты собираешь вокруг себя именно тех, кто должен помочь. Почему у тебя глаза изменились в доме, как ты почувствовала все… подарки Сельмы. Как ты сейчас восстанавливаешься, просто поразительно! Твоё тело как бы заново рождается из кучки поломанных костей и размазанного мяса.

А вот этого он говорить не должен был, сразу смутился и как-то испуганно посмотрел на Глеба, видимо нарушил грозное указание командора. Но мой взгляд оказался страшнее.

– Олаф, а вот с этого момента подробнее. Пожалуйста. Глеб, я хочу знать.

Глеб хотел мне что-то сказать, но промолчал, правда, громко так промолчал. Олаф даже немного съёжился. Самуил откашлялся и решил его спасти:

– Катенька, понимаешь, ты в своей борьбе очень о руки …сильно поранилась, ломала всю себя, они же тебя удержать не могли, все мышцы порвала, косточки поломала, а спина, вот, совсем… у тебя спина как, уже не болит?

– Не болит. У меня уже ничего не болит.

Виктор решительно встал и признался:

– Катя, ноги я тебе переломал.

Вздохнул тяжело и опустил глаза.

– И руки тоже.

Олаф обрёл дар речи после взгляда командора и тоже хотел что-то сказать, но Олег его прервал:

– А я тебе ничего не ломал, не успел, за Арно ездил.

Но когда поднялся Андрей, я решила остановить этот процесс самобичевания, тем более что уже знала – кто мне ребра поломал.

– Андрюша, прости, я не хочу ничего знать, это я сама себе всё ломала, вы тут не причём. Но Олаф прав, я теперь молодая и красивая. И здоровая.

И так тяжело вздохнула, что Олаф улыбнулся. Ещё один вопрос меня интересовал:

– А что сказал Арно, ну, вообще, он что-нибудь сказал?

– Он завтра приедет, очень хочет с тобой поговорить. Если Глеб позволит.

Я так посмотрела на Глеба, что он сразу позволил, кивнул. Слишком много информации, моя умная голова уже ничего не понимала, и я лишь хотела одного – лечь в постель, и чтобы Глеб меня обнимал. Он понял меня и сразу перенёс в спальню.

Мы долго лежали молча, я прижималась к Глебу, но сказать ничего не могла. Он обнимал меня, гладил по голове и касался губами лба, опять температуру меряет, вдруг снова вернется нервная горячка.

В моей голове возникла мысль, и я стала её думать. Мысль неправильная, но пока единственная и я решила всё-таки уточнить у Глеба:

– Скажи, а если бы моё сердце не помолодело, осталось старым, несчастным, одиноким сердцем, и кожа бы осталась такой красной, некрасивой, может, от ожогов в лабиринте вся сморщилась, и ноги не зажили…

– Я люблю тебя.