Я однажды приду… Часть III

– Ты моя жена, закон разрешает.

А сам осторожно обнял и прижал к себе.

– Хочу в бассейн, плавать и плавать.

– Хорошо.

Но не голой же! Он перенёс меня в бассейн прямо в одеяле и осторожно опустил в воду. Я сразу проснулась и сказала ему всё, что вылетело от неожиданности, а он сидел на бортике и улыбался. Но вода была теплой, розы нежно касались кожи, а свечи весело подмигивали мне, я постепенно успокоилась и с удовольствием нежилась на лёгкой волне. Вот почему нельзя дать мне спокойно переодеться в купальник, и тихо, мирно перенести в бассейн? Нет, надо голой закинуть в воду, а теперь сидит, улыбается.

– Глеб, скажи, а когда я в том доме купалась в бассейне, ты тоже за мной подглядывал?

– Иногда.

Ну да, ну да, помогало с агрессией бороться. С трудом я выбралась из бассейна и затребовала доставить ценное тело в комнату срочно одеваться. Но срочно опять не получилось из-за поцелуев и нежностей. Страсть овладевала им, однако я ещё выглядела не совсем того цвета, и Глеб держался. Вот так, нечего было голой мной кидаться.

В столовой опять сидели все, и Арно. Так как выяснилось, что я проспала почти сутки, это был обед. Глеб обеспечил себя временем для спокойного решения всех командорских дел. Мы с Самуилом быстро поели в полной тишине, Арно смотрел на меня совершенно круглыми жёлтыми, как у совы, глазами, а остальные только улыбались. Хлеб Вердо Самуил есть не стал – сказал, что всё для меня, и я поедала его с большим удовольствием. Глеб сидел рядом со мной, возвышался, как скала, молча курил и поглаживал мою коленку под столом. И, конечно, никто этого не замечал. Олаф улыбался, тоже делал вид, что не замечает, но улыбка была уж слишком мужской. Я смутилась и решила начать заседание штаба, не пинаться же с мужем перед всеми.

– Как дела, Арно? Ты узнал, что хотел?

– Да, мне показали всё. Сразу хочу тебя успокоить, хлеб для тебя очень полезен. Я переговорил с Вердо, и он обещал помочь тебе с травами, то есть он приготовит для тебя специальный хлеб, насыщенный всеми необходимыми для тебя компонентами.

Это известие меня порадовало, очень уж вкусный хлеб, да ещё и полезный оказался. На моей мягкости это не должно отразиться, хотя всё зависит от количества. Арно улыбнулся, заметив мою радость, и продолжил:

– Катя, то, что я увидел, не просто поразило меня, это перевернуло всё, что я знаю о передаче энергии. Ты не просто выжила, ты изменилась сама, изменился Глеб, изменились все, кто был рядом с тобой. Даже Аарон, этот столп, изменился уже в первую встречу. Я его не видел очень давно, поэтому все изменения заметил сразу. А как изменился Глеб, я тебе уже говорил. Нет нужды рассказывать, какие он получил физические возможности, некоторые ты не сможешь даже понять, и в этом нет необходимости. Таких возможностей не получал никто. И это ты.

– Я? Почему я?

– Это в тебе была сила, которую ты передала Глебу. Твоя любовь преобразила энергию, которую получил Глеб. Твои эмоции, наполненные любовью, кровь, добровольно отданная, была наполнена любовью и… вся агрессия преобразовалась в силу и возможности. Ты каждый раз отдавала всю свою любовь через боль и кровь, и каждый раз возвращала её. Ты теряла память, отдавала все свои эмоции, всю свою кровь, всю любовь через боль, страдание и снова любила.

– Любовь – это боль.

Глеб схватил меня на руки, но я лишь качала головой, всё хорошо, это только слова.

– Глеб, всё хорошо, мне хорошо, отпусти.

Он уселся со мной на диване, обнял и спросил:

– Почему? Почему любовь – это боль?

Я так лихорадочно вздохнула, что Самуил кинулся ко мне:

– Катенька, что с тобой, дыши, немедленно дыши! Глеб, что случилось, ты сильно её держишь, Катя, дыши!

Он отпустил руки, но я лишь качала головой и пыталась отдышаться, спазм настолько свёл горло, что вздох не получался. Стремительно появился Олаф и взял меня за руку, сразу стало легче.

– Всё… я дышу… это… спазм… всё хорошо, о-ох, все хорошо.

Какое-то время я дышала, слабо улыбаясь всем, они оказались рядом со мной и стояли, готовые немедленно что-то делать. Наконец, ещё раз глубоко вздохнув, я заявила:

– Дышу правильно, всё прошло.

Посмотрела на них и готова была расплакаться от этой их готовности помогать мне. Придётся сказать, нельзя их обманывать.

– Тогда, ну, когда я тогда… когда… энергию… я думала, ну, когда могла думать. Там такая Пустота страшная, ничего кроме боли, пустота из боли. И только я в этой пустоте, никого нет. И я …решила, ну раз никого нет, значит, надо с ней свыкнуться, полюбить её, она и станет родной и любимой, какая бы невыносимая и ужасная… всё равно никого же больше нет, только она. И я поняла, что любовь такая же боль, но мы же любим свою любовь, значит, любим боль. Любовь – это боль.

Я говорила, но смотреть ни на кого не могла, уткнулась Глебу в грудь, почти шептала, мне казалось, что я говорю что-то не то, опять жалуюсь на боль, которую когда-то перенесла, но ведь именно тогда я и подумала эту мысль. Глеб гладил меня по голове, какими-то странными механическими движениями, а я сжалась в комочек и только прижималась к нему.

Самуил осторожно взял меня за руку и погладил робкими движениями, рука его подрагивала и голос дрожал:

– Катенька, девочка, ты прости нас, за всё прости, всё уже прошло, всё, мы любим тебя, все любим. Ты с нами, нет пустоты, Глеб с тобой, мы с тобой.

Мне хотелось успокоить его, но ничего не получилось, горло отказывалось говорить, и я только кивнула. И вдруг послышался голос Арно, голос учёного, получившего ответ на свой самый интересный вопрос:

– Катя, ты в своей любви полюбила боль. Ты передавала энергию Глебу, умирала от боли и любила эту боль. Он получил энергию вместе с твоей любовью. Она заглушила всю его агрессию и преобразовала её в эти возможности.

Рука Глеба остановилась в механическом движении поглаживания моей головы, и послышался его глухой голос:

– Катя, ты любила боль из-за меня?

– Я… я… знала… так должно быть, понимала, что твоя жизнь зависит от меня.

Наконец, я решилась поднять глаза и увидела чёрные провалы вместо глаз, поникшие лица и улыбнулась:

– Всё прошло, у вас будет не так, я знаю.

Откуда я эти слова взяла, почему так решила? Но пусть будет так, пусть у них будет легче, пусть их женщины не будут переносить всё, что перенесла я, они заслужили настоящую любовь без этих мук, моих и Глеба. И я готова всё ещё раз перенести, только чтобы у них всё было хорошо.

– Катя! Остановись! Молчи!

Олаф кричал, и все вздрогнули от его крика, Глеб сразу прижал меня к себе, укрыл всю своими руками.

– Не смей! Не смей так думать! У каждого своя судьба, а ты свою сама сделала! У них свой путь, и ты за них муки на себя взять не можешь!

И все опять на меня посмотрели, догадались о моих мыслях, и, пожалуй, сейчас бить будут, судя по выражению глаз. Олег грозно заявил:

– Как тебе кнопку ту выключить, придумала тоже страдания себе за нас.

Картинку увидел, точно, уж больно недоволен. Я сильнее прижалась к Глебу, совсем спряталась. Спокойным остался только Арно, тоном лектора перед студентами объяснил:

– Катя, ты готова всем им свою любовь отдать, на всё готова ради них, вот тебе судьба даёт жизнь и срок неопределенный, организм тебе меняет, даёт молодость и красоту, хотя ты и так девушка красивая. Ведь ты ничего не просишь, ни денег, ни драгоценностей, условий никаких не выдвигаешь. Тебе судьба и так дает всё.

И вдруг рассмеялся, весело, облегченно, чувствовалось, что и он нервничал.

– А как ты Аарону пощёчину влепила! Пока не увидел, не понимал, почему он вдруг…

Хохот потряс дом так, что точно полетела вся система охраны, только боевики устояли. Даже Глеб смеялся, прижимал меня к себе и хохотал. Олег что-то пытался добавить, но его никто не слушал, всё напряжение разговора выходило этим смехом. Самуил прижимал руки к груди и кивал головой, смеялся тихонько, а Олаф смеялся громко и широко размахивал руками. Только Андрей улыбался и смотрел на меня совершенно как мальчик – восхищённо и радостно.

И началось. Оказалось, что каждый мой шаг – это подвиг, у всех нашлось, что обо мне рассказать. Естественно, куда без комментариев Виктора, это был его очередной звездный час. При этом удивительным образом никто в своих рассказах не коснулся моих физических страданий, оборачивали всё так, будто я только их и спасала, ну, изредка воспитывала.