Мир, в котором меня ждут. Ингрид

– Ингрид, так можно сорвать себе голос, – задумчиво сказал он.

– Мне раньше не доводилось петь, – сказала она. Это была почти правда: с хором и по нотам она не пела ни разу.

– Тогда сейчас просто слушайте.

Ингрид молчала половину занятия, а когда все разошлись на свои музыкальные инструменты, девочка осталась на индивидуальный урок. Преподаватель ей понравился. У него был мощный голос, когда он пел, и мягкий, когда говорил; глаза его светились тихой печалью. Без музыки он выглядел совершенно обычно и ничем не примечательно, но стоило ему начать петь или играть на инструменте, как сразу преображался.

Преподаватель музицировал за роялем, а она пыталась пропеть одну из простых песен, после скромных попыток он вновь её остановил:

– Нет, мне страшно за твой голос. У тебя как будто корсет затянут и на рёбрах, и на горле. Едва ты начинаешь петь, ты срываешься. В наших семьях все занимаются музыкой и поют с молодых ногтей, а с тобой придётся начинать с нуля, – задумчиво сказал Демис Ураномонопатис. – Полагаю, ты ни на чём не играла?

– Если вы про музыкальные инструменты, то нет, – ответила ему Ингрид.

– Может, ты на чём-то хотела играть? Через музыкальный инструмент можно соединиться со своим голосом.

– Ммм, – протянула Ингрид, она никак не ожидала такого вопроса.

Видя её замешательство, учитель попросил её представлять в голове звучание инструментов, которые он будет ей называть, и говорить нравится ей или нет.

– Лютня?

– Нет, – почти сразу сказала она.

– Скрипка?

– С моим-то слухом…

– Арфа?

Ингрид задумалась, она с трудом удерживала звук арфы в себе, он разлетался ещё до того, как она понимала, нравится ей или нет. Глядя на эту паузу, Ураномонопатис сам ответил за девочку «нет».

– Виолончель?

– Да! Виолончель очень нравится! Но не слишком ли сложный инструмент? Опять же – слух…

– Пожалуй, виолончель тебе подойдёт, но не сразу. Кифара?

– Кифара? Это типа гуслей, да? Тогда нет… Струнные, которые без смычка, не очень нравятся…

– А ударные? Ксилофон, например.

– Можно, – без энтузиазма протянула Ингрид.

– Нет, это всё не то. Тебе надо духовые. Однозначно духовые. Флейта.

У Ингрид откуда-то появился блеск в глазах, преподаватель попал в точку! Именно флейта ей и была нужна. Ураномонопатис встал с места и пошёл в хранилище музыкальных инструментов, откуда вернулся с плоским коробом. В нём лежали бережно упакованные в чехлы самые разные флейты.

– Попробуй эту, – он протянул ей короткую деревянную продольную флейту. Её звук оказался слишком высоким, они перешли к следующей, и к следующей, пока не опробовали все. Демис Ксилопневмос показывал ей, как надо извлекать звук, но Ингрид не могла чисто повторить за ним, ужасно стесняясь провалов. В результате сошлись на продольной деревянной флейте с низким бархатистым звуком. До конца занятия оставались считанные минуты, а весь успех Ингрид заключился только в выборе инструмента.

– Ингрид, обычно мы не задаём домашних заданий, все занимаются сами по привычке. Но тебе необходимо упражняться на флейте, чтобы сберечь свой голос. Ты замечала, что часто сглатываешь, прежде чем начинаешь говорить?

Раньше Ингрид никогда не задумывалась над этим, но именно сейчас, приготовившись ответить, заметила, что сглотнула. Это было очередное откровение о ней самой.

– Только сейчас задумалась, если честно.

– Это плохой признак. Очень плохой. Ты не позволяешь звуку свободно течь через себя, а это приведёт к худым последствиям.

– К каким, например?

– Ингрид, – Ураномонопатис тихо вздохнул. – Если бы речь шла обо мне, то я бы сказал, что я разучусь быть счастливым.

Девочка отвела глаза в сторону и спросила:

– Можно я возьму флейту для занятий?

– Да, разумеется, – преподаватель протянул флейту и уже сказал не девочке, а инструменту: – Послужи ей с добром.

С благодарностью Ингрид отправилась на второй завтрак. В этот раз она села так, что ей хорошо было видно стол, за которым трапезничали преподаватели. Она видела и Деметроса Аркелая, и Ураноса Пифагора, узнала белоснежную голову Николаса Трисмегиста, Татиану Батман, Ханну Литеру и других, с кем была знакома. С этого дня за один стол по обыкновению вместе садились Нафан, Хельга, Артемида, Улав и Эдвард.

– Как тебе урок музыки? – поинтересовался Нафан.

– Наверное, я сильно расстроила преподавателя своими голосом и слухом, – самокритично ответила Ингрид.

– Что ты, если ты никогда не пела и ни на чём не играла, то для первого раз это было неплохо, – сказала Хельга.

– Самое главное – освободить свой голос, – вдохновенно сказал Нафан, – Нельзя петь, если у тебя зажаты горло и лёгкие.

– Да, то же самое мне сказал Ураномонопатис! – чуть подавившись, сказала Ингрид.

– А на каком инструменте ты будешь играть? – задала вопрос Хельга.

– Я выбрала флейту. А вы на чём играете? – обратилась она ко всем присутствовавшим.

– Я на гуслях, хотя ещё играю на арфе, – первой ответила Хельга.

– А я играю на боуране, – сказал Эдвард, добавив: – Я был весьма буйным в детстве. Чтобы меня урезонить, мама распорядилась, чтобы мне нанять гувернёра, который бы обучил меня бить в барабаны, и мне понравилось. Сначала я просто лупил по ним, потом вошёл во вкус, сейчас я играю на боуране и, если надо, литаврах.

Ингрид не знала ни боуран, ни литавры. Остальные ей живо объяснили, что это такое.

– А я играю на хардингфьеле, – Нафан заполнил небольшую паузу в разговоре, потупив глаза в стол. – Начинал я с критской лиры, на ней играют смычком, а потом перешёл на хардингфьеле. Сёстры мои говорят, что для игры на ней нужен очень хороший, чуткий слух, но я не слышу себя со стороны, к сожалению.

– Уверена, ты хорошо играешь, только что это, хар-дин-ле?

– Это особая северная скрипка такая. Правильно говорить «хар-динг-фье-ле», – поправил её Нафан. – Там не четыре струны, а семь. Три дополнительных придают особенно нежный голос.

– А-а-а, понятно, а ты на чём играешь, Артемида?

– На виоле.