Морок

– Да откуда я знаю. Причем здесь это?

– Конечно, ни при чем. Тут ничего ни при чем. Я бегу, спасаю его к этой самой королеве, меня чуть не убили. И я тебя нахожу, и опять спасаю тебя, ты ведь сейчас чуть не умер. Я тебя еле в чувство привела. И что я слышу? Может быть, я слышу: «Ах, Лея! Спасибо, Лея!»? Это я слышу? Не-ет. Я слышу: «скорее к королеве!»

– Да причем здесь это, Лея. Я ничего не понимаю…

– Конечно, валенком-то не прикидывайся! Никто тебя не держит. Развяжи меня и иди к своей королеве. Проваливай! А я всё! Плевать я на тебя хотела! А ну-ка, развяжи меня!

Иннокентий привстал на одно колено и протянул руки к Лее.

– И не уговаривай! – выкрикнула она и отвернулась

– Не уговариваю, руки давай, развяжу…

– Хам ты, Кеша! – смягчилась Лея. – Мог бы хоть прощения попросить…

– Да за что-о?!

– Ни за что! Всё! Развязывай давай!

Иннокентий даже отвернулся. Но Лея не унималась. Однако и близко не подходила, опасаясь, видимо, что Иннокентий ей все-таки руки развяжет и придется убираться восвояси.

Иннокентий понимал, что вот сейчас надо показать характер, как бы хлопнуть кулаком по столу и сказать что-то вроде «Замолчи, женщина!», но не мог.

Не мог и все. Понимал, что глупая баба не уймется, что она ждет, чтобы мужик цыкнул, иначе какой он мужик. Но не мог.

Догадывался, что Лея, однажды взяв верх, никогда больше не будет считать его главным, чувствовал, что теряет ее, но цыкнуть не мог.

– Лея, что ты хочешь от меня? – проговорил он твердым тихим голосом.

Девушка опешила, она готова была еще пару дней проспорить, у нее было достаточно сил еще, чтобы упрекать его и слушать его оправдания. Однако, она была совершенно не готова к такому равнодушно-уверенному голосу. Совершенно не понимая, как действовать в ситуации мужского спокойствия, она прибегнула к тому способу, которым владеют все женщины Края. Она заплакала. Заплакала, и тут же победила. Иннокентий бросился обнимать ее, развязал ее руки, целовал закостеневшие пальчики, грел своим дыханием ладони.

Лея была счастлива, все доказательства любви к ней, которые она вымогала у своего друга шантажом скандала, она получила. Чего еще нужно женщине? Разве, что отделаться от крохотного чувства вины, что ее поведение чуть не стало причиной ссоры:

– Кеш, а Кеш, давай никогда не ссориться? А то ты вечно начинаешь?

– Давай, моя хорошая, – еще крепче обнял ее юноша, раз и навсегда зарекшийся теперь разбираться в извилинах и поворотах женских капризов.

– Баба-то она, что кобыла, – раздался рядом хриплый смех.

Лошадь, на которой к поляне домчались юные влюбленные, задрала морду и заржала, узнав хозяина.

Лея дернулась, Иннокентий заслонил ее.

– Да что я вам теперь сделаю, – аккуратно сползая с лошадиного крупа сказал Казимир. – У меня теперь одна нога всего. Убежите – не догоню…

– Да и я не убегу, дядь, – засмеялся Иннокентий. – У меня ноги две, только обе не ходят.

Лея не понимала, как это так вышло, что ее любимый жених и ее заклятый враг могут так мило улыбаться друг другу.

– Кеша! Ты ж ничего не знаешь! Это ужасный старик! Он чуть не убил меня, – затараторила она.

– Как? Разве он мог? Это же мой приятель, только мы с ним случайно разминулись…

– Да нет, малец, не случайно…

– Что значит неслучайно? – не догадывался Иннокентий.

– Бывает так, понимаешь… Я ведь потом-то тебя действительно спасти хотел, да тут морок какой-то на меня нашел…

– Мо-орок? – протянула Лея. – Вот оно что, а как это было?

– А тебе зачем? – прищурился старик.

– А не твое дело!

– Какая ты девка скандальная, – плюнул Казимир.

– Ага, ты меня чуть не убил, а я скандальная?! А как я, по-твоему должна на тебя реагировать?

– Да не убил бы я тебя. Не убил. Ты мне для другого нужна была.

– Для чего же?

– Не твоего ума дело…

– Объясните мне всё! – потребовал Иннокентий.

– Ну, девк, ты помолчи, а я попробую, глядишь, вместе и договоримся, а ты, малец, костерок какой разведи, мы тут и заночуем…

Пока Иннокентий возился с огнивом и выдувал из себя весь воздух, лишь бы хватилось хоть малое пламя и заходило по тоненьким хворостинкам, старик успел рассказать о себе, честно и не утаивая ничего о своей работе, чем вызвал гневное фырканье Леи, которая не успокоилась фукать, пока нижняя губа ее не побелела и не занемела от частого использования не по делу. И, наконец уверив всех в своей неприязни к Казимиру, она успокоилась и уселась у будущего костра, позевывая и потягиваясь, хлопая глазами, закрывающимися от хлопот прошедшего дня.

– Ну так я тебя и умыкнул, потому что, ну сам понимаешь… Значит, магия в тебе есть…

– Ты бы мне это рассказал несколько дней назад, я б не поверил ни за что…, – протянул Иннокентий. – Но теперь я точно знаю, что-то такое есть во мне. Моя очередь, стало быть, рассказывать, только ты, дядь, особо не рассчитывай, что меня поймаешь…

– Эх, малец, то, что в тебе что-то есть, я и без тебя знаю, вот из-за тебя и со мной что-то не то творится который день… Я вон сегодня запел даже…

Лея попробовала фыркнуть, но вместо увесистого презрения вышло писклявое «пю-ю», что рассмешило всю компанию.

– Ну вас!

– Ну так я скажу все же, пожалуй. Так я, как с тобой спелся, так мне все что-то не так, вроде, как и прежде все, а все не так. Ну вот тебе пример. Никого в жизни не жалел. Знаю, что маги – зло это, все беды от них. А вот тебя пожалел. Ну, кто его знает, глянулся мне малец или что там на старости лет бывает, все старики слезливы, ну, думаю, мой черед настал… Ан нет. Дело не только в этом. Я вам одно скажу, вы-то никому не скажете, а я в себе носить тоже больше не могу. Вот с тех пор, как с тобой по болотам якшался, мне сны дивные видеться стали, вроде и сны, вроде, и не сны вовсе. Тут я не мастак говорить. Одно дело – мать я свою припомнил. Да только вот не пойму, то ли правда она такая была, то ли это так мне голову закрутило, что кажется правдой. В общем вспомнил я вот что: мать моя колдуньей была. Вот даже иной раз забудусь, от дел отвлекусь, а ее заклинания в башке так и торчат, тут как тут. И вот я тебя-то спросить хочу: это сила в тебе какая, головы чтоб морочить, или я правда как будто что-то вспоминать начал?

– Сила у него! – не выдержала Лея. – Так и называется – морок.

Оба мужчины обернулись на нее.

– Да-да, именно так. Кеша – маг. С тех пор как тебя украли, а мама твоя ко мне пришла и спрашивает, мол, ты Иннокентия любишь? Я говорю, мол, люблю. А она глазами так сверкает и шепотом: «А жизнь за него отдашь?» Спрашивает меня. А я? «Конечно, – говорю, – отдам». Это вот вы все думаете, что, если человек родился бабой, то ему в правую руку горсть заколок надо насыпать, а в левую – мужика, чтоб она в него желчью могла плевать. А баба – человек сложный. Только вот вы понять этого не можете!