Морок

Подняв глаза, увидела чей-то серый пронизывающий взгляд, устремленный на нее, полный ненависти и какой-то нездешней злобы. Аксинья поправила волосы и привычно начала кокетничать, как и с любым незнакомым мужчиной. Однако, посетитель смотрел на нее, не моргая и с той же неприязнью и презрением.

Аксинья заметалась, пытаясь избегнуть этих буравивших ее глаз, она чувствовала себя, как рыба, которой вонзился в нёбо крючок, женщина перебегала от одного стола к другому, пытаясь сорваться, однако каждое мгновение неизбежно несло ее к пугающему господину в капюшоне.

Не на шутку испугавшись, Аксинья заплакала, пытаясь разжалобить того, кто ее пугал, привычным женским способом. Однако, ничего нельзя было изменить. Ошалев, кухарка вцепилась в тяжелый деревянный стул, решительно не собираясь приближаться ближе ни на пол ботинка. Через мгновение она почувствовала, как ее неудержимо несет в эту серую бездну глаз, из которой, сейчас она это точно понимала, никто и никогда не возвращался, в эту пропасть, которая была страшнее всех человеческих мук на земле и страшнее адовых мук, которыми пугают детей, эта черта, за которой исчезает все, не оставляя ни памяти после себя, ни надежды…

Уже будучи совсем рядом, она вспомнила, наконец-то вспомнила, откуда ей был знаком и весь облик этого страшного посетителя, и фигура его.

Перед глазами пронеслись картинки из детства. Вот она сидит с матушкой, укутанная в какие-то колючие теплые тряпки. Неровно горит свечка у кровати, за окном темно. В скачущих отблесках матушка вертит перед Аксиньей старенькую замусоленную книжонку, раскрашенную когда-то во все цвета, которые только можно придумать, едва сдерживающую на своих потрепанных страницах кровожадных чудовищ, норовящих выбраться наружу через плохонький переплет. Вот чудовище с зубами, а вот какая-то женщина с длинными пальцами, а вот и он, тот самый. Вместо него в яркой цветной книжице какое-то неясное пятно, будто давным-давно на страницу пролили то ли суп, то ли серый кисель, а может, вытерли этой страницей размазанную по столу кашу. Но в этом пятне отчетливо различимы остались какие-то нездешние серые глаза, в которые маме почему-то страшно смотреть, а ей, Аксиньюшке, нет, ничего плохого нет в глазах. Глаза эти со страницы как бы спрашивали: «А что ты, Аксиньюшка, сегодня делала?». И Аксинья, глядя в них отвечала: «Купалась да голубят маленьких под крыльцом схоронила, их кошка Машка из гнезда выкрала, а я насилу отбила, да вот померли они». «Хорошо, Аксиньюшка,» – отвечал взгляд.

А мама водила пальцем под серыми нарисованными глазами по черным гладким буквам и говорила: «М-О-Р-О-К, МО-РОК». И Аксинья нараспев повторяла за мамой это слово…

– А что ты делала все это время, Аксиньюшка? – услышала знакомый голос кухарка.

Она заметалась совсем уже оказавшись совсем рядом со взглядом, пыталась рассказать этим глазам что-то хорошее, ведь она же делала в жизни своей что-то хорошее. Надо было просто вспомнить. Ну что же? Что она делала хорошее? Ну, не сегодня, может быть, вчера? Ну вот год назад-то точно что-то было?

– Зубы золотые с трупов дергала и продавала да волосы на парики, – сама себя испугавшись, заявила Аксинья.

– За что ж так, Аксиньюшка? Или нужда какая тебя мучает? Голодала? Дети малые?

– Ненавижу просто…

Язык молотил, совершенно не слыша увещеваний самой кухарки. Болтал невесть что, помимо ее воли.

Аксинья рыдала, затягивая петлю на своей толстой шее. Рыдала, забираясь на тяжелый дубовый стол, в который совсем недавно вцепилась, чтобы избежать встречи с сероглазым. Всхлипывала, расправляя передник и приглаживая волосы, стоя на столе, а язык все болтал и болтал, и совсем не то, что хотелось. Ужас от обвинений, которые распространяла она сама на себя, бился, раздирал до крови уши…

– Скорей бы это все кончилось, – подумала Аксинья и шагнула вперед.

***

– Говори же, говори со мной скорее, – горячо шептала королева флейтисту.

– Моя королева, но прежде расскажите мне, почему вы выбили чашку из моих рук?

– Ты смеешь перечить мне? Ты?!

Флейтист опешил. Он знал, что королева капризна, но раньше это никак не относилось и не касалось его лично. В такой же близости прихоти Евтельмины становились попросту опасны.

Флейтист оглянулся, королева, однажды уже пережившая его побег, не стала дожидаться, пока он тронется с места, схватив его за локоть. Длинные крепкие пальцы сильно впились в его руку.

– Послушай, мальчик, не знаю, каким чудом у тебя это получилось, но однажды я рассказала тебе все, что можно и нельзя, то, что не рассказывала никому до этого. Теперь твоя очередь рассказать, что это за чудесный дар у тебя – выпытывать секреты души, и что ты знаешь о том, кого я жду. Если твоя искренность будет хороша и понравится мне, ты останешься жить. Иначе – не сносить тебе головы! Говори!

– Ну, я даже не знаю, с чего начать? С дара или с того, кто вам нужен?..

– Ага-а! – радостно взвизгнула королева. – Ага-а! Значит дар все-таки есть!

Королева потрясала руками, обращаясь то ли к небесам, то ли к изразцам по верху печи, одно было ясно совершенно точно: она ликовала. Флейтист, да и не только он, а и сама королева, впервые наблюдала себя такой.

– Столько лет! Столько лет мучений и поисков! Я знала! Я знала, что это возможно! Столько лет, по всему Краю, а он здесь, под боком, – хохотала Евтельмина.

– Да кто он, моя королева?!

– Кто? Кто – он? Человек, знающий магическое искусство! Имеющий дар! Который может со мной говорить…

– Зачем же он вам?..

– Я, – заговорила королева, понижая голос до шепота. – Я хочу возродить магию в Краю. Да-да-да!

– Но ведь проклятие…

– Я бездетна, мальчик, во всяком случае, детей у меня нет, проклятие меня не страшит, -резко ответила она.

– Моя королева, добрая половина дворца – маги…

– Что? Что ты говоришь?..

– Я говорю, – как будто издеваясь, продолжил флейтист. – Что во дворце магов больше, чем во всем Крае…

– Но почему сейчас? – растерялась королева. – Почему ты говоришь мне это только сейчас?

– Потому что раньше было нельзя…

– Но почему?

– Рогнеда, государыня… Ваша матушка убила ее дочь…

– И что? Но причем здесь я?

– Ваша матушка убила дочь Рогнеды, Рогнеда наказала за это дочь вашей матушки, то есть вас…

– Постой, о какой Рогнеде речь? Может быть, во дворце есть две Рогнеды?..

–Нет, моя королева, та самая Рогнеда, именно та самая ваша нянька, о которой вы так нежно заботились…

Королева как-то резко сникла, взмахнула белыми длинными руками, и осела, как будто птица, подстреленная на взлете.

– Ты можешь идти, мой мальчик. Иди и будь счастлив…

– Как?..

– Иди, иди скорее отсюда, иначе я решу, что ты во всем виноват и велю тебя казнить…

– За что? За что, моя королева? Никуда я не пойду. Казните, пожалуйста, сколько угодно. Собирайте кару на свою душу. Сколько угодно. А если вы остынете и повремените с казнью, я вам кое-что еще расскажу…

– Ну что? Что ты можешь мне рассказать? Ты думаешь, я ничего не понимаю? Почему я такая уродливая, думаешь, я не понимаю? Я только одно не понимаю, если все кругом маги, почему не действует проклятие?..

– Действует, моя королева… Действует… – флейтист кивком головы указал на зеркало.

Королева догадалась, что ее уродство и есть прямое следствие действия магии, и ее бездетность…