За все, чем мы дорожим

Расплата настала с папиным приходом. Он очень жестко осадил Аньес и Виржини, сказав, что сейчас покажет им, кто тут тварь. Аньес пыталась что-то нагло ответить, но папа только посмотрел на них обеих с каменным лицом и сказал: «Вон в свою комнату. Обе». Когда у папы такое лицо, с ним лучше не спорить. Тогда он быстрее успокоится. Потом они что-то выясняли с мамой, но мама быстро замолчала. А на следующий день Виржини не смогла расплатиться в дорогом магазине, выбирая себе наряд для очередной вечеринки. Это было страшным унижением. Испуганно лепеча про какую-то техническую ошибку, она вернулась домой вся в слезах. Аньес тоже не смогла купить себе очередное дорогое украшение, которые она скупала чуть ли не килограммами. «Папочка-тряпочка» спокойно объяснил, что за неподобающее поведение заблокировал их счета. И что если их поведение по отношению к Габриэль, которая им сестра и полноправный член семьи, останется таким же безобразным, он аннулирует счета совсем. Аньес было двадцать один, Виржини – восемнадцать, и перспектива даже не получать карманные деньги как школьницы, а вообще их не иметь и просить купить каждую вещь, да еще и унижаться и говорить, зачем она нужна, была кошмарной. Аньес просидела так три месяца. Виржини наврала, что раскаивается и никогда больше так не будет, а потому обошлась месяцем. Но и та, и другая затаили на младшую черную злобу. Аньес не раз желала Габриэль смерти, естественно, пока папа не дома. Мама пыталась вмешаться, но папа спокойно посмотрел на нее и спросил: «Что-то с памятью, Ирэн?». Мама больше ничего не говорила.

…Виржини тяжело вздохнула. Как же давно, оказывается, все это тянется. Как самое настоящее ядовитое болото, которое стояло потихоньку и лишь иногда выпускало на поверхность зловонные пузыри. А стоило поворошить его палкой – забрызгало всех. Когда все пошло наперекосяк? Точно до этого проклятого комма. Ведь иногда с Габриэль даже получалось нормально поговорить. Вот как в тот раз, когда Виржини болела и маялась от скуки, а Габриэль – ей было тогда десять – развлекалась на компьютере тактическими играми.

– Эй, чего ты тут делаешь? – спросила Виржини

– Играю, – спокойно ответила сестра. – В го. В галактик-нет ракуэнские учителя новые задачки выложили. Сложные такие. Я две решила – три часа потратила.

– Что такое го? – спросила Виржини.

– Игра такая, – сестра по-прежнему отвечала спокойно. – Старинная, ей много тысяч лет, ее еще на Терре в докосмическую эру придумали этнические предки ракуэнцев. По ней даже чемпионаты проходят с ценными призами.

– А тебе зачем? Мы же и так можем себе позволить.

– Да я не за приз. Интересно же. Мы с одним ракуэнским мальчиком четыре дня сражались. Он выиграл, конечно, но он меня и старше на четыре года и опытнее.

– А как играют?

– А… тебе правда интересно?

– Да, – нерешительно сказала Виржини.

– Тогда садись рядом. Я покажу. Только приготовься сразу, что ты можешь не выиграть. И обещай не реветь, если проиграешь. Это же обучение.

– Ну… ладно.

Следующую пару часов они сидели и передвигали по экрану черные и белые камешки, нарисованные так, что от настоящих не отличить. Виржини мало что поняла, но почему-то с Габриэль было не так скучно.

– А ты не такая уж и плохая, когда не дразнишься, – вдруг сказала Виржини.

– Ты тоже, когда не повторяешь всякую дрянь за другими.

Кажется, была еще парочка таких спокойных вечеров, когда они то играли в теневой тарот, то танцевали и дурачились. Но только если мамы и Аньес не было дома, иначе все катилось по-старому. Просто, как только они появлялись – как-то само собой хотелось язвить и ругаться. Потом вся эта история с подработкой Габриэль, после которой о нормальных отношениях не могло быть и речи. Аньес и Виржини называли ее бесплатной служанкой, сестра огрызалась, что на старшую позарится только пьянь из доков, а среднюю обзывала колбасным дирижаблем, у которого одна извилина, да и та – след от шляпки. А уж когда Габриэль поступила в эту свою Академию… Виржини так и не поняла, что случилось. Папа улетел на Ракуэн по делам компании, а когда вернулся – мама размахивала у него перед носом медкартой и грозилась отправить Габриэль в тюрьму, если только она посмеет появиться хоть за милю от дома. Что между ними произошло, Виржини так и не узнала, потому что папа запретил поднимать эту тему.

Шесть лет учебы от младшей не было ни слуху, ни духу. «Меньше вони стало», – сказала Аньес. Естественно, когда папы не было дома. Виржини снова ее поддержала. Это по-прежнему казалось ей остроумным. Все было просто и понятно. Мама хорошая, младшая сестра против мамы, значит, она сволочь, а папа ее почему-то защищает. Виржини кое-как окончила колледж и сидела дома, изредка выбираясь на вечеринки. Досуг ее был все тем же – просмотр сериалов и поедание пирожных на диване. На прогулки она отправлялась редко, ходить пешком ненавидела и постоянно болела. Предписания семейного врача она не выполняла. От частых болезней она сильно уставала, от усталости становилась раздражительной и впадала в истерику по любому поводу, а потом отлеживалась несколько дней в постели, если истерика была особенно громкой.

22.

Виржини вышла на полдороге. Она чувствовала, что ей надо срочно перекусить, иначе она позорно грохнется в обморок прямо на улице. Вот смеху-то будет. Она сама не вполне понимала, зачем едет – сейчас над ней можно только посмеяться. Как они с Аньес смеялись над Габриэль.

Когда пришли новости об исчезновении корабля, на котором служила Габриэль, мама ничего не сказала, только демонстративно переключила канал головизора. Виржини пожала плечами – умерла так умерла. Аньес предусмотрительно вела себя прилично при папе, но когда вышла курить, а курила она теперь постоянно, не скрыла радости и сказала, что ее золотая мечта наконец сбылась, и теперь «папочка-тряпочка» разделит наследство по справедливости. Виржини еще не знала тогда, что она имела в виду под справедливостью. Папа очень сильно горевал, но не торопился сажать дерево в парке памяти. Исчезновение младшей сильно по нему ударило. Он все больше уходил в работу и подолгу не бывал дома. Когда корабль таки вернулся, он расцвел. Зато Аньес просто бесновалась. Естественно, когда папа не видел.

Потом грянул новый скандал. Что младшая предпочитает женщин, давно знала вся семья, тут, в общем, ничего особенного нет. Та же Аньес спокойно встречалась и с парнями, и с девушками. Но когда из светской хроники стало ясно, с кем именно она заключила семейный союз, мама была в бешенстве. Оперная певица, не из Великого Дома, не из приличной семьи, беженка с Терры. Позор для семьи и пятно на репутации. Не говоря уже о том, что проклятая терранка унаследует долю младшей, если та все-таки погибнет в своем дурацком космосе. Аньес как-то нашла, где они живут, и отправилась ставить терранку на место. Драку зафиксировала камера слежения, которая была включена, и младшая явилась разбираться. Ну и разобралась. Аньес разодрала ей щеку ногтями, но сама получила по лицу так, что огромный синяк еще очень долго не сходил. Виржини она не тронула, но довела до истерики словесно, а маме пообещала сломать руку. Оказывается, мама ее уже била, за что младшая сломала ей два пальца. Вернувшийся папа не захотел урезонить младшую, а встал на ее сторону. Виржини понадеялась, что хоть ее отчаянные вопли про попытку убить Аньес и маму подействуют. Но папа лишь отмахнулся от нее, как от недалекой дурочки, сказав: «Не неси чушь». Это так оскорбило Виржини, что слезы сами покатились у нее из глаз. Мама назвала младшую тварью и сказала, что больше не желает с ней знаться, и дочерей у нее две. Вот тут-то папа и сказал, что у него – одна. После этого с Виржини опять приключилась истерика, папа увез младшую домой, Аньес трогала разбитое лицо, скрежетала зубами и крыла младшую и ее супругу такими словами, которых, наверное, даже в доках не говорят.

А через некоторое время пришла повестка в суд. Папа подал на развод с мамой. Второй иск был об аннулировании родства между ним и Аньес с Виржини. Процесс был закрытым «из соображений приватности». Аньес сказала, что приходить надо как можно позже – пусть понервничают. Но нервничала только Виржини, которую после процесса вообще пришлось срочно везти в клинику. Потому что как так можно? Они лишались фамилии Картье, особняком им разрешалось пользоваться безвозмездно, но без прав собственности на него – словно из милости пустили! Маме и Аньес запрещено даже приближаться к дому младшей под страхом тюремного заключения, Виржини можно (что она там забыла?), но только до первого инцидента. Габриэль не было на планете, и ее интересы представляла проклятая терранка, которую Виржини к тому времени ненавидела так, что мечтала на куски порвать. Вместе с младшей, разумеется. Сволочи поганые, все из-за них. Это они отняли у нее нормальную семью, благополучию которой завидовала вся Сомбра. Во всяком случае, так Виржини думала еще совсем недавно. А потом…

Кусок ягодного пирога не лез в горло. Неожиданно для себя самой Виржини почувствовала, что ее воротит от сладкого. «Мадемуазель, – вспомнила она вкрадчивый, но непреклонный голос семейного врача, – вы на прямой дороге к диабету. Я могу дать вам рекомендации, чтобы этого не случилось, но я почти уверен, что вы их проигнорируете так же, как и предыдущие. Я чту медицинскую этику, но когда пациент так упорно гробит себя – боюсь, я бессилен».

– Что-то не так? – спросила молоденькая официантка.

– Нет… все хорошо… – выдавила из себя Виржини. – Просто что-то… очень сладко.

– О, тогда позвольте вам предложить ягодный мусс! Он приготовлен без добавления сахара. Легкое и полезное блюдо.

Еще недавно Виржини только фыркнула бы – мол, все это диетическое питание для дурочек, отказывающих себе в удовольствиях. Но сейчас она ясно понимала, что от сладкого ее стошнит. Вот прямо на ее новое пальто и на пол кофейни. И тогда у младшей останется только милостыни попросить.

23.

Габриэль весь день была дома. В который раз она ловила себя на непривычном ощущении, что выходной – это не мучительные поиски занятий, а просто время, в которое можно и нужно отдыхать. Да, и даже не править статьи и не переписываться с доктором Темплом! Выпить маринесского чая с маринесскими же сушеными персиками, дочитать наконец «Когда кончится шторм», который она забросила со всеми событиями осени, а зря – роман отличный. А девушка-биолог, главная героиня, чем-то похожа на Амалию Враноффски.

Домашний терминал мигнул уведомлением. Габриэль засмеялась – вот только вспомнила… Амалия прислала фотографии, где они с Дарти плавали с дельфинами на биостанции во Вьентосе. Она оформила ему приглашение на участие в исследовании – ее подруга Розалинда Стивенс нуждалась в материале для работы по зоотерапии. Дарти ехидничал, что его сдали на опыты, но согласился. Плавать он умел чуть лучше топора, но Амалия время не теряла. Габриэль написала в ответ, чтобы были осторожнее с нырянием, и сама себя упрекнула: «Ты можешь хоть иногда не о работе?».

Зои тоже прислала фотографии из отпуска. Они с Асахиро давно вернулись, но Зои немедленно поглотила работа в клинике, а Асахиро не вылезал с тренировок с новым составом. Все семеро новичков оказались наслышаны и про «с ножом на плазму», и про «того супербойца, который в одиночку взял флагман», так что от перевода к Каррере сияли, как звезды. По счастью, в этом отпуске Асахиро все-таки ни во что не вляпался – Зои отдельно упоминала об этом в письме. «Но из их разговоров с Кирой я поняла только слово «чай»!». Ну правильно, там же почти соотечественники… С Ракуэна Асахиро привез в подарок Габриэль чуть не целый мешок чая, так что теперь и у нее был специальный чайный шкафчик. Хотя, конечно, до коллекции Ирмы… как же ее… Срезневской все равно было далеко. Габи порадовалась, что год спустя эта история уже вызывает у нее только улыбку.

Пришла с урока Флёр. Габи налила чаю и ей, а потом сидела и слушала, как Флёр упражняется на флейте. Когда она отложила инструмент, от входной двери вдруг раздался сигнал. «Кто там еще?» – недовольно проворчала Габи. Во-первых, они никого не ждали, во-вторых, после явления Аньес она нервно относилась к визитам без предупреждения. Вызвав изображение, она помрачнела еще больше – за дверью стояла зареванная Виржини.

– Ну и зачем ты пришла? – холодно поинтересовалась Габриэль по видеосвязи.

– Поговорить, – ответила Виржини. – С тобой.

– Слушаю. У тебя пять минут. Не уложишься – твои проблемы.

– Я не Аньес, – сдавленно всхлипнули в динамике.

– Ну да, ты не Аньес, – ядовито сказала Габи. – С ней тебе не тягаться. Только подбираешь крохи от ее махинаций.

Всхлипывания за дверью стали громче, но на истерику вроде не походили – обычный женский плач. Флёр жестом показала на кнопку сигнализации – мол, если что, успеем принять меры.

– Да плевать на Аньес, – неожиданно зло произнесла Виржини. – Я пришла сама. Просить прощения.

Мысленно подняв с пола отпавшую челюсть, Габи нажала кнопку. «Морской Дьявол вылез, не меньше».

– Заходи, разувайся, – последнее слово она чуть выделила. Виржини с какой-то виноватой интонацией ответила:

– У меня даже в мыслях не было пройти в обуви.

Она поспешно разулась, подчеркнуто аккуратно поставив в угол изящные ботильоны на среднем каблуке. Она всегда одевалась очень женственно. Габриэль вдруг подумала, что, если бы не лишний вес и откровенно болезненный вид, Виржини была бы красавицей. Не ярко-стервозной красоткой вроде Аньес, а вполне миленькой и уютной. В общем-то, средняя из сестер была не злой, и Габи одно время лелеяла надежду как-то на нее повлиять, но Аньес общалась с ней чаще и громче. А сейчас Виржини и вовсе не походила на ту балованную деточку, которую Габи помнила по временам жизни с семьей. Вид у нее был, откровенно говоря, несчастный и даже униженный. «Надо же, какие мы стали скромные и покладистые! – не без ехидства подумала Габриэль. – Достаточно было приложить Великолепную Аньес по морде, чтобы наконец дошло, что я человек, и нечего со мной и моими любимыми обращаться как с мусором под ногами».

Виржини несмело прошла в гостиную. Флёр жестом показала ей на кресло. Та послушно села.

– Уютно тут у вас, – проговорила Виржини.

Габи улыбнулась, вложив в эту улыбку яда на половину экосистемы Энкиду:

– Вот такая конурка у цепной шавки Республики.

Виржини вжалась в кресло, словно ее ударили, и разрыдалась, бормоча что-то вроде «Ну Габи, ну не надо, зачем ты так, я ничего такого не говорила…». Габриэль пожала плечами:

– Зато очень выразительно молчала, когда Аньес обливала нас с Флёр словесными помоями, и не менее выразительно хихикала на особо цветистых пассажах. Тебе их напомнить, Виржини? Я их до смерти не забуду.