Пути неисповедимые

Затем полёт над покрытыми снегом и ледниками сизыми вершинами гор. Внизу горные хребты, голубеет небольшое озеро, серо-черные дороги образуют крутые петли. Восторг сменяется глубокой грустью: где-то здесь погиб тот, лучше которого она так и не встретила в своей жизни.

Аэролёт разворачивается в сторону долины и за сиреневой дымкой вдали виднеются поросшие лесом холмы. Ей чудится, что она летит к родному городу, и вот-вот увидит его, а за ближайшим холмом и родная школа – этот замкнутый бесконечно дорогой мирок. Слёзы застилают глаза, а ей кажется, что это запотело стекло иллюминатора, и она протягивает руку, чтобы протереть. Сердце гулко бьется, стучит в висках. Но аэролёт разворачивается, влетает в ущелье и летит вдоль стоящих плотно, плечом к плечу, остроконечных и с пологими вершинами горных великанов.

Фильм закончился. Медленно загорелся свет. Публика неторопливо покинула зал, а она, склонясь, продолжала сидеть; из её глаз текли слёзы. Подошла служащая, неприязненно сказала:

– Выйдите на воздух!

Ничего вокруг не замечая, она брела по улице, потом ехала в метро, потом на движущейся дорожке. Сойдя в нужном месте, стала поджидать платформу. Платформы всё не было, а время уходило. Она в нетерпении и беспокойстве ходила, непрерывно вглядываясь в сторону, откуда та должна была появиться. Наконец, не выдержала, переобулась в заводские башмаки, и быстро пошла по железнодорожной колее.

Дядька на пропускном пункте, принимая её пропуск, поторопил:

– Поспеши: вон, уже твои едут.

Из складских ворот выехала груженая платформа и, повернув, остановилась.

Выскочила за дверь и побежала. Не добежала метров двадцать, когда платформа поехала. Был подъём, и тяжелогруженая платформа медленно набирала скорость. Со страхом, что останется одна в пустынном месте, оступаясь, бежала по рельсовому пути; сумка колотила по спине. Между нею и платформой оставались какие-то метры, но она никак не могла их одолеть.

Груз занял почти всю платформу, и только в конце её было оставлено место для людей. Грузчики ехали стоя.

– Давай, давай! Ещё поднажми! – кричали.

Свесившись, тянули руки, пытались схватить её.

– Держите меня! – крикнул один.

Сбросив куртку, он низко перевесился за борт, и стал размахивать ею. Чтобы не вывалился, его самого держали за ремень брюк.

– Хватай! – кричали все.

Рукава куртки били по голове, по плечам. Наконец, поймала, вцепилась. Когда втащили на платформу, долго не могла прийти в себя и отдышаться. Текло из носа, рта; перегнувшись за борт платформы, плевала и кашляла, а сзади крепко держали сильные руки парня.

Приехали. Сошла с платформы и остановилась. Подошёл парень.

– Спасибо тебе…

Он улыбнулся и, торопясь на разгрузку платформы, сразу попрощался. Посмотрела вслед: ростом выше среднего, широкоплеч, русоголов.

Прошла мимо штабелей ржавых труб и контейнеров, миновала общежития и прошла в ворота завода. Вошла в грязный тамбур жилого корпуса и остановилась. Мысль острая, пронзительная, что ей уже никогда не выбраться отсюда, лишила сил. В отчаянии она долго стояла в полумраке тамбура. Пластиковые доски прогибались, под ними хлюпала грязная вода. Наконец, преодолела себя и открыла дверь комнаты.

Все были дома и с нетерпением поджидали её. Хозяйка бросилась с расспросами, а рядом в радостном нетерпении получить подарок, теребила подол платья Аннушка. Отвечала с усилием. Вручила подарки. Когда сели ужинать, есть не стала, легла на кровать. Несмотря ни на что, теплившаяся в душе уверенность, что когда-нибудь она, каким-то образом, всё-таки вернётся в прежний, такой счастливый родной мир, умерла…

Глава третья

На смену отчаянию пришло холодное, абсолютное безразличие. Не осталось никаких желаний, никаких ощущений, никаких чувств – ни страдания, ни страха, ни привязанности к кому бы то ни было. Мысли в голове вялые, обрывочные. По утрам с трудом поднималась, механически приводила себя в порядок, неохотно завтракала и шла на работу. Вернувшись с работы, почти сразу ложилась. Лежала, отвернувшись к стене, а в душе навязчиво всё время звучали и звучали обрывки мелодий реквиема, исполняемого когда-то хором с её участием – мелодии боли, отчаяния, мольбы и протеста, торжества и глумления смерти, безутешной скорби, и сводящие с ума, как судьба, неотвратимые звуки труб. Внутренний ужас и пустота завладевали её душой.

Аннушка забиралась к ней на кровать, возилась с куклой, что-то шептала, пела тоненьким голоском. Но она ничего не замечала.

Глядя ночами в тёмный потолок, она с необычайной ясностью осознавала всю безысходность своего положения. Томило предчувствие грядущих бед. Возникала страшная последняя мысль; инстинктивно она отталкивала её…

С непрекращающимися моросящими холодными дождями прошла осень. Потом белый снег покрыл землю, прикрыл грязь и неухоженность, на какое-то время сделал белой и чистой заводскую территорию с её зданиями и трубопроводами. Порывы ветра гнали колючую позёмку, а по ночам в узких проходах между производственными корпусами, нагоняя на людей тоску, заунывно и жалостно завывал ветер….

Наступили святки. С шумом приходили весёлые ряженые, пели, плясали, ставили целые спектакли по старинным русским сказкам, казалось, навсегда забытым, но заново возродившимся в народной памяти. К ним прибавились сказки про когда-то счастливую и справедливую жизнь. Ряженые ребятишки со смехом тянули репку, а репкой был Бригадир.

Катя смотрела на них и с усилием улыбалась. Она похудела, побледнела, осунулась, на висках заблестела седина, в светлых глазах застыла невыразимая беззащитность. Её уговаривали развлечься, звали петь песни. Бригадир говорил:

– Иван, тот, что помог тебе на платформу забраться, меня уже несколько раз спрашивал: почему Катя не ходит на каток.

Начались оттепели, над окнами повисали сверкающие на солнце сосульки. Когда припекало, сосульки с тихим нежным звоном падали на землю и разбивались на мелкие кусочки.

Однажды, в сумеречный рассветный час, она без сна лежала с открытыми глазами, и неожиданно возле двери комнаты увидела неподвижно стоящего человека. Это был мужчина с седыми волосами до плеч. Его, устремленный на неё взгляд, был полон жалости и любви. Без страха она, не отрываясь, смотрела ему в лицо, и в груди у неё теплело. Облик стал размываться, пропадать, а затем в воздухе поплыло и растаяло лазорево-сиреневое облачко. Потрясённая, она ещё какое-то время лежала неподвижно, как зачарованная. Очнувшись, села. Рядом с ней, свернувшись от холода калачиком, посапывала во сне слепая девочка. В сумерках долго всматривалась в её страшные в коросте глаза и шрамы. Подумала: «„Что моя беда, в сравнении с бедой этого ребёнка?“» Старательно укрыла Аннушку одеялом.

Она никому не рассказала о своём видении, но с того утра в душе её перестали звучать сводящие с ума мелодии реквиема, стал проявляться интерес к жизни окружающих людей, с прежним упорством она принялась лечить Аннушку.

Однажды, занимаясь уборкой, Хозяйка в тумбочке обнаружила буклет, привезенный Катей для Аннушки; он пылился там, так и не тронутый. Стала рассматривать:

– Какие-то диковинные звери здесь нарисованы…. Есть ли такие где? Вот этот – с хвостом вместо носа – разве такое может быть?

– Это слон, – Катя взяла буклет из ее руки и прочитала все, что там было написано о слонах.

Хозяйка застыла, не сводя с не глаз.

– Катя, так ты грамотная?! – проговорила, чуть ли не испуганно.

* * *

Рабочие завода в административный корпус доступа не имели. Для необходимых контактов административных работников с рабочими, на первом этаже здания, в торцевой его части, выделили пару кабинетов, поставили там старые столы и стулья, отделили от общего коридора запираемой дверью, а на входе с улицы усадили вахтера.

Кате было приказано явиться в один из этих кабинетов к Управляющему. Охранник у ворот высокого забора, огораживающего административный корпус, сверился со списком вызванных на это время и пропустил. Она прошла по асфальтированной дорожке, поднялась по ступенькам, позвонила, назвалась в видеофон, сказала, что её вызвал Управляющий. Управляющего на месте не оказалось, вахтер, не открывая двери, через видеофон приказал:

– Жди на улице. Придет Управляющий – позову.

Управляющий рассматривал Катю, сидящую на стуле по другую сторону стола. Вспомнил избитую невольницу, купленную за копейку – так это она. Спросил, правда ли, что она грамотная? Может ли пользоваться кибером? Почему не живет в общежитии? Выслушав, сказал, что в завод ей пока ходить не нужно, будет помогать администрации. А что она умеет – он посмотрит.

Ей выделили маленькую комнату с зарешеченным окном, бывшую кладовую. Вынесли из нее поломанные приборы, принесли стол и два стула. Для начала поручили подсчитать недельную выработку всех бригад. Она легко и быстро справилась с заданием. Работа отвлекала от тяжелых дум.

Постепенно её нагружали всё больше. Многие бездельники, не упускали возможности сваливать рутинную работу на нее. Через месяц Управляющий вызвал её и сказал, что ею доволен, но ей нельзя проживать вместе с рабочими, а отдельную комнату он предоставить не может. Предложил жить в административном корпусе, там же, где работает.

В комнатку принесли старый диван, выдали комплект постельного белья, и Катя сделалась добровольной затворницей. Выходила только в столовую, куда, чтобы долго не стоять в очереди, приходила перед закрытием. Утром через перегораживающую коридор дверь с запором ей приносили задание. Сама она за эту дверь доступа не имела. По ночам вахтер не дежурил, и она оставалась одна во всем большом трехэтажном здании. Работала допоздна и вскоре в работе некоторых отделов стала разбираться не хуже специалистов. Управляющий все чаще давал ей задание перепроверить сведения, полученные от своих специалистов.

В первый же день появления её в административном корпусе, она познакомилась с Молодым человеком. Он принёс ей задание, рассказал, что нужно делать. Отдел учёта, в котором он работал, находился на первом этаже, сразу за запертой коридорной дверью, и каждый день он находил повод зайти к ней. Катя очень нуждалась в общении с людьми, близкими по уровню развития. После неумеренного потребления несколькими поколениями алкоголя, русские стали тупыми, заторможенными и одновременно вспыльчивыми. Они не имели понятия, что такое школа, книга, город, парк, кинотеатр, музей и множество других, обычных для всех людей вещей. А телевизионные передачи в заводе велись только по одной программе, предназначенной для показа в русских селах и в заводах; и сюжеты в них были только на местные темы. Передачи эти восхваляли покорность и рабскую преданность всему, что касалось Мира Абсолюта и всячески унижали национальное и человеческое достоинство русских.

Катя оживлялась и радовалась, когда к ней заходил Молодой человек. Он был высокого роста, атлетически сложен, чёрные волнистые волосы, тёмные глаза, смуглая кожа. Он знал, что красив, и держался уверенно, в обществе молоденьких девушек любил покрасоваться, пустить пыль в глаза эрудицией, хотя кроме пустых знаний, вроде городских телевизионных сплетен, других у него не было. Но девушки и сами были воспитаны телевидением. В него влюблялись, по нему страдали. В молодости внутренняя пустота и даже отрицательные качества легко маскируются внешней красотой и живостью.

В школе он обучался по упрощённой программе. Будучи младшим клерком, он с годами мог стать старшим клерком, и это для него было бы вершиной. На заводе не хватало служащих, и за три года работы не раз была возможность продвинуться по службе, но он был ленив и неинициативен.

Свою работу он охотно перекладывал на Катю. По утрам, широко распахнув дверь её кабинетика, он, пританцовывая, подходил к столу, за которым она работала, и, раскланявшись, подавал папку с очередным заданием. Она улыбалась, но если бы он знал, как умеет плясать она… Уходить не спешил, усаживался на стул и принимался рассказывать, о том, как весело провёл время в выходные дни, о своих друзьях, о девушках. Видя перед собой внимательную слушательницу, хвастал, привирал, и сам себе казался интересным, даже значительным. А она, радуясь, что находится не одна, выполняла его работу и слушала в пол-уха. Он уже считал, что, подобно другим девушкам, она влюблена в него. Как-то раз, сидя рядом и объясняя, что нужно делать, он, как бы невзначай, положил руку ей на колено. Она спокойно сняла руку, посмотрела холодно. В другой раз, указав на тяжёлую папку с бумагами, спокойно сказала:

– Ударю.