Пути неисповедимые

– Якши… – одобрительно уставился на Хануму.

– Шайтан-девка! – произнёс недовольно, указав плёткой на Катю.

Хозяин, как бы виновато, развёл руками.

Мужчины ушли. Немного погодя, вошла одетая в шаровары с длинной блузой и до бровей повязанная платком пожилая женщина. Она принесла на подносе в двух мисках плов, сказала, что будет прислуживать им. Пока они ели, женщина, сидя рядом на полу, неумолчно говорила. Рассказала, что хозяин дома человек очень богатый, почти каждую ночь привозит рабов, а потом продает их, а тот, кто осматривал их – большой сардар-начальник.

– Ты ему понравилась, – сказала Хануме.

– А ты не понравилась: наши люди не любят таких, как ты – вы шайтаны и жгли нас бомбами когда-то давно. Плохо, девка, что ты попала сюда, – покачала головой.

– Меня увезут к этому волосатому?! – испугалась Ханума.

– Не знаю. О цене ещё не сговорились.

Потом еще приходили мужчины, рассматривали девушек, торгуясь, громко спорили с хозяином. А ночью со двора слышался шум: лай собак, ржание лошадей, людские голоса – опять кого-то привезли.

Через несколько дней, утром, прислуживавшая женщина сказала, что Хануму купил человек из далёкого аула. Человек этот не злой, богатый, увидит её и сделает наложницей, ведь она такая хорошенькая.

– А тебя, – обратилась к Кате, – никто не купил: кому нужна в доме шайтан-девка? Ты с караваном пойдешь на рынок.

Женщина ушла. Девушки обнялись. Ханума горестно плакала, Катя вытирала её слёзы, гладила её кудряшки, говорила что-то утешительное. Она уже в полной мере осознала, что произошедшее с ними – страшная правда и чувствовала, что за эти дни стала намного старше.

Вошёл хозяин, поманил ее:

– Иди за мной!

Ханума прижалась, не отпускала.

– Ты такая красивая, Ханума, тебя все будут любить, – успокаивала.

– Не забывай меня…, – рыдала Ханума.

На траве под тутовым деревом сидели люди со связанными руками. Было их пятнадцать человек, Катя стала шестнадцатой. Всех развязали и приказали обмотать головы линялыми полотнищами так, чтобы оставить только щель для глаз. На плечи все надели котомки с пищей и водой – идти предстояло не один день. Сковали наручниками и соединили попарно таким образом, что у идущего впереди руки были сведены за спиной, у его напарника – спереди, а между собой наручники соединили цепями.

Напарником Кати оказался молодой крепкий негр, настороженно вглядывающийся во всё живыми, умными глазами. Он заметил её страх и отчаяние, подбадривая, улыбнулся ей, и Катя душой сразу потянулась к нему, а потом в пути мысленно благодарила, когда спотыкающуюся, выбивающуюся из сил, он за соединяющую их цепь тащил её за собой.

Двинулись в путь. Впереди шёл перекупщик рабов, ставший их новым хозяином; замыкал цепочку его помощник. У обоих на поясах висели кинжалы, из рук они не выпускали плёток. Перекупщик, на вид рыхловатый, на деле оказался очень крепким мужчиной с таящимся сумасшествием в глубине больших чёрных навыкате глаз; когда он с наслаждением, с оттяжкой хлестал плетью отстающих, в уголках его рта появлялась пена, глаза лезли из орбит.

Ровная, жёлтая пустыня с редкими кустиками верблюжьей колючки, с чёрточками следов ящериц и белыми костями животных на песке. Днём испепеляющее злое солнце, в голове мысли только о спасительной воде; ночью – холод и сияние россыпей звёзд. Песок набивается в обувь и одежду, хрустит на зубах. Ни запахов, ни живых звуков, только каменные холмы, песок, и посвистывающий ветер.

По утрамбованной временем песчаной равнине, в ночной прохладе идти было легче. Хозяин и его напарник хорошо ориентировались в пустыне, хорошо знали дорогу и ко времени наступления нестерпимого зноя, приводили свой товар к оазисам. Оазис – небольшая лужица воды, одинокое дерево, да немного травы. Ногами, расчистив от помёта верблюдов и газелей площадку, устраивались на отдых. Их попарно расковывали и давали возможность поесть. Потом, пережидая зной, бессильно лежали в негустой тени дерева.

Всё чаще, поперёк движения, вставали высокие барханы. Песок стал глубоким и рыхлым.

– Держись, сестрёнка, – подбадривал негр и, не давая упасть, тащил за собой.

Когда добирались до вершины бархана, хотелось лечь и больше никогда не вставать. Они шли навстречу неисчислимым страданиям, рабству и знали об этом. Проще было лечь, и солнце, безжалостное и милосердное, выжгло бы из них воду, прекратило муку; но в душе каждого горит не задуваемый огонёк – жажда жизни. Она даёт силы переносить страдания, терпеть и дарит надежду. И эфемерная надежда побеждает все доводы разума.

К концу пути ноги у всех были изодраны колючками, и все были на пределе сил; даже Катин напарник на привалах лежал устало и неподвижно. Только хозяин был бодр, и удар его плётки не ослабевал. Больше всех доставалось Кате. Она была ему ненавистна за то, что она белая, за то, что она слабая, за то, что она женщина – к женщинам он питал отвращение. А самым нестерпимым было то, что эта женщина не плакала, а в ответ на удары, рассекающие кожу до крови, с презрением и ненавистью пристально смотрела ему в глаза.

Над местом привала высоко в небе летел грузовой аэролёт. Невольники тяжело вставали, поднимали вверх лица, махали скованными руками. В Катиной душе родилась безумная надежда – их ищут! Художник сообщил об исчезновении, и их, конечно, ищут! Она из элитной касты, ей не дадут пропасть!

Развалившиеся под деревом, Хозяин и его напарник, посмеиваясь, наблюдали за рабами.

Аэролётчик через прибор наблюдения заметил возле оазиса группу людей. Увеличил изображение и чётко увидел измученные лица, скованные руки. Задержал экран на лице девушки, с мольбой о помощи в устремлённых к небу глазах. «Это, наверное, одна из тех, кого ищет малахольный художник», – подумал и отключил экран. Сообщать о гонимых на рынок невольниках он не стал. По неписаному закону сообщать об этом не следовало, если не хочешь потерять службу, а службой своей он дорожил.

Раньше ему не приходилось соприкасаться с людьми касты Э, но это не мешало их не любить, считать плохими специалистами за то, что те получали новые машины, а в касту М сдавали разбитые, изношенные, и, прежде чем сесть за управление, аэролёт приходилось долго приводить в надлежащее состояние. И вообще, по его мнению, в касте Э все люди изнеженные, неприспособленные, много о себе возомнившие, а Художник этому подтверждение. Чудак, он уже который день отирается в аэропорту и пристаёт ко всем аэролётчикам. Сам-то он, летая по этой трассе, насмотрелся на невольников. Люди касты Э не понимают, что человек, это тот же птенец: выпал из своего гнезда-касты – возврата туда нет. И правильно. В мире много лишних людей, не убудет. Он любил аэролёты и не любил людей.

Аэролёт скрылся за горизонтом. Когда через два часа тем же курсом проследовал другой аэролёт, стало понятно, что их путь пересёкся с аэролинией, и никто их не ищет, хотя найти было бы не трудно. Надежда на спасение угасла… Измученные и поникшие, с трудом передвигали ноги и, если в небе пролетал аэролёт, уже как будто не замечали его.

Часть пятая

Глава первая

Грузовой аэробус прибыл утром. В этот раз вместе с оборудованием привезли живой товар. Рабов доставили в оборудованном лавками узком отсеке, куда их набили так, что невозможно было повернуться.

Аэробус приземлился на бетонной взлётно-посадочной площадке за забором складских помещений, и прежде чем начать разгрузку оборудования, к отсеку с невольниками подкатили трап, открыли дверь. Оборванные, изможденные, измученные перелётом, с мокрыми от пота волосами и спинами, покачиваясь, невольники спускались по трапу. Внизу их встречали прилетевший на этом же аэролёте в пассажирском салоне работорговец, по заведенному порядку доставивший свой товар покупателю, и представитель администрации завода. Приказали построиться и пересчитали. Представитель администрации расписался в какой-то бумаге и передал её работорговцу. Собравшиеся возле аэролёта грузчики в ожидании, когда уведут невольников, чтобы начать разгрузку, угрюмо наблюдали за происходящим; многие из них тоже когда-то были рабами.

Прибывших отвели в складской ангар, оборудованный душем. Как только с лязгом закрыли металлическую дверь, они бессильно повалились на пол. Торги проводились на следующий день после доставки.

Утро Управляющего заводом было заполнено производственными заботами. Между делами иногда вспоминалось то неприятное, что предстоит во второй половине дня, и он, с досадой, отгонял мысль об этом. Когда вернулся с территории завода, рабочий день уже заканчивался. В приёмной секретарь напомнил:

– Вы не забыли о живом грузе?

– Помню. Пусть посыльный отведёт работорговца к ангару. И не забудьте предупредить врача.

Вошел в кабинет, из холодильника достал бутылку с напитком, наполнил стакан, подошёл к окну. С наслаждением, глотками пил ледяной напиток и с неприязненной усмешкой наблюдал, как к сидящему под пыльным деревом работорговцу подошёл посыльный, как он поспешно вскочил и с поклоном, приложив руку к сердцу, выслушал, что тот сказал, и, на ходу нахлобучивая баранью папаху, суетливо и услужливо заторопился. Потом бегом вернулся, поднял с земли забытую плётку и трусцой бросился догонять посыльного. Добрая половина рабочих завода была куплена у этого работорговца; про его свирепость рассказывали жутковатые истории.

Прикрывающих наготу мешковиной невольников из ангара выводили по одному. Врач осматривал их на наличие увечий и травм, с помощью приборов-анализаторов определял степень работоспособности – от этого зависела цена. Как всегда, люди были худосочны, изнурены непосильным трудом и голодом: обычно, хозяева продавали раба только после того, как из него выжмут все силы. Этот завоз ничем не отличался от всех предыдущих, да к тому же среди рабов был негр, хотя в заявке специально оговаривалось, что негры не нужны; они плохо адаптируются в суровом, холодном для них климате.

Управляющий с раздражением рассматривал невольников, и думал о всё повышающемся плане и нехватке людей.

На площадку перед ангаром вышла последняя женщина. Когда сдёрнули прикрывающую её тело мешковину, все содрогнулись: на молодом изможденном теле не было живого места – сплошные кровоточащие и подживающие рубцы от плети.

Управляющий в гневе закричал на работорговца:

– Как смел ты привезти такой товар?! У нас тут что – лечебница?! В следующий раз с тобой не будет никаких сделок!

Женщина повернула к ним голову и с ненавистью смотрела на своего истязателя. Тот стоял, с притворным смирением потупив глаза перед большим сардаром. Конечно, он не боялся потерять клиента – спрос на рабов всегда велик, однако торг не закончен и нужно не продешевить. Собираясь что-то возразить, поднял глаза и наткнулся на взгляд женщины; в её ясных глазах было столько нечеловеческого презрения, что кровь ударила в голову, лицо исказила злоба, и, забыв, где находится, зашипел:

– Шайтан-девка! – и хлестнул плёткой по ненавистным глазам.

Женщина успела прикрыться рукой, плеть рассекла кожу, показалась кровь.

Торг был скомкан, весь товар продан за полцены, а женщина была продана за одну копейку. Чтобы унизить её, торговец сам назначил такую цену. Потом надолго к ней прилипло прозвище – «Копейка»

Прежде чем отправить на работы, вновь прибывших помещали в больницу и в течение одной-двух недель лечили, кормили, давали отдохнуть и окрепнуть. Уже все ходили по палатам, гуляли на улице, играли в домино и карты, вновь обретя интерес к жизни, радуясь её более счастливому повороту – так им казалось, только женщина не выходила из коридорного закутка, и, отвернув лицо к стене, неподвижно лежала на животе: на спине из-за ран лежать было больно. Подходила медсестра, обрабатывала раны и, уговаривая хоть немного поесть, долго стояла над ней, горестно покачивая головой. На голове женщины раны не затягивались, и доктор, с сожалением, велел остричь её густые русые волосы.