Пути неисповедимые

– Будем пролетать над древним городом, за считанные минуты до основания разрушенным землетрясением. Уцелел только один Храм. А в том Храме происходят странные явления – один день в году, весной, вспышками зарниц в нем играют огни. Что только с Храмом не делали: и поджигали, и взорвать пытались, а он так и стоит неповреждённый среди руин. Тогда город оградили, и теперь в него доступа нет. Только сверху и можно увидеть этот Храм, – ответил задумчиво.

Когда пошли на посадку, оказалось, что с ними летит и Ханума, сопровождавшая Художника в гастролях по городам массовой касты. Она, объяснил Художник, нужна ему, чтобы позировать на фоне восточных развалин. Девушка, действительно, была красива восточной красотой: чёрные блестящие глаза, сходящиеся на переносице брови, алый ротик, кольца чёрных кудрей на влажном лбу, белая кожа, лёгкие гибкие движения.

Насмотревшись на простирающиеся внизу песчаные барханы и безжизненные горы, девушки вскоре задремали, а Художник все время полета, не отрываясь, через бинокль смотрел в иллюминатор. Когда прилетели, Катя спросила, видел ли он Храм. Молчаливый и задумчивый, тот утвердительно кивнул.

Не сомневаясь, что будут приняты как высокие гости, Художник не стал заранее уведомлять администрацию об их прилёте. Однако, чем дальше от центра Мира Абсолюта, тем слабей давила железная рука закона, и тем больше было разгильдяйства. Прилетев, они не застали никого из руководителей. Музейное руководство принадлежало к элитной касте и проживало на берегу Средиземного моря в городке, севернее брошенного города. А рабочие – люди массовой касты – жили в посёлке из нескольких, одиноко возвышающихся среди песчаной пустыни, огромных корпусов общежитий со столовыми на первых этажах, с комнатами отдыха, кинозалами и спортзалами – на вторых, и спальными комнатами, начиная с третьих этажей и выше. Корпуса общежитий со всех сторон огибали затенённые широкими козырьками галереи, в которых, создавая прохладу, в бочках с землей росли вьющиеся растения. Соединяя галереи, с верхних этажей и до самой земли спускались наружные межэтажные лестницы.

Художник вынужден был обратиться в администрацию общежитий. Он не искал для себя удобств, и Катя тоже согласилась, что переночевать один раз можно и в общежитии касты М. Катю и Хануму поместили в комнате на десять человек.

Направляясь в столовую, и, стараясь держаться ближе к стене, Катя шла по коридору, где, громко переговариваясь и смеясь, в обоих направлениях сновало множество людей разного пола и возраста. Широко распахнув дверь одной из комнат, в коридор, столкнувшись с Катей, быстро вышла невысокая девушка. Сделав несколько шагов, она остановилась, неуверенно окликнула:

– Катя?!

Катя обернулась, смотрела, не узнавая.

– Катя?! – изумленно повторила девушка, подходя и беря её за руку.

Эта была та девушка, которая когда-то звала её с собой тайно покинуть родной город, когда, после смерти Доктора, Кате было так тяжело и одиноко и, попав в больницу, она нашла в ней родственную несчастную душу.

Узнать девушку было трудно, ничто в ней не напоминало ту, убитую горем, готовую в любую минуту заплакать. Вид её был независимый, задорный, глаза смеялись, на лицо, по моде слоя М, густо нанесена косметика и сексуальные знаки.

Осторожно поозиравшись, девушка, не выпуская Катиной руки, вывела её в наружную галерею.

– Как ты попала сюда?! – округлив глаза, спросила шепотом, – И куда идешь?

– В столовую…, – так же шепотом ответила Катя, потрясенная встречей с девушкой.

Вместе прошли в огромный столовый зал с множеством раздач, встали в очередь и, получив обед, устроились за столиком. Катя почти не ела: всё было невкусно, пересыщено ароматизаторами, а её знакомая ела с большим аппетитом и казалась всем очень довольной.

Потом они сидели в галерее, пока неожиданно, сразу, не наступила ночь, и из пустыни потянуло холодом. Девушка говорила, что она довольна, покинув касту Э, потому что ей там было одиноко и неуютно, среди «этих умников», ведь она и школу-то едва закончила. Никто её там не замечал, никому она не была нужна, а здесь она такая, как все. Здесь, главное, быть раскованной, уверенной в себе, ничего и никого не стесняться и никому не верить.

Когда расставались, девушка попросила не выдавать её.

– Ты смотри, не проговорись кому-нибудь обо мне…

– Не беспокойся. Но как же ты обходишься без печати касты М? – прошептала Катя.

– Вот потому я и не в городе… Здесь не проверяют. А зачем здесь проверять, – пожала плечами.

– Что ты будешь делать, когда закончатся работы? – тревожась за неё, спросила Катя.

– Переведут куда-нибудь…, – беспечно махнула та рукой. – Здесь копать – не перекопать…. О Храме среди руин слышала?

– Да.

– К нему хотят подступиться. Да только, болтают, если тронут – всех накроет…. Так им и надо! – в глазах промелькнуло ожесточение.

Мимо прошел босой, в одних трусах, парень. Отойдя, он оглянулся на девушек.

– Давай, Катя, прощаться, – прошептала опасливо. – Расходимся в разные стороны…

* * *

Катя вошла в тёмную комнату и, не включая света, подошла к отведенной ей кровати. Разбирая постель, на соседней койке услышала возню и мужской шепот. Стало неловко, она вышла в галерею и, не зная, что делать, присела на скамейку.

Ханума не спала, она ожидала Художника, хотя и понимала, что он не придёт – постесняется. Её уже немного разочаровали люди касты Э. До знакомства с ними, ей казалось что всё, что ценится людьми массовой касты – весёлость, яркость, лёгкость и необременительность в отношениях – в людях элитной касты должно быть в превосходной степени. А вместо этого Катя скромна, стеснительна и молчалива, даже не умеет раскрасить лицо, броско одеться и причесаться. Художник же ещё забавнее: стыдится при Кате любить её, Хануму, даже обнять при ней не решается.

– Ты что, – боишься её? – раздраженно спрашивала.

– Тебе не понять… – отвечал, как-то обидно.

Впервые у Ханумы был постоянный партнёр, да ещё какой! Добрый и щедрый. Она гордилась им, хвастала приятелям и всё крепче привязывалась душой.

Катя не возвращалась. Ханума встала, оделась, вышла в галерею. Прислонясь головой к решётке ограждения, и съёжившись от холода, Катя дремала. Девушки поболтали о том, о сём, а потом надумали по наружной лестнице спуститься в столовую, и согреться чаем. Ничто не предвещало перемены судьбы, того страшного, что произошло с ними через несколько минут.

В столовой на столах ножками вверх лежали стулья, сновали роботы-мойщики. Уже шла уборка, но чай им подали.

Зазвенел звонок.

– Девушки, поторопитесь! Скоро закроются двери, отключатся лифты, – крикнул им работник столовой.

Они быстро допили, вышли из столовой и заторопились к наружной лестнице и обнаружили, что проход вверх перекрыт. Быстро сбежали по ступенькам и бросились назад в столовую. Дверь в столовую оказалась запертой. Они стучали кулаками, били ногами, но никто не спешил им открывать. Ни души, тихо, только из комнаты отдыха на втором этаже доносится музыка.

Внезапно чьи-то сильные руки крепко обхватили сзади, заклеили рот, связали, подняли, бросили поперёк лошадиной спины и привязали. Держа лошадь с девушками за поводья, рядом скакал всадник. Сзади – ещё один.

Между службой столовой и работорговцами был сговор: в случае, если кто-то из жильцов зазевается заблаговременно вернуться в корпус, минут на пять раньше положенного, перекрывать все входы-выходы. Укрывшись за ближними барханами, такого случая постоянно ждали похитители.

Возле каких-то развалин всадники спешились. Девушек стащили на землю, развязали ноги, завернули в войлочные бурнусы, по отдельности усадили на лошадей, крепко привязали к седлам и тронулись в путь. Все произошло молча, быстро. В кромешной тьме можно было разглядеть только белки глаз на бородатых лицах.

Ехали не спеша, шагом. Всадниками одолевала сонная истома. Ханума, впервые сидевшая верхом на лошади, стонала и плакала. Катя же, напряженно всматриваясь во всё вокруг, молчала; мысли её приобрели необыкновенную ясность, все силы и воля её были готовы к сопротивлению. Что произошло, она не понимала, но чутко осознавала, что с ней случилось что-то страшное, как будто обрушилось небо.

Пышущий жаром песок к рассвету остыл, стало холодно. Но с раннего утра нещадно палило солнце; по телам струился пот, и мучила жажда. Ни кустика, ни деревца – только песок и камни с пробивающейся между ними чахлой травой.

Наконец показался пышно зеленеющий аул. Белые дома в окружении садов взбирались на гору. Слышался лай собак, блеяние овец, истошные вопли ослов. По безлюдной кривой улочке доехали до открытых ворот. Въехали в обнесенный высоким забором двор. Сопровождаемые лающими собакам, проехали двор и спешились возле большого дома. Девушек завели в дом, втолкнули в пустую комнату, где кроме потёртого ковра на полу да сваленных в углу подушек и одеял, больше ничего не было.

Ханума, рыдая, лежала на полу. Катя сидела рядом и смотрела на неё сухими глазами. Немного успокоившись, Ханума подняла голову, проговорила:

– Это всё из-за тебя… Чаю ей захотелось! – лицо исказила злобная гримаса.

– Успокойся. Нас найдут! – ответила холодно.

Она всё ещё надеялась, что произошло какое-то недоразумение, и Художник уже поднял всех на ноги и их ищут и, конечно же, найдут.

– Кто?! Кто нас будет искать?! Кому мы нужны?! – кричала в истерике Ханума.

Усталость и бессонная ночь лишили сил, свернувшись калачиком на полу, они уснули. Катя спала недолго. Разбудил лай собак и мужские голоса.

Через некоторое время загремел дверной засов, в комнату вошли двое. Одного Катя узнала – это был один из похитителей. Другой высокий, худощавый, до глаз заросший бородой; на поясе – кинжал, в руке – плеть. Стукнув рукоятью плети по плечу, дал понять, чтобы она встала. Тыча плетью в спину, разбудил Хануму. Девушки стояли, а он, обходя со всех сторон, рассматривал их. Лицо его было мрачным, взгляд, переходивший с одной на другую, жёстким.