Останкинские сезоны

– В общем, надо составить таблицу.

Свой первый сюжет о разновидностях полиэтиленовых пакетов Лиза Дубкова с ощущением легкого помешательства делала целый месяц. Сюжет не получался, Лиза чувствовала озверение оттого, что никак не могла понять принципов построения материала. У себя на периферии она успела отучиться на факультете журналистики, успешно поработать в газете и на телевидении, а вот «Авоська» ей не давалась. Строча ночью тексты в глянцевый мебельный журнал, дабы прокормиться и заплатить за квартиру, Лиза размышляла, а не послать ли к черту эту «Авоську», которая вообще находится за гранью журналистики. Не пускали упрямство и мучительная вера в свои способности, к тому же очень хотелось работать на центральном телевидении.

О пакетах было разведано все, что только можно: кто и как, где и зачем, из чего и почему, но Вительс с Самчуком отрицательно мотали головами. Не хватало «фенечки» – какой-то любопытной информации, которая бы оживила бесхитростное повествование.

– Нудь, нудь… – морщился Самчук. – Ну, пакет, и что? Ну, с ручками… А надо, чтобы – ого, ПАКЕТ!

Лиза отправилась в цех по производству этих проклятых ею полиэтиленовых «штукуевин» и выяснила, что немцы заказали предприятию партию пакетов с крестами для сбора останков германских солдат, погибших во время Второй мировой. Кроме того, ей попался на глаза эксклюзивный образец с радостной физиономией очень известного певца. Самчук запал на пакеты с крестами («потому что не «джинса»), а Вительс – на певца («потому что кресты – это капец какой-то»). В итоге певец дал Лизе синхрон о том, что пакет специально тестировали на предмет деформации изображения и что, если даже до отказа набить полиэтиленовую авоську колбасой, лицо стоимостью в миллион долларов не очень покорежится.

Потом еще был памятный сюжет об испытаниях домашних тапочек. Парней из рок-группы «Сороконожка» попросили прогуляться в тапках различных производителей по Воробьевым горам и описать свои ощущения: комфортно ли, не хромеют ли ноги и тому подобное. Причем Вительс изначально мечтал, чтобы рокеры прошли в домашней обувке несколько километров, и чтоб непременно по набережной Москва-реки, и чтобы одеты они были в некое подобие смирительных рубашек, и вели бы себя буйно – словом, чтобы зритель скончался от смеха. Но по жизни «сороконожки» оказались вовсе не такими придурками, какими выглядели на сцене и в клипах, клоунами они быть не хотели, к тому же день выдался мерзкий – ранне-осенний холод, секущий ветер, иглы дождя… В общем, ограничились коротким проходом по Воробьевым горам, разбежались, красноносая съемочная группа упала в какой-то кафешке, все опрокинули по рюмке коньяка, но Лиза все равно простудилась. Зато сюжет получился-таки смешной, и Самчук еще спорил с Вительсом стоит ли вырезать колоритное словцо «капедрец» из синхрона о тапочках.

Спустя несколько месяцев после описанных мытарств в компании ТВ-Прайм произошел раскол: у телекомпании сменился акционер, а как следствие – и гендиректор, и вот-вот должна была поменяться информационная политика. Народ стал разбегаться по другим каналам, Вительс и Самчук тоже совершили исход, хотя их жизнедеятельности ничто не угрожало. Оставшиеся сотрудники злобно посмотрели им вслед и решили начать сначала. В руководители произвели бывшего режиссера Сергея Храмова; Максима Панцова с Лизой Дубковой взяли в штат, и все завертелось сызнова, будто бы «Авоська» была каким-то вечным двигателем. Без прежнего руководства работалось свободнее. Храмов рулил командой без особого нажима, день-деньской разглядывая обнаженных девиц в Интернете; Лиза с Максимом вместе с зарплатой ощутили повышенный интерес к жизни и творчеству, но – если уж совсем откровенно – всем хотелось большего.

Глава 3

В это дымное лето Лиза заметно исхудала и приобрела сходство со стремительной нервной ланью. Год от года темп московской жизни как будто ускорялся, и Лиза скакала с уступа на уступ, порой, не разбирая дороги. И вот, в этой пропитанной гарью и солнцем круговерти, что-то вдруг затолкалось под сердцем – пока еще тихо и невнятно, но вполне ощутимо. Такого неизъяснимого чувства переполненности и полета Лиза не испытывала с тех самых пор, как приехала в столицу и забросила свои литературные опыты. Вскоре стало очевидно, что она беременна, однако не так, как все нормальные женщины (и как, наверное, было бы уже пора в двадцать пять лет), а совсем-совсем иначе. Руки, отвыкшие от упрямства шариковой ручки, тянулись к клавиатуре, но как только Лиза оказывалась один на один с монитором, ощущение беременности ее покидало. В концентрированном растворе не хватало каких-то компонентов.

– Все слишком мажорно, вот в чем дело, – потянувшись в кровати, пробормотала потенциальная писательница Дубкова. На телевизоре в хрупкой вазе, до краев полной прозрачным преломленным светом, распустилась одинокая чайная роза; теплое дыхание Бориса щекотало шею; за окном вызревало сказочно-туманное, но отвратительно пахнущее утро.

– Как думаешь, запах кофе перебьет этот смрад? – открыв глаза, сказал Борис. Глаза были густо-карие, сам Борис – высокий и длинноногий, поэтому ступни его торчали из-под куцего хозяйкиного одеяла.

Лиза еще раз гибко вытянулась, выгоняя из тела сонливость, и единым кошачьим прыжком выскочила из кровати, стараясь ни на секунду не задержать торопливого течения утра. Кинула взгляд в зеркало на свое заспанное скуластое лицо и зеленые глаза с диковатым разрезом, порхнула на кухню. Тут же поплыл по квартире теплый кофейный аромат, зазвенела вода в ванной, Борис с полотенцем на бедрах, поставив одну ногу на стул, орал в трубку:

– Какая авария, Рыбенко, ты что – издеваешься?! Сколько должен? Это же вся твоя зарплата! Понятно… На работу прийти не сможешь… Знаешь, Рыбенко, ты полный козел и давно уже тебя пора уволить!

Загремела трубка, возвращаясь в исходное положение, на кухне вдруг запел Марк Нопфлер.

– Сделай погромче, – крикнул Борис, выбирая галстук.

Через несколько минут он уже сидел в свежей рубашке, при галстуке, уплетал бутерброд с сыром и делился с Лизой своими печалями:

– Я, наверное, его сегодня уволю… Рыбенко меня достал. Он, видишь ли, попал вчера в аварию, помял какому-то бедолаге авто – не говоря уж о его собственной колымаге. Короче, все, как обычно. И чего я его столько за уши тянул, торгового представителя пытался сделать? Жрал бы он сейчас одну гречневую кашу в своих Химках. Вот они – москвичи, тюлени ленивые!

Рыбенко был нерадивый торговый представитель, а Борис – вполне перспективный менеджер и, соответственно, его начальник. Оба они работали в компании, которая занималась дистрибуцией минеральной воды самых известных марок, и уже год трудолюбивый немосквич Борис Ясин пытался добиться положительных результатов от разгильдяя-москвича Пети Рыбенко. Вечерами Лиза, подперев рукой щеку, выслушивала последние новости об этом противостоянии, иногда не без интереса.

– Боря, как он выглядит, твой Рыбенко? – спросила Лиза.

– Как урод! – отрезал Борис и вылетел из квартиры.

Троллейбус медленно плыл мимо Ботанического сада. В саду было мутно, загадочно, даже ограда утратила четкость линий.

– В пятницу обещали дождь, – сказала старушка с матерчатой сумкой, из которой торчало горлышко пивной бутылки, явно подобранной в одном из любимых мест отдыха молодежи.

– Мало ли что обещали! Конец Москве, – откликнулся бойкий старик с тростью. – Разжирела, как клоп, как комар – того гляди лопнет. Вот увидите, после торфяников еще ураганы начнутся.

Версия о том, что на Москву обрушилась кара свыше, казалась Лизе небезынтересной, но водитель неприветливо буркнул в микрофон: «Телецентр…», и она сошла на остановке.

…Телевизионный технический центр, именуемый также ТТЦ или Останкино, на самом деле не являлся ни тем, ни другим, ни третьим. В простой, незамутненной бюрократизмами речи тружеников телевидения оба здания по улице Академика Королева 12, а также 19 именовались не иначе как Стаканкино. Во всяком случае так было, когда Лиза только пришла на телевидение.

– Ну, что в Стакан? – вопрошали водители в засаленных рубашках у корреспондентов.

– Я в Стакане, – сообщали своим женам корреспонденты с опухшими от бессонницы и алкоголя глазами.

Впрочем, Лизе все-таки больше нравился многосмысловой вариант – «Останкино».

Охрана – пропуск – лифт – люди с кассетами – седьмой этаж – за угол по коридору – «Авоська».

В редакции назревал конфликт. Лиза с порога увидела широкую спину Паши Кошкина и его правую руку с пластиковым стаканчиком из-под кофе. Утратив привычную флегматичность, Кошкин потрясал этим стаканчиком перед Валей Бровушкиной.

– Почему! Я! Должен убирать твои стакашки с недопитым кофе?! Я НЕ МОГУ работать в таких условиях!

– Не работай, – равнодушно отозвалась Валя.

– Все! У меня на весь день испорчено настроение. – На круглом миловидном Пашином лице отразилась сложная гамма эмоций. – Почему у нас вечно все разбросано, почему такой свинарник? Мне надоело убирать за вами рабочие столы!

– Он назвал нас свиньями, – заметила Валя, приподняв брови.

– Я не могу работать в таких условиях! – повторил Кошкин, обращаясь к Лизе.

– Я уже слышала.

– Я…

– Ты, Кошкин, какой-то плюшевый, – перебила его Валя. – То не могу, это не могу, есть не могу в дешевой столовой, работать не могу… В армию бы тебя.

Кошкин, и вправду похожий на уютного плюшевого медвежонка, не нашел, что ответить и решил приступить к действиям. Он давно мечтал о перестановке.

Редакция «Авоськи» представляла собой унылое серое помещение без окон (как и многие комнаты в телецентре) с перегородкой для руководства. В общей зоне обитали корреспонденты, там вдоль гипсокартонных стен стояли старые черные столы с компьютерами, вечно заваленные бумагами, кассетами и – довольно часто – остатками вчерашнего ужина. Был еще крошечный закуток для ассистентов с втиснутыми туда холодильником и ксероксом. Паша Кошкин лелеял мечту произвести в редакции перестановку и улучшить, таким образом, рабочий антураж. Например, чтобы столы не тянулись вдоль стен, а стояли бы, скажем, друг напротив друга. Однако планы Кошкина натолкнулись на серьезное препятствие в виде коллег, которые категорически не желали сидеть лицом друг к другу, потому что, по словам Максима Панцова, в свою очередь грезившего об отпуске, «видеть уже не могли эти гнусные лица». Тогда Кошкин предложил поставить столы так, чтобы корреспонденты находились друг к другу спиной, но Валя Бровушкина сказала, что в таком случае они будут сидеть лицом к одному монитору и затылком к другому, то есть подвергаться двойному облучению, а от этого, между прочим, лысеют. Паша попытался возразить, что компьютеры нынче не те, что с излучением полный порядок и все об этом знают, но Панцов сказал, что лысеть не хочет и баста.

Весь последующий час в «Авоське» царила страшная суета. Кошкин с ассистентом Гариком перетаскивали столы и шкафы, Валя повторяла, что это полный «отстой» и что теперь уже она не желает работать в таких условиях, Лиза требовала от Кошкина каких-то важных бумаг, которые лежали «вот на этом столе» и сгинули в процессе плановой Пашиной уборки.

– Тут лежали только мятые замызганные бумажки, – оправдывался Паша.

– Ну, и что! – округлив от ужаса зеленые миндалевидные глаза, возмутилась Лиза. – Ты их выкинул?

Кошкин печально кивнул.

– Ко-о-ошкин… Заруби же себе на носу: это – не беспорядок! Это своеобразная разновидность порядка, свойственная творческим людям, к которым ты, судя по всему, не относишься. В этом беспорядке я всегда нахожу нужную вещь, а в твоем порядке ни фига нету! Все, хватит тут с мебелью носиться. Шкаф со столом здесь нормально поместились, а вот эту тумбочку немедленно верни назад.

– Почему? – неуверенно спросил Паша.

– Потому что это МОЯ тумбочка!

Изменения явно пошли на пользу комнате, но из упрямства никто этого не признал. Валя Бровушкина собрала свои африканские косички в толстый хвост и отправилась на съемку, попутно содрав с компьютера приклеенную скотчем Пашину бумажку: «За свинство на рабочем месте – штраф $$$». Пришел Максим Панцов в растянутом свитере, с рюкзачком на плече, худощавый и насмешливый, сказал «вау» и похлопал Кошкина по плечу.

Еще через час прибежал Храмов, но вместо того, чтобы любоваться на голых баб в компьютере, поманил Лизу в сторонку с предложением покурить. Курить Лиза не курила, но постоянно дышала никотином, поскольку все конфиденциальные разговоры происходили в курилке, а чем чаще ты при них присутствуешь, тем больше у тебя информации, а информация, как известно, правит миром.

– Опять ни черта не видно, – огорчился Храмов, глядя в большие аквариумные стекла межэтажной площадки.