Синие горы

– Не дури! Человечий стул! Вот тебя ни разу не футболила.

– Я ещё маленько потерплю.

– Сколько дней ты терпишь? У тебя там заворот кишок произойдёт, доиграешься.

– Не произойдёт. Я мало ем.

– На клизму напрашиваешься? – не унималась Нэлля. Клизма была всеобщим пугалом. Мало того, что и в хорошей-то ситуации естественный процесс проходил в обществе, так в случае клизмы ещё и при помощи дюжих санитаров или медбратьев. А в случае с бабой Надей это был вообще концерт. Но ещё страшнее была угроза:

– Вот твой медбратик-то обрадуется.

Вечером, при очередном «пристёгивании» к кровати, Варюха постаралась выгнуться еле заметным мостиком. Как только медбратья ушли, опустила спину на матрац. Под «ремнём» оказалось свободное пространство. Пока остальные засыпали, Варюха представляла, как ей ставят клизму, и умирала от стыда. Дождавшись, когда все уснули, поползла к изножью постели, выскользнув из-под простынной петли, аккуратно встала. Голова пошла кругом, пришлось даже ухватиться за головку кровати. Постояв несколько секунд, Варюха осторожно, будто лом проглотила, пошла в сторону выхода из палаты.

– Куда? – шёпотом спросил кто-то с постели.

– Тихо, я скоро, – так же тихо ответила Варя.

Когда уже возвращалась обратно в палату, её чуть не сбил молодой парень в коляске. Не сдержавшись, громко прошептала:

– Ты поосторожнее! Лихач!

Утром во время обхода бабки не преминули поябедничать лечащему врачу на упрямую девку без «стула».

– Нет, всё нормально, я сходила, – улыбнулась Варюха врачу и покраснела. Тот, не поверив на слово, пропальпировал живот и успокоился, – никаких грозных признаков каменных завалов в животе у спинальницы не было. Напротив, живот упал чуть не до позвоночника. Бабки огорчились: вечернее представление сорвалось.

А потом в палату прикатил на инвалидной коляске черноглазый улыбчивый парень с «самоваром» на ноге.

– Где тут у вас девчонка-то, старые? – весело завопил он, перепугав некстати спящую бабу Надю. Та умудрялась храпеть в любые часовые промежутки – после завтрака, перед обедом, после обеда, и перед самым ужином. А в часы бодрствования жаловалась на боли и жуткую бессонницу. От весёлого крика парня она проснулась и слезливо запричитала:

– Сроду раз сон пришёл, а ты, аспид калешный, орёшь тут.

«Аспид», похожий на цыганёнка, шустро зарулил прямо к Варюхиной кровати, припарковался.

– Володька, – подал для знакомства парень руку. – Ты уж прости, что я вчера чуть не наехал на тебя.

Рука у него была маленькая, но крепкая, с почерневшей возле ногтей кожей, и жесткими мозолями.

– Варя.

– Тоже лихач? – улыбнулся новый знакомый.

– Нет, мы с аварии с папой.

– Я и говорю – лихач. Здесь почти все после аварий, исключая бабусь. Эти просто в доме упали, а мы все – скоростные. Я, к примеру, водитель «скорой помощи», мне сам Бог велел летать.

– Это ты на «скорой» себе ногу повредил?

– Ну да. За больным торопились.

– Ой, хорошо, что меня не ты вёз! Я бы вторую аварию не пережила, – рассмеялась Варя. С этим смешливым «лихачом» было легко и просто.

– Вот наш второй этаж – «лихачи», после ДТП. Третий – косачи, там глазное отделение, у них у всех один глаз заклеен. Они «косачи» или «пираты». Четвёртый – «самогонщики». Там урология, у всех после операции трубочка из бока торчит и капает в бутылочку, – весело рассказывал он о больных собратьях.

– А ты давно тут катаешься?

– Месяц уже. Дома отдохну – и снова сюда, «самовар» подтягивать, – показал он рукой на страшную конструкцию на ноге, проткнутой в нескольких местах спицами.

– А ты? Надолго сюда? Что врачи говорят?

– Не знаю. Вроде два месяца. – И Варька неожиданно для себя заревела. И не хотела, а слёзы сами полились. Может, потому, что Вовка был почти её сверстником. А может, из-за того, что на ногу его больно было смотреть: спицы пронизывали её насквозь и кончики спиц прикрыты пробками от пенициллина.

А вообще был он компанейский, ему можно было довериться. – Погоди, погоди, – растерялся он. – У тебя ж всё целое, гипса нет. Значит, не страшно. Прекрати сырость разводить. Ты в шахматы играешь? Ну, тогда жди, я за шахматами, щас приеду.

«Газанув» воображаемой педалью, он так же стремительно укатил в коридор. Не прошло и пяти минут, как появился снова, с коробочкой шахмат. Аккуратно поставил на колени доску, расставил фигуры и жестом пригласил ходить. Игра и впрямь отвлекла от тоскливых мыслей. Варька с удовольствием двигала фигуры – спасибо отцу, научил ещё в детстве. Правда, лёжа играть было не очень удобно. Начинала болеть шея, которую всё время приходилось тянуть вверх и вбок, чтобы видеть фигуры.

Вошедший в палату доктор, увидев, что Варя не лежит на спине, а опасно изогнулась, без лишних разговоров смёл шахматные фигурки себе в карман, доской отвесил лёгкий подзатыльник «лихачу» и жестом показал ему на выход.

– Горб размечталась получить? Ещё раз увижу – поедешь домой.

Варя подняла виноватые глаза на доктора.

– И не гляди так на меня. Сказано – нельзя, значит, нельзя, – буркнул и, выпятив свой живот-арбуз, удалился. Странное дело, но после ухода гостей из палаты настроение заметно поднялось. Загомонили бабки.

Игнатьевна, та, шустрая, с сапожком из гипса, взявшись за тканевую петлю, раз за разом поднималась от подушек, подтягиваясь к ногам. Баба Надя, глядя на неё, ныла:

– Ты маленькая, вот и подымашься. А во мне центнер весу. Я не смогу себя поднять. Мне дайте трое мужиков, один не удержит.

И в этот момент в палату вошёл Алексей Петрович – Варюхин отец.

– Папка! Папка! Я тут! – закричала ему Варя, потому что отец растерянно оглядывал палату, пока наконец не увидел кровать, где лежала дочка. Свет из окна слепил его, он близоруко щурился, силясь рассмотреть лежащих, а потом медленно подошёл к ней. И Варя увидела, что за эти дни он сильно похудел, щёки впали, широкая прежде спина как-то ссутулилась, а брюки держались за счёт ремня. К тому же на висках вылезла седина. Ни одного дня в больнице не испытывала она такого ужаса, как сейчас. Будто отец приехал к ней спустя десять лет, состарившись.

– Ой, папка! Ты чего так похудел-то? – Слёзы сами собой покатились по лицу. Варя моргала старательно, пыталась их скрыть, да куда там – льются речкой. – Садись, садись, скорей рассказывай, как там наши? Как мама, бабушка?

Отец присел на краешек прикроватной тумбочки, ещё раз оглядел дочку и, выдохнув, сказал:

– Нормально всё. Косим сено помаленьку. Переживаем из-за тебя. Мать хотела приехать, Наталья говорит, мол, нельзя много гостей. Как ты-то? Что врачи говорят?

– Нормально. Жить буду, – улыбнулась она и неожиданно погладила отцовскую руку. Даже руки у него похудели, и отчётливо проступили на них серо-синие вены.

– Вот, тут яблоки и виноград, мытые. А я пойду найду нож, дыню порежу. – Он тихонько подался к выходу из палаты, несколько раз оглянулся на дочку.

А Варюха, забыв от радости, что нельзя прилюдно вставать, поднялась и на цыпочках стала обходить кровати, раскладывая в ладони и на тумбочки виноград.

– Ты чего это ходишь-то? – изумилась баба Надя.

Нэлля только хмыкнула. Она видела, что уже второй раз по ночам Варюха потихоньку уходила в туалет. В этот момент с порезанной дыней возвратился в палату отец.

– Так ты ходишь? Сама? – спросил он и, усевшись на дочкину кровать, протёр кулаком глаза. – Мне ж сказали, что сломанный позвоночник, я весь исказнил себя.