За пределами трепета

Пути его разветвлялись с тех пор с причудливостью сотканной паутины. Везде, где требовались подсобные работники, этот вечно одинокий мальчишка был незаменим. Его воспитала сила принятого решения. Решения, достойного уже взрослого человека. Иногда люди вокруг удивлялись силе духа этого вихрастого, и тощего ребенка с черными глазами. Вокруг существовала бездна поводов стонать и жаловаться на причуды судьбы. Летом он зачастую спал просто под открытым небом. Теплый ветер летних месяцев служил ему колыбельной, а звезды – улыбкой матери. Он так и представлял, что души умерших людей непременно перемещаются на небо и там мерцают, посылая человечеству вечное утешение. Когда начинался летний дождь, а влажные стволы деревьев глухо отражали стук падающих капель, он старался выскочить на улицу и там оставаться в длительной, мокрой пустоте вечера. И никто не мог догадаться по его осунувшемуся по возвращении лицу, так ли сильно была виновата в каплях воды на его щеках плачущая природа. На людях он всегда казался неунывающим и полным оптимизма. Но огонек его озорства был скованно-напряженным и пульсировал нервными всплесками. Мальчик мгновенно переходил от ликующего смеха к резкому затуханию зрачков, а после – к замкнутому безмолвию. Тем не менее, среди людей он прослыл славным малым, готовым ради куска хлеба четко выполнить любую подсобную работу. Никто не копался в сломанной душе мальчика, постаревшего раньше срока. Всем казалось естественным, что беспризорник соткан из противоречий и скачков настроения. Каждый был озадачен своим собственным налаженным бытом, а дешевая помощь со стороны вызывала скорее глухое одобрение, а не гуманное соучастие.

Ближе к семнадцати годам с мальчиком произошло событие, которое подросток воспринял, как знак провидения. Он пристроился к местному врачу и помогал ему по хозяйству. Врач был толковый и зачастую благодарности людей, стремительно поднявшихся на ноги с его помощью, были безмерны. Счастливые лица простых горожанок, их неподдельные слова восхищения преображали уставшее лицо целителя. Доктор принимал пациентов до глубокой ночи, порой вызовы заставали его посреди безмятежного сна, но ни одного слова упрека или неодобрения дед от него так и не услышал. Глаза всегда светились мудрым спокойствием, и профессия, выбранная по велению сердца, приносила только удовольствие. Этот же врач впервые доверительно поговорил с мальчиком. С ним первым  дед Лили смог поделиться исстрадавшимся грузом своей вечно одинокой души. Глаза его единственного друга застыли в понимающей печали. Врач обнял мальчика и сказал, что придумает для него постоянную работу с надежным заработком.

Надежная работа представляла собой вовсе не сладкий кусок пирога. Но гордость от постоянной должности переполняла подростка неведомой прежде отвагой, а стабильность его быта непривычно успокаивала. Его определили смотрителем в психиатрическую клинику. Никто не доискивался причин, по которым несовершеннолетнего подростка, в жизни своей не работавшего со сложными пациентами, приняли на такую ответственную и опасную службу. Он глотал горькую пилюлю непосильного труда, выворачивающего порой наизнанку силу его терпения. Но место в общежитии, гарантированная еда и первый взрослый заработок питали его своим устоявшимся покоем. Пациенты по большей части были буйные, с резкими порывами обезумевших тел и хитроумными планами. Мальчик с ключами в их понимании выглядел надсмотрщиком, убившим их самостоятельный мир. У него в кармане лежал символ их благословенной свободы – увесистая связка ключей. И охоту за ней они вели беспрестанно, с дьявольской изворотливостью изощренных умов. Зачастую приходилось просить помощи из спасительной кишки грязно-желтого коридора. В проклятом пространстве палаты возникали серые тени медицинских работников, которые с невозмутимыми лицами вводили успокоительное, и бесплотный скрип их ускользающих шагов вносил в кричащее смятение комнаты проблеск передышки. Но недолгая тишина вскоре опять перекрывалась монотонным ревом беснующегося зверья в человеческом обличье.

Раз в неделю жизнь баловала сокровищем выходного дня. В это время у деда появились близкие приятели. В эти же дни он запоем хватал книги из ближайшей библиотеки, потому что где-то в глубине своего отчаяния он непременно решил вырваться из этой клетки и стать врачом. Подросток отчаянно штудировал учебники, и горечь его старания была такой упорной, что мечта осуществилась довольно легко. Он без проблем поступил на медицинский факультет. Там дед обрел первый опыт своей будущей профессии, там же и встретил свою будущую жену. Бабушку Лили.

Как сложно было в ту эпоху отыскать хоть одного человека, которого не коснулось бремя страданий. Бабушка в семнадцать лет представляла собой стальное дерево, стебли которого цеплялись любой ценой за такую вероломную почву жизни. Ее отец был тоже зажиточным в понимании советской власти. А грех состоятельности расценивался в ту пору как смертный порок.

Она родилась в краю бескрайних озер и отлогих холмов. Это был мир плодородных земель, обильных садов и людей, созданных из порывов и дерзких желаний. Но их избыточная эмоциональность и неизменная жажда лучшей жизни сыграли свою роковую роль. В то время следовало лизать горькие изъяны сомнительных нововведений и не отступать от принятой линии вездесущей партии. В головах же людей, родившихся на Украине, всегда царил вольный дух и извечное стремление к свободе. Там, где голова вольно вскидывалась вверх, ее  незамедлительно отсекали. Там, где рождался неосторожный рокот инакомыслия, проводилась воспитательная работа.

Украинцы всегда были непокорным и стихийным народом. Казалось, в них живет сила ветра и мятежная природа океана. Они никогда не отличались затаенной осторожностью белорусского брата. Их действия всегда были подобны пушечному выстрелу или разряду молнии. Кто может обуздать стихию? Кому под силу удержать в руках огненное сердце? Это казалось невозможным. На Родине бабушки Лили не знали выражений «так следует поступать» и «ни шага в сторону». Они всегда раскидывались в воздухе жизни трепещущими искрами и переливались, словно радуга, влюбленная в насмешку солнца.

Но оказалось, даже радугу можно поймать в силок и раскатать в серую полосу асфальта. Тридцатые годы задушили Украину мороком голодных страданий. Политика искусственно вызванного голодомора призвана была сломить непокорный народ и уничтожить остатки сомневающейся мысли. К каждому двору подъезжали черные скелеты подвод, словно знаки будущих страданий. На передней кровавым пятном сочился алый флаг и надпись на плакате, бережно закрепленном на боку подводы, гласила: «Ликвидируем кулаков как класс». Такая короткая фраза словно ударом молнии рассекла надвое мирную жизнь многих людей деревни. Бабушка долго пор помнила своего соседа, вернувшегося с войны ослепшим на оба глаза и потихоньку начинавшего отходить от гибельного дыхания кровавой бойни. Буксирная бригада, стаей воронья сорвавшаяся с темных коленей подвод,  с каркающим скрипом сапог и оглушительной силой четко отчеканенной команды, влетела в дом соседа. Острые иглы щупов в ощетинившихся руках уставились дюжиной зрачков в белое лицо потолка. В течение трех часов весь дом был словно раскромсан их хищными клювами. Бессильной тоской опадала перед глазами  девочки белизна крыльев постельных принадлежностей. Одежда и обувь незадачливых хозяев летела в алчное лоно жадных подвод, словно разогревая их непомерный аппетит все новыми и новыми жертвами. Тонкой струной разрывал небо поросенок, взрывом отчаяния полоснули округлившиеся глаза коровы, мешки зерна, безжалостно выбрасываемые из закромов, роняли на почерневшую душу земли желтые капли своих слез. Все слилось в одну ревущую и сокрушительную боль, сбившую с ног ослепшего хозяина дома. Подводы уехали, в блаженной истоме своего набитого брюха, а он еще долго лежал на влажной тишине осенней земли, бессильно ощупывая рельефные шрамы рассыпавшейся ржи.

Приходы буксирных бригад участились. У людей изымались последние запасы еды, собранные перед холодным провалом глаз наступающей зимы. Эта зима, такая долгая и бесконечная, вспоминалась криком безысходности и затуханием призрачной надежды, что запасов еды хватит на приближающуюся весну. Отец умудрился спрятать в лесу часть запасов своего урожая, и бабушка помнила, что он часто вставал в капели весенних ночей и куда-то уходил. Уходил в неизвестность дремучего леса и оттуда приносил под утро спасительную силу жизни, спрятанную в округлые початки ссохшейся кукурузы или темные головки свеклы. Семья была большая, прокормить пять маленьких голодных ртов в то время было не под силу даже самому всесильному хозяину. Но ему это удалось. Отец рационально распределял остатки бесценных запасов своих сокровищ между всеми членами семьи. И робкая искра жизни не затухала, а продолжала биться в их маленьких телах негасимым огнем.

С приходом весны голод на украинских землях усилился. Оставшиеся в живых люди работали целый день за черпак сомнительной баланды. Первыми умирали мужчины – основные кормильцы семей, взвалившие на себя всю тяжесть непосильного труда и бремя глаз своих домочадцев. Тощие дети лежали в бессилии тел и напоминали призрачные листья бессрочно увядшей весны, так и не успевшей вызреть до совершенства лета. Люди ходили с мутным взглядом потухших глаз и ногами, словно налитыми свинцом. Случаи помешательства стали нормой. Умы людей не выдерживали непосильного страдания и засыхали в бессильной скорби. Из уст в уста переходили пугающие рассказы про женщину, жившую на окраине деревни. В отличие от сонных призраков односельчан, ее лицо всегда лоснилось сытым блеском, а глаза играли бессознательной улыбкой. Когда стал известен смысл, питающий эту безумную радость, ужас сковал сердца людей. Как оказалось, женщина дошла до бессознательного предела выживания. Доведенная до голодного помешательства, она заманила соседского ребенка в свой дом. Она пела ему сладкие песни о полной тарелке еды и обещала заплести красивые косички на светлой головке ребенка. Эту же голову она безжалостно отрезала, как только ребенок с голодными глазами переступил порог ее дома. В общем количестве людей, падающих без сил прямо на улице и там же умирающих, никто не доискивался детей, пропавших в лихорадочном смраде голодных дней. Дети исчезали, но у людей даже недоставало сил отправляться на поиски. И безумная пользовалась этим, наслаждаясь пиром каннибализма. Преступные результаты ее сытого вероломства окрылись совсем неожиданно. Она дошла до последней точки своего убийственного равнодушия и перестала даже закрывать дверь, животными рывками кромсая тело очередной жертвы. Сосед застал ее сидящей на полу в позе озлобленной собаки, стерегущей остатки своей добычи. Съеденные дети не успели написать на грифельной доске сельской школы еще ни единого слова в своей жизни. Они были для этого слишком малы.  Они лишь расчертили на  черном полу свою прощальную речь остатками костей. Мир  утратил свои краски. Дом словно побледнел в монохромной скорби. И только в углу этого ада ярким взрывом отчаяния кричал ворох пестрых лент, сорванных с волос съеденных жертв.

Скоро людей перестали хоронить, сил на утомительную процедуру совсем не осталось. Иногда еще пригоняли подводы к пустующим домам и заставляли сгружать в них не только трупы, но и догоравшие в тумане жизни тела. Бабушка помнила, как на телеге, в завале тел, лежала умирающая женщина (даже скорее не женщина, а бесплотный дух) и тихим шелестом распространяла в темноту вечера свои последние слова: «Милый солдатик, не кидай меня в общую могилу на самое дно. Положи с краю. Не ровен час – очухаюсь, даст Бог – выползу». Бесшумные слезы лились по ее впалым щекам, а в темных глазницах затухал последний отсвет веры в милосердие.

Пригождалось все, что раньше не считалось за еду. Первые зеленые ростки крапивы и лебеды, трепещущие комки воробьев, теплый бархат полевых мышей – все превращалось в пищу и тайную надежду выжить. Военные, расквартированные в деревне, щедрым жестом позволяли пользоваться остатками своих обедов. Очистки от шелухи, свеклы и картофеля давали право пережить еще один день. Люди перекапывали поля в поисках картошки, перемерзлой, приторно-сладкой. Ночью под страхом ареста и последующего суда пробирались на колхозные поля в поисках первого робкого колоска. Случаи каннибализма учащались, помутнение рассудка пришло на смену здравому восприятию реальности. Бывший кузнец, мастер на все руки и гордость деревни, дошел до предела отчаяния, и когда съедено было последнее зернышко в его доме, ночью перерезал всю свою семью кухонным ножом, а сам повесился в сенях.

Голод поселился в каждом доме. Смерть оглушила людей, и каждый день забирала в свои широко расставленные сети. Она стала нормой жизни, превратилась в привычку и утратила свою первозданную трагичность.

Воля людей была переломана надвое, словно сухой прут. Разрушились самые стойкие убеждения, развеялись самые незыблемые установки. Оставшиеся в живых готовы были на все, лишь бы вновь не оказаться в горьком положении. С глазами, полными ужаса, они внимали мудрым речам великого и светлого вождя. Вождя, пообещавшего никогда вновь не допустить подобных бедствий. Голод заставил людей предусмотрительно не доискиваться причин бедствий  и впредь молиться исключительно на данность, а не на внутреннее сомнение.

Медицинский факультет связал судьбы предков Лили в один цельный узел. Начиналось время возрождения надежд, таившее в себе обман внезапного затишья. Они были так бесконечно юны, и боль прошлого стиралась широким размахом крыльев бесшабашной весны. Солнце дерзко лизало шершавые бока мостовых своим жарким языком. Полосы вздрагивающих, длинных теней пересекали теплый асфальт, и весна вскрывала тайное нутро вертикальных рядов тополей соками жизни. Черные кляксы грачей бороздили ослепительно-голубое небо и беспечно рассыпались дробью в дыхании пробуждающейся природы.

Бойкая стайка студенток медицинского факультета с ликующими визгами скользила по пестрому полотну студенческой жизни. Они были еще в том переходном этапе обучения, когда наивность жизни не зачеркнута намертво циничным росчерком опыта. Девушки еще любовались волшебными очертаниями цветов на клумбах и не сравнивали их абрис с вагинами пациенток. Они жадно вдыхали светлый воздух молодости, замешанный на оптимизме, доверии и чистоте.

С каждой новой лекцией простота утрачивала свою непогрешимость. Слово «член», такое чавкающее и утробное, частотой своего употребления оседало в их восприимчивых умах. Тела мужской половины института томились непознанной силой сексуальных утех, пытливые глаза прыщавых юнцов преследовали каблучки непорочных девиц и назойливо вились по икрам и бедрам, в высоту непостижимого блаженства.

Занятия были насквозь пропитаны пороками подспудных желаний. Девушки очень четко запомнили одну лекцию, когда полусонную тишину аудитории прорезал вскрик одной студентки, а следом за воплем на паркет шлепнулось сморщенное мужское достоинство, жалким комком плоти оскорбившее пол. Как оказалось, один из учеников решил приударить за симпатичной особой и вместо комплимента выбрал весьма оригинальный способ покорения женского сердца. Он отрезал в морге во время занятия кусок мужского тела и, раскрыв ранец своей пассии, засунул жалкий трофей в пакет с обедом. Шутки подобного рода были в ходу на медицинском факультете. Все, что было связано с физиологией и приносило плотское удовлетворение, старательно обсуждалось, непременно выступало темой сальных шуточек и  смаковалось. Тайна первых чувств превращалась в макет или прибор для изучения физиологии.

Девушки жили в общежитии, в затхлой тесноте и искрящемся многоголосье звуков. В этот день в проеме окна виднелся тонкий силуэт перегнувшейся над подоконником студентки Танечки. Ее легкое ситцевое платье в горошек то и дело призывно рябило в глазах сожительниц, подмигивая и волнуясь. Рыжая прядь ослепительно переливалась в косом потоке света. Внезапно Танечка отпрыгнула от окна и ликующим броском кинулась к своей ближайшей соседке – угрюмой брюнетке Светлане. Ее полные губы раскатились хохочущим счастьем:

– Ой, Светка, что расскажу!!! Вчера отправили нас в больничку проходить азы иглоукалывания. Ну и жуткое это дельце. Задницы-то все как на подбор: дряблые и невзрачные. И этот момент, когда надо всадить острие иглы в плоть, такую чужую и неприступную, брр… ну ты понимаешь – дрянь какая. И дали нам для укрепления неопытных рук и строжайшего надзора опытную врачицу. Ну, чтобы мы чужие пятые точки не покалечили своими трясущимися руками и неуклюжестью попыток. А народ за дверью, видимо, в курсе, что студентов привели руку набивать. Никто не торопится на прием, все норовят попасть под иглу опытной садистки. Ну, мы уже совсем отчаялись, народ-то за дверью неглупый, к нам под руку никто не желает добровольно залазить. И вдруг заходит какая-то ледащая старушонка. От горшка два вершка, сморщенная, как печеное яблочко, но вся из себя такая  заводная. Мы ее приглашаем на прием, а она тонюсеньким голосочком: «Нет, милая, я пока понаблюдаю, а немного позже решу, кому доверить мой жизненно важный аппарат». Посидела она в уголочке, выждала момент, а потом как рванет в мою сторону! Юбку в момент  задрала, панталоны спустила к полу, а глаза зажмурила. Ну, врачица ей сочувственно: «Мать, ты бы лучше ко мне, не ровен час, неверно введет, откачивать будем. Стара ты слишком, не подходишь для пробных бросков». В ответ бабулька лишь шустро скрутила ей дулю и сказанула… ой, девочки, сейчас от смеха на пол упаду… говорит, короче, важным таким голосом независимого эксперта: «Не надо мне, девонька, пургу втирать. Я не первый год замужем и сразу вижу, кто опытен в этом деле, а у кого рука, как у козла нога. Вот эта сестричка перед каждым клиентом попу крестным знамением освящает. Ведь заметно, что всей душой относится к процедуре. Не чета твоим равнодушным уколам безбожницы». И снова повернулась ко мне всем тылом своего убежденного естества. А надо заметить, я перед каждой процедурой расчерчивала поверхность задних половинок йодом на четыре равные доли, чтобы не ошибиться. Это и вызвало со стороны опытной чертовки благосклонность к моей работе.

Громким звоном рассыпался по всей комнате смех  девушек. Даже полная и круглолицая Света, вечно пребывающая в состоянии угрюмой меланхолии, беззвучно тряслась скрипом пружинящей кровати. Истории из их медицинской практики каждый день таили в себе бездну анекдотичных происшествий. Каждая из девушек неизменно возвращалась с занятий с забавной историей. Вдруг Танечка снова вскинулась, но уже в другой угол комнаты:

– Сонечка, до чего же ты сегодня хорошенькая! Будь я мужчиной – влюбилась в сию же минуту, обожала бы-преобожала и носила только на руках!!

Соня тихо улыбнулась. Соня была бабушкой Лили. Ужасы голодного детства разучили ее смеяться громко, во всю силу открытых чувств. Она еще только училась  веселиться, но еще не привыкла радоваться по-настоящему. Девушка была похожа на стянутый при заморозках бутон, в плотной темноте которого таилась буря нерастраченных чувств. Соня действительно была удивительно хороша в скудном свете этого тесного улья. В то время все девушки старательно укладывали свои волосы в измятые полоски папильоток. Ей это было ни к чему. Ее волосы, волнистые от природы, рядами волн обрамляли чистоту лица, миловидного и правильного. Огромные голубые глаза открыто и строго смотрели на внешний мир. Белая украинская сорочка, так ладно облепившая ее тонкую талию, расцвела у ворота дивной вязью черно-алых вышитых роз. Соня была прелестна в этот робкий апрельский полдень. Она была налита ощущением непонятного внутреннего счастья, без причины заполнившего все ее молодое и гибкое тело.

Девочки вырядились неспроста. Все они собирались на такую редкую воскресную прогулку. Солнце ворвалось в их раскрытые души, едва они переступили порог общежития. Пятнистая радость весенней улицы вонзилась в распахнутые окна глаз. Они долго и бесцельно летали по улицам, словно легкомысленные бабочки в поле. Ветер заигрывал с ситцем, косы расплетались и извилистыми стеблями били по обнаженным шеям и плечам. Жизнь представлялась танцующей лентой, разматывающейся высоко в небо. Внезапно Света схватила трепещущий конец этой ленты и потянула вниз. Ее вечно недовольное лицо вытянулось с тоскливой гримаской: «Меня мучит жажда. Сколько можно ходить по этим бесконечным улицам? Давно пора отправиться в парк и выпить по стакану лимонада. Да и публика там поинтереснее». Предложение было принято с громким восторгом. Девушки вскинулись с места и устремились в сторону городского сада. Каждая из них встала в очередь и принялась отсчитывать круглые монетки своих скудных денежных запасов. Соня стояла последней. Она послала большую часть своего заработка в деревню родителям и теперь не могла позволить себе подобную роскошь. Она рассчитывала затеряться в общем гуле и сделать вид, что стакан, так и не купленный, давно выпит. Бесшумными шагами она тихо отошла в сторону, стараясь не привлекать внимания увлеченных подруг. И вдруг пятно тени, в которой она стояла, словно раздробилось одной-единственной фразой:

– Девушка, позвольте мне угостить Вас лимонадом?

Ничего выдающегося не было в робкой попытке этого предложения. Но воздух вокруг вдруг стал звучать совершенно иначе. Он превратился в мягкое, легковесное облако. Облако, положившее начало их любви. С тех пор они не расставались. Пока Вторая мировая война не ворвалась в их общий воздух. Война была неизбежным преступлением против молодости, красоты  и любви. Но она была неотвратима. Как приход зимы, как внезапная болезнь, как духовный суд.

Любовь бабушки и дедушки Лили к своей стране была умной и всепрощающей. Они видели изъяны ее облика и перекосы управления, ощутили все недостатки в полной мере ценой своей детства, гибели молодости  и потери близких людей. Они не испытывали слепого восторга, но они прозрели в справедливой защите своего края. Люди осознавали важность борьбы с фашизмом, его опасность для всего мира и они отдали все свои силы, чтобы уничтожить ядовитое зерно. Никто не знал, что спустя время фашизм снова придет к ним на освобожденную землю в довольно цивилизованном облике. Но этот момент еще был очень далек, и люди отдавали свои жизни во имя высшей цели – патриотизма, который в наше время пытаются старательно смешать с понятием национализма. Смешать, чтобы запутать непосвященных и оскорбить великое прошлое. Запутать, чтобы дать забыть великий подвиг наших предков. Каждый третий белорус погиб в этой войне, защищая свое отечество. Земля пропиталась кровью и была скрыта под руинами уничтоженных городов. Транзитная территория, такая комфортная для жизни в мирное время, в военный час превратилась в сгусток обреченной безысходности.

Предки Лили старались не вспоминать то страшное время. Лагерь для военнопленных, где дед не умер на ледяном полу зимой только благодаря тому, что подвесил себя на ремнях, снятых с умерших людей рядом. Бесконечные операции раненых, которые довели бабушку до нервного, бесчувственного истощения. Времени для сна не существовало, люди могли умереть именно в тот час, когда заснул врач. Бабушка выжила только благодаря тому, что внезапно забылась в полуразрушенном доме крепким сном. Бомба попала не в это здание, а в военный госпиталь рядом. Рука судьбы привела ее в безопасное место, но уничтожила всех друзей.

Бабушка предпочитала рассказывать только о взятии Берлина и о том, как она впервые услышала об окончании войны. Эйфория, навсегда поселившаяся в юном сердце после этой новости, громкой радостью стучала в висках, превращала глаза в крылья, а сердце в благодарственный гимн. Она увидела ржавый, покосившийся велосипед, вскочила не него, и, не чувствуя под собой упругости старых педалей, воспарила в голубое небо над Берлином. Ликующий крик освобожденной птицы лился из ее груди, когда она несла людям весть об окончании их страданий и вновь обретенном смысле бытия. Победа не оправдывает войну и не искупает ее, но кто помнит об этом в момент заново обретенного счастья?

VII

Освобождение Лили из детского сада тоже пришло неожиданно. Восприятие детства превращает минуты в часы, а годы в тысячелетия. Время не имеет значения, когда человек влюблен или разочарован в серости дней, сменяющих друг друга с монотонным однообразием. Время Лили было заполнено насыщенным познаванием мира и откровениями новых впечатлений. Она страдала временем, отпущенным ей в детском саду. Но игры со сверстниками и основы кротости, закладываемые в детстве, помогли ей. На дне терпения осела выдержка. Выдержка породила выносливость. Терпение и время стали самой главной силой Лили. Силой ее духовного смирения.

Неуемная энергия детства обрела округлую форму спокойствия. Девочка стала более внимательной к событиям повседневной жизни, она увидела многие вещи в ином свете. Покой и сосредоточенность привели к воспитанию сострадания к ближнему. Личное пространство сопротивления сменилось новой энергией, тянущей ее в сторону от искушений. Покой мудрости, обретенный в ожидании, служил лучшим советником на жизненном пути. Лиля слышала дождь, а не страдала от промокшей одежды. Она ощущала тепло солнца, забывая про назойливость ветра. Звезды дробились в глубине ее мировоззрения и превращались в идеи, и девочка забывала о том, что их ослепительный блеск льется в ночное окно и мешает спать. Сопротивление исчезло,  и внезапно открылась дорога, направляющая ее к живительному потоку мироздания.

Течение времени постепенно вынесло ее к первому школьному году. Лиля стояла в колючем шерстяном платье и белом переднике не по размеру, удрученно держа в руке поникшие астры, не пережившие долгую поездку с дачи. Унылое сентябрьское утро находилось в полном ладу с обреченностью букета. Огромный бант на голове съехал в сторону, нарушая гармонию приподнятого настроения ее матери. Та с раннего утра махнула рукой в ее сторону и сказала, что добиться элегантности от этой девочки в принципе невозможно, она рождена распустехой. Сама Евгения Александровна была в идеальном костюме из твида, без единой складки и вооружилась острыми каблучками, строго вонзавшимися в пыльную землю возле школы. Химическая завивка в стиле того времени победоносным шлемом окружала гордую голову. Женщина была подобна безупречному воину перед боем. Алексей Леонидович понуро плелся за непререкаемым авторитетом своей супруги. Ее черная уверенная тень разрезала асфальт, молнией взрывая выбоины тротуара. Смирнов тайно вздыхал, проклиная нарушенный привычный  ритм выходного дня. Дети оглушали его своей стремительностью и суетой. Он проклинал все на свете, втайне рассчитывая на то, что линейка в первом классе будет недолгой, и он вскоре сможет опять вернуться в привычное мягкое кресло. Роль отца всегда напрягала его. Он злился на жену за то, что она заставила его заниматься такой неприятной родительской обязанностью. Но высказать свою скрытую ярость не смел и дробно семенил с фотоаппаратом, не забывая делать дежурные снимки своего чада.

Лиля не ждала чудес после событий детского сада. Где-то глубоко внутри пробивалась глухая досада на несправедливость ориентиров, предложенных взрослыми. Стеснение сжимало грудь, неясность будущего томила своим вынужденным ожиданием. Назвав Лилю невротиком, Евгения Александровна, вероятно, оказалась недалека от истины. Лиля была не способна выносить неопределенность. Это состояние душило и мучило ее, оно царапало неизвестностью, когтисто садня глубоко внутри. Лиля не знала, куда идет. Но она не испытывала иллюзий, так как опыт недоверия к учреждениям образования уже отравил прошлый отрезок ее жизни. Но неожиданно путь к неизвестной тюрьме привел к совсем противоположному результату. Наступала эпоха прозрений. Прозрений, рожденных знаниями.

После неудобства линейки, где дети путались в непривычной обстановке в тесноте тел, суетности движений и неуклюжих попытках соответствовать установленным правилам, помещение класса вселяло чувство уверенности и немного усыпляло отсутствием визуального шума. Сдержанность и аскетизм, присущий кабинету для обучения, призывали к собранности и усмиряли буйство эмоций, писков и вскриков. Гвалт перешел в шепот, заполнивший все вокруг. Дети нервно смелись, шикали друг на друга, вздрагивали в предчувствии неизвестности.

Вошла учительница, уже немолодая женщина средних лет. Дети пытливым взглядом вонзили в нее свое острое любопытство и, не найдя интереса в новом объекте, снова рассыпались в шорохах и усмешках.

Марья Ивановна никогда не вызывала интереса своей внешностью. Лицо ее было уставшим, оно немного осунулось и потускнело; глаза были безмятежными и полными тепла, они лучились соучастием, и это всегда придавало смелости даже самым робким ее ученикам. Трикотажная дешевая кофта обтягивала ее немного сутулые плечи, юбка выглядела  мятой и грустной, волосы были собраны в нелепый хвост. Мать Лили презрительно скривилась при виде первого педагога своей дочери, но сама девочка не обратила ни малейшего внимания на недостатки внешности Марии Ивановны. Вовсе не это поразило ребенка.  Первые слова учительницы вдруг открыли  для нее новый смысл ее маленькой жизни, взорвали мозг озарением и обозначили четкую цель в будущем.

– Доброе утро, мои дорогие дети. Я надеюсь, что школа, куда вы сегодня пришли, станет вашим вторым домом. Домом, где вы приобретете самое бесценное в жизни – новые знания. Но всегда помните о том, что главные сокровища не могут быть легкодоступными. Вы должны усердно учиться, постоянно работать и размышлять. Учение – это свет. Не тот свет, который вы видите за окном этого кабинета. Это невидимое сияние внутри вас. Чем больше знаний вы приобретаете, тем ярче становится ваш внутренний мир. Ваша обязанность – постоянно питать свой скрытый источник и позже, когда вы вырастете и станете взрослыми, нести этот свет на пользу общества и согревать им людей рядом. С помощью вашего внутреннего огня вы можете полностью изменить нашу планету, излечить ее недостатки и изъяны, способствовать гуманности и просветлению всего человечества. Объединение людей через просвещение, а не личные корыстные мотивы – истинная задача знаний. Преобразовывайте, созидайте, облагораживайте нашу страну, а вместе с ней и весь мир. Ведь он уже прямо сейчас почти находится в ваших ладонях. Просто потянитесь к нему, приобретая знания,  и измените, любя и сохраняя свои теплом. Постоянно ищите ответы на вопросы, удовлетворяйте любопытство, стремитесь к истине. Пусть дух ваш постоянно будет бодрым и внимательным, а глаза наполняются созерцанием, а не сонным равнодушием. Но знайте, что пределы знания безграничны, постоянно совершенствуйтесь и впитывайте новое. Никогда не застывайте в уверенности обретенных навыков. Сомнение и поиск – ваши верные поводыри. Не бойтесь трудных путей. Бездна поэзии согреет вас на дороге приобретенного света. Мир откроется и засияет. Где человек, застывший в развитии, будет скучать, вы никогда не сможете почувствовать пресную скорбь. Увлекаемые знанием, вы спасетесь и обретете внутреннее счастье. Человеку всегда дарована внутренняя свобода. И никто не вправе ее отобрать по причине мнимой идеологии, призванной уничтожить целые народы и государства. Свобода разума, свобода духа – это единственные помощники человека в борьбе за истинную правду и достоинство всего человеческого рода. В добрый путь, милые ученики. Я постараюсь помочь вам сделать первые шаги на этом свободном пути.

Лиля была оглушена. Смысл всего сказанного учительницей поразил ее и отозвался в невинном детском сердце безмолвным согласием. Она сама всегда мечтала об этом, просто еще не знала, как облечь свои мечты в мысли. Мария Ивановна сделала это за нее и приоткрыла дверь, откуда  вырвались первые слова поэзии мудрости. Вначале действительно было слово.

VIII

Дни бежали звонко и радостно, наполненные трепетом новых открытий. Нет профессии важнее, чем первый школьный учитель. Нет никого, кто с ним может сравниться. Может быть только врач, который спасает людей. Первый же учитель их создает. Лиле очень повезло, что она столкнулась с яркой, замечательной и глубокой личностью. Это определило всю ее последующую жизнь.

Мария Ивановна не была человеком в обычном понимании. Она была вирусом, заразившим детей интересом, пытливостью ума и гуманизмом. Дети не шли в школу как на казнь. Они бежали туда с живым восторгом, радостно приветствуя каждый новый день. Творчество, полет фантазии и безусловная свобода царили в классе. Но это не нарушало дисциплину, а способствовало развитию личностей. Дети бродили по неведомым, волшебным дорогам. Они заходили в те места, в которые обычный человек не способен отыскать вход. Перед ними ставились вопросы, которые изначально не имели ответов. Они искали выход в неразрешимых лабиринтах. И они нашли его в началах философии и религии, поселившихся в их пытливых умах.

Мария Ивановна видела в каждом ребенке инопланетянина или будущую звезду. Она относилась с уважением к каждому нестандартному слову или непривычному жесту. Она наполняла сосуды восприятия чуткостью и любознательностью. Именно благодаря ей дети научились искренне любить своих родителей и уважать Родину. Уважать не как официальный призыв, героизм по команде или борьбу с инакомыслием. Они преисполнились настоящей любви к своей земле, и это чувство привело в действие основы чести и благородства в их маленьких сердцах.

Учительница учила их раскодировать тонкий смысл символов через чтение, пленительный мир звуков через музыку. Она обучала детей не только словам, но и мелодиям. Мария Ивановна понимала, что, когда ребенок внимательно слушает музыку, он привыкает обращать внимание на мелкие детали, отличать звуки и длительности между собой. И именно в это время формируется тонкая обработка его нейронной сети. Дети проходили ювелирную огранку в ее умелых руках, они превращались в драгоценные камни в их сияющей самобытности.

Лиля училась письму, приноравливаясь к мелким филигранным движениям ручки, лепила сложные скульптуры, вырезала ножницами ажурные детали, перебирала разноцветный бисер, рисовала, клеила и составляла огромные картины из мелких фрагментов, формируя мелкую моторику. Мария Ивановна прекрасно знала, что именно эти маленькие и незначительные действия влияют у маленьких детей на последующие речевые функции. Никто не сдерживал Лилю в творчестве. Чем больше разнился рисунок от первоначального образца, тем счастливее становилась учительница.

Система преподавания в корне отличалась от шаблонных пыток детского сада. И душа Лили расцвела. Мария Ивановна растворила застенчивость каждого малыша теплом своего уважения и объединила весь класс между собой, связав детей общими увлечениями, оригинальными мыслями и уважением к чужой индивидуальности. Дети учились не осуждать, а принимать непохожесть ближнего и черпать в этом вдохновение. И это сблизило их маленькие и доверчивые сердца. Они стали друзьями.

Год прошел незаметно и плодотворно. Приближалось время поздней весны. Трава была еще влажной и сочной, впитав в себя всю влагу земли, бродившей соками жизни. Сирень пела сладкую песню медового торжества, объединив солнце и радугу в своих тяжелых кистях. Черемуха душила своей тяжелой истомой. Мошки суетливо ткали песнь восторга и призыва к радости. Приближалось время летних каникул. И родители Лили решили отправить детей на этот раз не в деревню, а на дачу, которая находилась неподалеку от города. Там в летнее время на постоянной основе жили родители Алексея Леонидовича.

Место, где находилась дача, согревало и успокаивало. Было нечто буржуазное в кисее тенистого покоя, накинутой на двухэтажный деревянный дом. Словно советское время не коснулось певучего треска ступеней крыльца под ногами, сырости воздуха у подножия деревьев, забытой книги на скамье под вьющимся виноградом.

Березы шелестели строгим нравом своих глянцевых листьев, мягкий свет струился сквозь нежность разнотравья, и жужжание шмеля окружало каждый цветок сонной одурью пробуждающегося лета. Дни наливались, обретали силу, благоухали и утопали в роскоши свежих сил, нерастраченного пыла желаний.

Брат Лили научил ее кататься на велосипеде. По приезду на дачу она первым делом нашла в старом, покосившемся сарае свое средство внутренней свободы и, оседлав потрескавшееся седло, с ржавым скрипом скользнула в синеву сумерек. Шины с вкрадчивым шелестом ощущали все мягкие округлости земли, дробным хрустом катились по гравию; ржавая цепь вторила хору шепотов, периодически обрываясь от быстрого восторга движения.