Лидеры – на втором плане, или Самый заурядный учебный год. Книга 1. Лето. Школьный роман

32. Холодов Борис («Вот еще одно наказание на мою голову! Интересно, за что? И грехов-то таких нет!»);

33. Янченко Владимир («Тюлень!»);

34. Ярославцева Марина («Что бы я без нее делала со всеми этими?.. Впрочем, я все это терплю ради нее – а кто еще ей поможет?»)».

Список закончился. Хочешь – не хочешь, а за характеристики надо браться. Лариса Антоновна положила перед собой чистый лист бумаги, но не успела написать ни единой строчки. Коротко скрипнул стул под Городецким: учитель физкультуры всем туловищем повернулся к ней.

– Что ты там своей Калининой настряпала? – спросил он непривычно жестко.

– Что за тон, Игорь Алексеевич? – попыталась возмутиться Лариса Антоновна, но прозвучал ее голос не так уверенно, как обычно, и она принялась внимательно разглядывать список.

– Что ты ей написала? – требовательно повторил Городецкий. – Ее же затрясло, когда она в эту бумажку глянула!

– А что я могу написать? Что есть, то и написала… Ничего не прибавила и не убавила.

– А что за девочка? – робко поинтересовалась Алиса Александровна. – Не та, случайно?..

Она замолчала: продолжения не требовалось, поскольку дикая история, случившаяся с Элей Калининой, была известна всей школе.

– Именно! – подтвердил Игорь Алексеевич. – А ну-ка, ну-ка!.. – он поднялся с места и, прежде чем Лариса Антоновна успела опомниться, бесцеремонно цапнул у нее из-под носа верхнюю папку, достал оттуда второй экземпляр характеристики и быстро просмотрел. – Угу-у… «Училась значительно хуже своих возможностей»… А почему – ты знаешь, классный руководитель? Что у нее дома творится – знаешь? Почему ж ты не написала, что обстановка для занятий – неблагоприятная?

– Семья неблагополучная? – так же несмело спросила Алиса Александровна.

– Более чем!.. – Городецкий смерил Ларису Антоновну уничтожающим взглядом. – Мать умерла от рака, отец женился второй раз, у мачехи своих двое, да еще один родился. Отец у мачехи под каблуком, а мачеха – гадюка.

– На редкость культурная женщина, – возразила Лариса Антоновна, по-прежнему не поднимая глаз.

– С нами – возможно! – ядовито согласился Игорь Алексеевич. – А как она с девочкой обращается – это ж волосы дыбом, когда послушаешь! Да и детки ее не лучше – познакомился, когда замещал Валентину однажды… Погодите, они как раз в седьмой класс перешли, с сентября химию учить начнут – так что ваша любовь еще впереди, как у Стругацких один персонаж выразился… Антон и Антонина, запомните… двойняшки… Они же эту Элю несчастную сгрызли заживо! Просто так, что ли, ребенок к шестому классу седеть начал?.. Я, когда пришел к ним на первый урок, в шоке был: стоит козявка (иначе не назовешь), предпоследняя в шеренге, мне по пояс – и уже с сединой, причем, заметной!.. А в конце восьмого – вон, сами видели: чуть не наполовину!.. Про мачеху мне не она рассказывала – ребята и из твоего класса, и из моего. Хотя, я так думаю, они тоже всего не знают… У нее же друзей в классе нет, поделиться не с кем… – Городецкий вложил в эти слова максимум сарказма. – Ну, если только Юрик Филимонов что-нибудь из-за стенки услышит и в классе расскажет. Хотя он много чего слышал, уже этого вполне хватит… Да еще из моего класса двое… Дальше вот… – он снова заглянул в характеристику. – «С мнением родителей не считается». Это, я так понимаю, мачехе не нравится то, что она музыкой занимается, да еще и в музыкальное училище решила поступать… Но для человека непосвященного это может означать все, что угодно… Дальше… «Часто отсутствует дома в вечернее время»… А? Неплохо? Прочитаешь – и все ясно: потаскушка растет! Точнее, почти выросла… Да?.. Что же ты не пишешь, что она по вечерам ходила в музыкальную школу уроки учить? Хотя у нее инструмент есть, от матери остался! Что ж ты не написала, что мачеха ей не разрешала дома заниматься?.. То малыш спит, то ей Элькино брыньканье, видите ли, надоело… это ее слово, она про Элину игру иначе не говорит, даже я знаю… А Эля за это «брыньканье», между прочим, диплом на международном конкурсе в прошлом году получила! Пусть на юниорском, пусть не первое место – но конкурс-то все-таки международный! Это сколько же там пианистов было – да из разных стран? Да попробуй еще до третьего тура дойти – половина уже на первом вылетает! А диплом, знаешь ли, это как бы четвертое-пятое место. Для ее прошлогодних четырнадцати лет – очень неплохая заявка. А ты про какую-то несчастную школьную самодеятельность тут чего-то… Вместо того, чтобы девчонку похвалить, с грязью мешаешь! Лариса, скажи честно: ты и в милицию такую же характеристику написала? Поэтому она сама оказалась виновата во всем?

– Господи! – по-детски беспомощно пискнула Алиса Александровна, которая вдруг по-новому увидела ЧП, случившееся полтора месяца назад. – Это, значит, она из школы возвращалась?

– А откуда же? С танцев, что ли? Или из ресторана? Так ей туда не с чем идти: ей мачеха пяти копеек на пирожок ни разу не дала, все время девчонки подкармливают… которые как бы «не друзья». Да и одета она так, что в ресторан не пустят – даже на порог! – учитель физкультуры швырнул Элину характеристику на стол перед Ярославцевой и заходил туда-сюда, как челнок. – Школа рядом, поэтому девчонку никто не встречал. А один раз не повезло – наскочила на мальчиков, которым было скучно. Или наоборот – слишком весело… А мальчики, я тебе скажу, Алиса, – один лучше другого. Точнее, родители их: у одного мама в горкоме партии, у второго – папа какая-то торговая шишка, а у третьего папа – заместитель областного прокурора, Кольцов… Слышала про такого?.. Вот и кинулись наши добрые дяди и тети заминать эту историю. А чтобы замять, сама понимаешь, надо было все повернуть так, будто Калинина сама во всем виновата: вот если бы она занималась общественной работой и в самодеятельности участвовала, то на музыкальную у нее не было бы времени, по вечерам она сидела бы дома и учила уроки, и ничего с ней не случилось бы!.. – от злости физкультурник аж взвизгнул. – Это еще не все… Потом отец ее за что-то избил так, что она попала в больницу – селезенка лопнула. Я думаю, это в связи все с той же историей… Сама понимаешь – долг платежом красен, поэтому на этот раз Кольцов помог замять дело… Ларисин одноклассник, участковый, рассказывал… он тут часто заходит – почему-то любит школу до сих пор… Вот… рассказывал, как на них давили, чтобы дело до суда не дошло – ну, дескать, папа, конечно, перегнул малость, но с ТАКОЙ дочерью у него терпение, видите ли, кончилось, потому сорвался. Дело, мол, семейное, с отцом разъяснительную беседу провели: девочка у вас, мол, сложная, никто не спорит, но битье – не метод воспитания, тем более, вон какой результат получился… Угу… он все учел, исправится, больше так не будет… Прямо детсад!.. А она почти месяц в больнице провалялась, даже экзамены не сдавала, ей итоговые оценки по текущим выставили, – Игорь Алексеевич мельком взглянул в окно. – Ой, она, оказывается, еще не ушла! Лариса, я догоню ее! Перепиши ей эту характеристику – не добивай девчонку!

И, не дожидаясь ответа, выбежал из учительской. Лариса Антоновна тоже посмотрела в окно. Отсюда, из окна учительской, были видны три неширокие аллеи, ведущие к выходам на разные улицы. По одной из аллеек брела маленькая фигурка в белой безрукавной кофточке и светло-серой короткой юбке. Наверное, Эля все это время плакала в каком-нибудь пустом классе – вот только сейчас ушла…

Когда Городецкий выскочил на порог школы, девочки уже не было видно. Игорь Алексеевич прибавил шагу.

– Калинина! Подожди! – крикнул он, выбегая на улицу.

И растерянно остановился. Ученица исчезла: то ли свернула в проходной двор, то ли села в троллейбус, который только что отошел от остановки, находившейся возле школы. Он не поленился – пробежал до проходного, но девочки там не оказалось. Значит, уехала. Раздосадованный учитель повернул обратно.

Обе химички сидели, уткнувшись в свои бумажки. На скрип двери обернулась одна Алиса Александровна; Ярославцева сделала вид, будто всецело поглощена работой над характеристиками. Городецкий сел за свой стол и взял авторучку. Некоторое время все молчали.

– Что это у вас так тихо? – поинтересовалась, входя, учительница русского языка и литературы Любовь Михайловна Антипова, невысокая крепенькая девушка, круглолицая, с чуть вздернутым носиком, с короткими волнистыми волосами.

– Сейчас исправим, – мрачно пообещал Игорь Алексеевич. – Громко будет…

Любовь Михайловна разложила на соседнем столе огромную толстенную тетрадищу, сшитую и склеенную из нескольких «амбарных» книг, – сводную ведомость успеваемости школы – и, усевшись поудобнее, с интересом посмотрела на учителя физкультуры.

– Игорек, тебя невеста бросила? Ты что такой хмурый?

– Да вот… – он в упор посмотрел на Ларису Антоновну. – Эта мама классная Калининой характеристику изгадила, вообще не подумала, КУДА девчонка поступает.

– Серьезно?! – ахнула Любовь Михайловна.

– Я так понимаю, в музыкальное? – спросила Алиса Александровна.

– В музыкальное, – круглое детское лицо Любови Михайловны стало озабоченным. – Но все зависит от того, что в характеристике, – а то и документы могут не принять! Заведение все-таки серьезное – хоть и училище, но вузу не уступит.

– Скорее всего, не примут, – хмуро произнес Игорь Алексеевич. – Она ее там так представила… Да еще, насколько я понял, по поведению «неуд» ей влепила.

– «Неуд»? За что?! – учительница литературы с ужасом смотрела на Ларису Антоновну. – Лариса, что ты сделала?!. Как ты могла?!. Просто так! Ни за что! Кому ты этот «неуд» поставила – ты хоть бы подумала! Сироте беззащитной! Да если бы она в самом деле хоть в чем-нибудь была виновата!.. И то люди стараются в любом случае ребенку помочь – вдруг потом все наладится? А ты… – Любовь Михайловна схватилась за голову. – Боже мой! Куда же она теперь пойдет?

– Ну, в техникум какой-нибудь возьмут, – робко заметила Алиса Александровна. – ПТУ, в крайнем случае… В школе можно остаться. В другую школу перейти… Какой-нибудь выход все равно должен быть!

– Аля, какое ПТУ? О чем ты? – горячо возразила Любовь Михайловна. – Она – талантливая пианистка! – и, видя по лицу Ларисы Антоновны, что та с ней не согласна, с вызовом повторила: – Да, талантливая!

– Несмотря на то, что в школьной самодеятельности не участвовала… – вставил Игорь Алексеевич.

– Да почему – «не участвовала»? Она же часто выступала! В хоре, может, не пела, а на рояле-то играла, ты же знаешь… Почему все считают, что самодеятельность стоит выше профессионализма, и почему думают, что играть легче, чем петь?.. Прямо помешались на этом пении! Если человек в хоре не поет – то прямо уже и не человек!.. А ты попробуй сыграй что-нибудь! Настоящее – не «Мурку» какую-нибудь! И не «Чижика» одним пальцем! И тоже – по-настоящему!.. Да в хоре ты не один, а пианисту прятаться не за кем… Она в конкурсах участвовала, даже уже не городских – республиканские, Всесоюзный, международный – это ни о чем не говорит?!. А на вечере старинной музыки в филармонии я сама ее слышала, она концерт Баха для клавесина с оркестром играла… Правда, тоже на рояле – клавесинов же у нас в филармонии не водится… Нет, ну как же… – Любовь Михайловна перевела взгляд на учителя физкультуры. – Игорь, что теперь делать?

– А что сделаешь? – угрюмо проговорил тот. – Ну, характеристику, допустим, можно переписать. А свидетельство? «Неуд» же остается! Если и свидетельство переоформлять – это же такая волокита!.. Кому-то в гороно идти, акты составлять… что оценка поставлена ошибочно, свидетельство номер такой-то считать недействительным… как-то так… Родители, мне кажется, не пойдут, классный руководитель, насколько я понимаю, тоже… – он снова бросил на Ларису Антоновну недобрый взгляд. – А мы с тобой что сделаем? Просто учителя, молодые, рядовые, неопытные, что-то там о себе возомнили, какую-то там справедливость восстанавливать надумали… а я вообще физкультурник, кто физкультурников да музыкантов всерьез принимает? Был бы кто-то из нас ее классным руководителем… А в таком случае ничего этого и не было бы – ни ты, ни я не допустили бы!

– Просмотрели мы девочку! – с горечью произнесла учительница литературы.

– Просмотрели, – вздохнул Игорь Алексеевич. – Нет, а, если разобраться, что такое – «просмотрели»? – он вдруг снова вскочил из-за стола и заметался по учительской. – Ты могла подумать, что Лариска до такой подлости дойдет?

Любовь Михайловна, закусив губу и по-прежнему глядя на всех расширенными глазами, мотнула головой – нет, дескать, такого даже подумать не могла. Ларису Антоновну затрясло. Тоже поднявшись, она стала нервно собирать документы.

– Вас бы на мое место! – закричала она срывающимся голосом. – Директор с Изольдой постоянно над душой стоят! Из горкома звонят, из треста звонят, из прокуратуры звонят!..

И, прижимая к груди кривую стопку папок, выбежала за дверь. Ее небольшая неприязнь к учителю физкультуры в считанные секунды, многократно увеличившись, почти переросла в ненависть. Легко быть честным и порядочным, имея в резерве такую защиту, как у него! Будь ее папой светило-нейрохирург профессор Городецкий, у которого в неоплатном долгу САМ – Первый секретарь обкома партии Томилин, – она тоже проявила бы принципиальность! И наплевала бы на грозные должности пап и мам, вырастивших подонков! А попробовал бы кто-то на нее надавить – не надо, мол, мальчикам жизнь портить, – она бы со слезами к папе: ах, папочка, меня заставляют поступить непорядочно, как быть? А папочка позвонил бы первому лицу в области – Первому секретарю обкома КПСС, сын которого попал в страшную аварию и мог бы провести в инвалидной коляске всю оставшуюся жизнь (это при условии, если еще жив остался бы) … На неофициальном уровне, наверное, вся область знала, что Томилин ждет-не дождется, чтобы что-нибудь сделать для чудо-врача, который оперировал его сына. А врач только изредка просит помочь кому-то другому, да и то, если у человека поистине тупиковая ситуация – такой вот на удивление скромный врач попался, другой бы на его месте давно уже всю родню обеспечил и квартирами, и должностями, и всех племянников по вузам распихал бы. О той сложнейшей многочасовой операции, блестяще проведенной Городецким-старшим, писали во всех центральных и областных газетах – ведь не о переломанных костях шла речь, а о раскуроченном мозге и изорванных нервах, которые управляют всем человеком, и нужно быть ювелиром, чтобы восстановить их. Да разве Томилин откажет в какой-то просьбе человеку, который его сына на ноги поставил, предварительно в самом прямом смысле поправив мозги и тем самым позволив парню остаться полноценным человеком, а не «овощем»?! Тем более, если в этой просьбе не только не содержится ничего незаконного, а, наоборот, речь идет о соблюдении закона? Вот и в случае с Элей так могло быть: одно бы слово – и прокурор вылетел бы, и секретарь горкома, а уж про торгаша (пусть даже из какого-то там треста!) и говорить-то смешно!.. Но она – не дочь профессора Городецкого, поэтому ей нельзя было восстанавливать против себя ни директора, ни всех прочих: мало ли, что еще в жизни случится, вдруг придется обращаться и к прокурору Кольцову, и к этой бабе из горкома (надо будет фамилию уточнить, какая-то фамилия незапоминающаяся), они все наперебой приглашали ее обращаться к ним «в случае чего»…

Лариса Антоновна ушла в лаборантскую своего родного химического кабинета и занялась характеристиками. Боже, как же она не любила всю эту бумажную работу! А куда денешься? Классный руководитель – стало быть, пиши. Правда, директор немного облегчил «творческую деятельность», он требовал, чтобы характеристики были написаны строго по плану: успеваемость, поведение, общественная работа, занятия в кружках, некоторые особенности характера, обстановка дома, взаимоотношения классного руководителя и родителей ученика, взаимоотношения ученика с одноклассниками… Хотя бы несколько слов по каждому пункту. Конечно, так писать легче. Но слишком уж похожими получаются почему-то характеристики, действительно, под копирку. А, да ладно! Начальству виднее!.. Хорошо еще, что на педсоветах не обсуждают каждую из этих характеристик, пусть даже только восьмиклассников и десятиклассников (это сколько же времени уходит, и сколько длится сам педсовет!!!), – коллеги из других школ о таких случаях вообще какие-то ужасы рассказывают…

«Личные дела» лежали в строго алфавитном порядке, но, чтобы сэкономить время, Лариса Антоновна решила сначала покончить с теми характеристиками, которые в голове у нее всегда были наготове – остается только на бумагу записать. Ну, вот, например, Капралов Валерий… смешно!.. Директор требует точности и краткости, а того не понимает, что не всегда самое точное определение можно записать в документ. Если быть точным и кратким, то вся характеристика Валеры Капралова состоит из одного-единственного слова: «недобитый». Но ведь так не напишешь? Нет, конечно! Вот и высасываешь и пальца: «Неактивный, уклоняется от общественной работы, родители рекомендаций классного руководителя не выполняют…». Умными не в меру считают себя родители Валеры Капралова, особенно мама!.. Артистка погорелого театра!.. Тот самый случай, когда сапожник без сапог: мать – режиссер, постоянно на виду, а сын не то, что сцены, – людей боится, все старается в углу отсидеться. Марина и другие девочки из актива зовут Капралова «Спящей Красавицей». Он и в самом деле красивый: высокий, худенький, стройненький, тонкое бледное лицо с правильными чертами, большие темно-карие, почти черные глаза с длиннющими (на зависть любой девчонке) ресницами, черные волнистые волосы – одним словом, внешность аристократа. Когда-то Лариса Антоновна пыталась вовлечь его в самодеятельность, но красивый Валера, который, по словам преподавателей литературы и пения, неплохо поет и великолепно читает стихи, на сцене больше напоминал истукана. Костенел мгновенно, начинал нервничать, слова забывал. А слов-то – курам на смех: четыре строчки! Ну, в крайнем случае, восемь, если два четверостишья… Действительно (как там дед в «Золотой рыбке» говорил?) «ни ступить, ни молвить не умеет». Дружок Валеры, Алеша Сафьянников, не по годам серьезный ребенок, вполне по-взрослому объяснил проблему: дескать, у Валерки страх перед аудиторией, и ничего не сделаешь – читать стишок в классе на уроке литературы – это одно, а остаться один на один со зрительным залом – совсем другое. Пришлось отказаться от этой безумной затеи…

С характеристикой Капралова было покончено, и Лариса Антоновна взялась за следующую. Рогозин Виктор… Едва взглянула на обложку картонной папки, где были написаны имя и фамилия, в памяти всплыло хмурое лицо Витьки Рогозина: худое, с запавшими щеками, острыми скулами, тонким костистым носом с небольшой горбинкой, острым, упрямо выдвинутым вперед подбородком, тонкими, прямо-таки змеиными, губами и холодными светло-серыми глазами. Умный и способный парень этот Рогозин, но чудовищно упрямый и злой на язык. Каждый разговор с ним – это, без преувеличения, тяжелая моральная травма. Его не останавливает ни разница в возрасте, ни школьные правила, ни субординация: если считает нужным сказать что-то – скажет, будьте уверены! Первая учительница была от него просто в восторге – вот, мол, лидер из лидеров растет! Борец по натуре! Именно на таких общество держится! Резковат немного, но без причины не надерзит. Ага, «не надерзит»! Всегда найдет, к чему придраться, и всенародно раскатает в тонкий блинчик, выставит на посмешище… И вот теперь, параллельно припоминая столкновения с самым нелюбимым учеником и снова, наверное, в тысячный раз, обижаясь и злясь на него за каждый конкретный случай, Лариса Антоновна выводила: «Учебный год окончил в основном с отличными отметками, имеет две «четверки» – по алгебре и физике, и «тройку» по химии. Учеба дается легко. Ярко выражена склонность к гуманитарным предметам, из них – к истории и обществоведению. На областной олимпиаде по истории занял первое место. Школьных кружков и клубов по интересам не посещает. Занимается в спортивной школе фехтованием, имеет первый взрослый разряд. Участвует в школьных спортивных мероприятиях и художественной самодеятельности, но в целом от общественной работы уклоняется. Поведение в первом полугодии неудовлетворительное, во втором – удовлетворительное. Контроль со стороны родителей хороший; родители стараются выполнять все рекомендации классного руководителя относительно воспитания сына, однако положительных результатов не наблюдается…». Может, положительные результаты и наблюдались бы, будь Витька единственным ребенком в семье, но, кроме него, есть еще старший брат, Стас, ныне студент художественного факультета института искусств. Помнит его Лариса Антоновна еще школьником, прекрасно помнит! Лариса Антоновна училась в десятом классе, а Стас в седьмом; столкнулись они в общешкольном комсомольском бюро, когда Стаса приняли в комсомол и выдвинули в школьный актив. Противным был уже тогда и таковым остается по сей день – куда там Витьке до него (даже при всей Витькиной вредности)!.. Вот и теперь он сводит на нет все ее усилия: даже если она нашла общий язык с их родителями, и остается совсем чуть-чуть «дожать», Стас заявляет, что Витька прав, и нечего в угоду кому-то ломать парня. В слюнтяя хотите превратить? Хотите, чтобы он родителей врагами считал?.. Ну, и, поскольку младший брат чувствует мощную поддержку старшего, все остается по-прежнему: «…мальчик дерзок, упрям, отрицательно влияет на некоторых своих одноклассников. Переведен в девятый класс»…

Готово: Витькину характеристику в папку, папку – в стопку с оформленными делами… Теперь дружка его закадычного, Бориса Холодова, охарактеризуем: «Учебный год окончил с хорошими и отличными отметками. Дома благоприятная обстановка для занятий. Контроль со стороны родителей хороший, родители стараются выполнять рекомендации классного руководителя относительно воспитания сына. Поведение мальчика в первой четверти – неудовлетворительное, в дальнейшем – удовлетворительное. Школьных кружков и клубов по интересам не посещает. Учится в музыкальной школе по классу гитары. Участвует в художественной самодеятельности, но в целом от общественной работы уклоняется. Переведен в девятый класс»…

Теперь… теперь… кого бы?.. Под руку попало «личное дело» противной девчонки Русланы Славгородской, избалованной дочки доцента-археолога, характеристика которой тоже была наготове, но Лариса Антоновна не успела даже раскрыть папку. Позади негромко стукнула дверь. Ярославцева обернулась, и у нее захолонуло сердце: у двери – руки за спину – стоял Рогозин. Стоял и молчал. И как-то странно смотрел на учительницу. Вроде вполне обыденная ситуация – подумаешь, ученик в лаборантскую зашел! Но для Ларисы Антоновны эта ситуация выглядела неестественной, и ей стало страшно: почему он пришел в школу, когда уже начались каникулы, да еще к классной руководительнице, с которой он не в ладах? Это не просто так!

– Что… – едва шевельнула она вмиг онемевшими губами.

Витька помолчал еще с полминуты, потом сделал один-единственный широкий шаг (профессиональное движение фехтовальщика) и, оказавшись рядом, вдруг осторожно, словно что-то хрупкое, положил на край стола хорошо знакомый ей летний детский костюмчик – синие шортики и сине-зеленую клетчатую рубашку с синей отделкой. Она все это время была в напряжении: что там у Витьки за спиной? Какой-то многообещающей была эта неизвестность (неприязнь-то была взаимной) … предвестником пакости какой-то… Ожидала, что в лицо вот-вот, пущенная сильной рукой тренированного спортсмена, полетит какая-нибудь лягушка… живая ли зеленая, дрыгающая лапами, или дохлая серая, с раздутым брюхом… состояние лягушки было для нее не важно – противно было бы в равной степени… Даже небольшое оружие типа ножа или пистолета ее не удивило бы (детишки-то у нас расторопные, мало ли чего в старых окопах за городом найти могут!) и, может быть, даже не очень напугало бы: убивать ее, конечно, ученик не стал бы, хотя стоять перед дулом настоящего пистолета было бы неприятно. Но – Димкина одежда?! Почему?..

– Это – все… что осталось… от… вашего сына, Лариса Антоновна… – тихо сказал Витька прерывающимся голосом и тяжело опустился на соседний стул, закрыв лицо руками.