Лидеры – на втором плане, или Самый заурядный учебный год. Книга 1. Лето. Школьный роман

– Маму встречать. Она позвонила сейчас – дождь начался, а у нее ни плаща, ни зонтика. А у меня картошка дожаривается. И ты должен появиться. Хоть разорвись!.. Я Толика попросил подождать тебя и за картошкой присмотреть…

– Короче, за мамой пойду я, а вы тут подружкой своей займитесь.

Отец снял мокрый китель, надел солдатский плащ. Валера протянул ему большой целлофановый пакет и снова посмотрел на мокрую перемазанную одноклассницу.

– Как это – «из-под поезда»? – спросил мальчик.

– Да так! Уже на рельсах лежала! – сердито ответил отец. – Никуда не выпускай, покорми и спать уложи, а потом разберемся.

– Зачем, Эль? – тихо и укоризненно проговорил Валера.

Таким тоном обычно спрашивают «а как же я?», и этот тон Эле был непонятен, тем более она еще не пришла в себя.

– «Жашем, жашем»… Дошкребли девшонку! – послышался неподалеку раздраженный голос, и в прихожей появился Элин и Валерин одноклассник, Толя Земляной. – Ждравштвуйте, дядя Витя! Ш приеждом!

Валеркин отец, усмехнувшись, кивнул ему. Толя был полной противоположностью своему соседу и однокласснику – светловолосый, голубоглазый, с круглой простецкой физиономией, широкоплечий и крепкий. Валерка, хоть и повыше ростом, рядом с ним выглядит задохликом. У Толи маленькая сестренка, которую он помогает нянчить с первых дней ее жизни. Он и в течение учебного года много возился с малышкой, а сейчас, когда начались каникулы, а Толина мама вышла на работу, он вообще занят с утра до вечера, поэтому ничего удивительного, что спокойно поесть замученный старший брат может исключительно в гостях у соседей, чем он и занимался в настоящий момент. На широкой Толькиной ладони высилась горка (точнее, небольшая башенка) бутербродов; один из них, уже уполовиненный, Толька держал в другой руке; запихнув остатки его в рот и, в свою очередь, оглядев Элю с ног до головы, Толя продолжал:

– Жря ты вшо это жатеяла, Элька! Лишно я так шшитаю: што бы ни шлушилошь – надо жить. Хотя бы нажло вшем шволошам! А под поежд и в вошемьдешат лет не пождно будет… Ну, или ш мошта вниж головой… Ешли не раждумаешь к тому времени.

– Что же ты друга не покормил? – с упреком спросил Валеру отец. – Хоть чаю ему налей, а то всухомятку… Толь, ну, ты тоже… как троюродный… который первый раз в гости пришел!

– Не хошу! – замотал головой Толька, откусив половину очередного бутерброда. – Я не шкажать, што голодный. Это я шобиралша, пока ваш не было, телек пошмотреть – я вшегда шмотрю ш кушком в жубах.

– Понятно, – Валерин отец заглянул в пакет, проверяя, все ли Валера сложил, и осторожно провел пальцами по Элиной щеке, отводя в сторону прилипшие мокрые волосы. – Ничего, девочка, все хорошо будет. Валера, горячую воду еще не отключили?

– Да нет, наверное, – одиннадцати же еще нет!

Дверь захлопнулась. Эля осталась с мальчишками. Все было, как во сне, и она чувствовала себя лунатиком, забредшим неизвестно куда и внезапно разбуженным. Совершенно отчетливо из сегодняшних своих действий она запомнила только посещение школы и музыкального училища: сходила в школу, взяла свидетельство и характеристику, немного поплакала в своем классе, который был не заперт (обидно было и неожиданно: вела она себя всегда не на «неуд», скорее на «примерное», но раз уж «примерное» ставят только отличникам, ладно, пусть было бы «удовлетворительное» – и вдруг «неуд» и такая характеристика!), потом, взяв себя в руки, поехала в училище, отстояла очередь, написала заявление с просьбой допустить ее к вступительным экзаменам, положила перед секретарем приемной комиссии документы… и вот тут-то и началось! Неизвестно почему секретарь, молодящаяся старуха с сиреневыми волосами, стала просматривать Элины отметки и, конечно же, увидела «неуд» по поведению. Странно – у других девчонок она проверяла только, все ли документы собраны, и не приняла лишь у одной: у которой вместо шести фотографий оказалось четыре. А над Элиными сидела минуты две, глядя то в свидетельство об окончании музыкальной школы (там стояли исключительно «пятерки»), то в свидетельство об окончании восьми классов общеобразовательной школы, потом прочитала обе характеристики, рекомендацию из музыкальной школы, еще поразмышляла и, наконец, колыхая оборками пестрого крепдешинового платья («Постыдилась бы ходить в таком, сова старая!..»), куда-то унеслась. Вернувшись через несколько минут, она подала Эле все ее документы.

– Нет, милочка! С такой характеристикой – знаешь ли!.. Хорошо на фортепиано играть – этого у нас мало! Надо еще и соответствующий моральный облик иметь! Мы ведь готовим учителей музыки! У-чи-те-лей!.. Наши выпускники с детьми работают!..

«Старая сова» в крепдешиновых оборках прервала тираду на взлете – так сказать, на «крещендо», а «диминуэндо», постепенного затихания и успокоения, не последовало, и эту недосказанность Эля поняла так: «Наши выпускники с детьми работают, а кто тебе своего ребенка доверит?». И, наверное, девчонки в очереди поняли точно так же и посмотрели на нее почти с испугом: как она, аморальная, вообще посмела прийти сюда? Противнее всего было то, что среди них стояла хорошо знакомая скрипачка из Элиной музыкальной школы. С этой девочкой Эля играла ансамблем (предмет такой есть в старших классах – «камерный ансамбль», когда пианист играет со скрипачом или виолончелистом) и занималась в одной группе по теоретическим предметам – сольфеджио и музыкальной литературе. Наверное, у той шок был: восемь лет проучилась с человеком бок о бок, отношения неплохие – а он, этот человек, оказывается… вон какой… И Эля ушла. Мимо Ленки, скрипачки, она проскочила, стиснув зубы и не оглядываясь на нее. Больше она ничего не помнила: в какой двор свернула тут же, выбежав из училища, что делала целый день, где была, по каким улицам бродила, как добралась до своего микрорайона… Она не видела, как Лена с отчаянным криком «подержи, пожалуйста, я сейчас!» сунула сумочку с документами стоявшей за ней девочке, выскочила вслед за Элей и некоторое время металась по улице, пытаясь рассмотреть невысокую Элину фигурку в людском потоке и торопливо задавая всем подряд один и тот же вопрос: «Вы не видели сейчас девочку в белой кофточке? Такого же роста, как я… она приметная, у нее волос седых много!». Но люди, проходившие с обеих сторон мимо нее, отвечали отрицательно, и Лена, так и не найдя поблизости Элю, была вынуждена вернуться в училище – подходила ее очередь подавать документы. Эля немного позже узнала, что Лена, подав документы, тут же поехала в музыкальную школу, и завуч Злата Константиновна, пожилая интеллигентная женщина, узнав, что случилось, в несвойственной ей скандальной манере кричала по телефону на директора училища, разъясняя ему, какими талантами он разбрасывается, пойдя на поводу у ограниченной до тупости бабы и основываясь на характеристике, в которой все поставлено с ног на голову – неизвестно, какая подлая дура из средней школы это написала! Но это позже, а в тот момент девочка медленно, скорее инстинктивно, чем целенаправленно, брела пешком в сторону дома, в который не хотелось возвращаться. Эля не знала, что Анастасия Павловна, ее учительница по фортепиано, обзвонив родственников с просьбой забрать ребенка из садика и найдя того, кто это сделает, приехала к Эле и ждет ее возле подъезда (подождать в квартире мачеха, естественно, учительнице не предложила). И что Любовь Михайловна с Игорем Алексеевичем, независимо от незнакомой молодой женщины, которая, явно нервничая, тоже ожидала кого-то неподалеку от дома, уже надоели мачехе, заходя через каждые пятнадцать-двадцать минут с вопросом: не вернулась ли Эля? Может, они каким-то образом просмотрели ее?.. Она очнулась поздно вечером – еще не ночь, но уже заметно стемнело, – на каком-то пустыре неподалеку от железнодорожного вокзала. Гремел гром, сверкала молния, начинался дождь (Игорь Алексеевич и Любовь Михайловна в это время бежали от Элиного дома к троллейбусной остановке, а Анастасия Павловна – к автобусной, о чем Эля тоже узнала позже), мимо катил, стуча колесами поезд, а огромный человек, что-то невнятно и зло бормоча, бил ее по лицу – в принципе именно это и привело в чувство. Потом он тащил ее куда-то, без каких-либо усилий держа одной рукой под мышкой, как котенка, вместе с туго набитым брезентовым рюкзаком, а она все пыталась закричать и не могла, хотя крик так и стоял в горле. Почему-то ей не пришло в голову, что никакой насильник или убийца не понесут жертву, вопреки здравому смыслу, из удобного для преступления безлюдного места к освещенным дворам, а потом не в темный подвал, а куда-то на верхний этаж. Она понимала только одно: из таких рук не вырвешься. И вдруг оказывается, что огромный злой дядька – отец Валерки Капралова, замечательного мальчишки из Элиного класса, скромного вежливого Валерки, который за восемь лет совместной учебы никому не сказал грубого слова – даже тем, кто на эти грубости сам напрашивается. Впрочем, и отец его никакой не злой, хоть и надавал оплеух, очень даже симпатичный дяденька. Да если бы не эти оплеухи, она бы и не опомнилась. «Как это – „из-под поезда“? – Да так! Уже на рельсах лежала»… На рельсах?.. Что такое с ней было? Безумие какое-то! Самое настоящее сумасшествие! Она пешком шла из центра города – а это далеко: десять с лишним остановок общественного транспорта, день на это потратила… ничего не ела – это точно, у нее же денег не было… может, воды из автомата выпила – монетка в одну или три копейки нашлась бы… может, где-то на скамейке посидела… прошла мимо дома, черти занесли на пустырь, где даже днем нормальные люди не ходят – только алкашей и можно встретить, она легла на рельсы – и даже не помнит всего этого! И если бы не Валеркин отец, она там бы и осталась. Вернее, от нее уже не осталось бы ничего. Эля представила, как по ней проехал бы поезд, и ее слегка затошнило, а крик, застрявший в горле и почти утихомирившийся, вдруг снова начал пробиваться наружу. «Я сейчас закричу, – Эля прижала к губам грязные ладони. – Я закричу… заору, как дура! Что мальчишки подумают?». Она изо всех сил пыталась сосредоточиться на чем-нибудь мирном, домашнем, а домашним было все: и теплый вкусный запах жареной картошки, и какая-то комедия по телевизору (из комнаты доносилась шумная энергичная музыка и заполошные крики), и висящий на вешалке мокрый китель Валеркиного отца, и особенно Толька, с потрясающим аппетитом (несмотря на то, что он «не шкажать, што голодный») лопающий бутерброды… Крыша над головой… Дверь закрыта… Все опасности ночного города остались где-то там – даже не за дверью квартиры, а далеко внизу, за дверью подъезда… Рядом двое хороших ребят… Странно – но ощущение безопасности на Элю никак не действовало: в глаза упорно лезли страшные картины – то собственный изуродованный труп на рельсах, то действительно жестокий человек (а на что способны жестокие люди, Эля уже знала). «Ой, я сейчас закричу… точно закричу, я не удержусь».

– Ты ее ражуй, – посоветовал Толя, заглатывая половину следующего бутерброда. – И пушкай быштрее идет мытша, а то в шамом деле горяшую воду отклюшат, придетша тогда, как в деревне, – иж глешика перышком…

– Из чего-чего-о? – вытаращил глаза Валера.

Толька торопливо проглотил то, что было во рту, и повторил отчетливее:

– Из глечика. Ну, кувшин, – потом он отправил в рот вторую половину бутерброда и снова зашамкал: – Шишто деревеншкое выражение. Ожнашает, што на купание ошень мало воды. У тебя же родштвенники в деревне – неужели ни ражу такого не шлышал?

Валера едва заметно улыбнулся.

– Ну, до глечика с перышком, надеюсь, не дойдет… Сядь, – он придвинул табуретку, легонько нажал на Элины плечи, заставляя девочку сесть, и, опустившись на одно колено, снял с нее босоножки.

И тут Элю прорвало. Она закричала страшным хриплым криком, срывающимся моментами на придушенный визг. Сдержаться она не могла, хотя было очень стыдно перед ребятами. Валера так и замер в коленопреклоненной позе, растерянно глядя на одноклассницу снизу вверх расширенными глазами и держа в руке ее босоножку, которую не успел поставить на полку для обуви. «Сейчас на крик все соседи сбегутся!», – с отчаянием думала Эля, зажимая себе рот обеими руками, и продолжала кричать. Она ощущала этот крик, как что-то объемное – большое и твердое, он до боли распирал грудь, а горло оказалось слишком узким, чтобы разом выпустить наружу непонятно откуда прибывающую волну. Хоть бы не задохнуться!.. Это продолжалось полминуты… минуту… Растерянность в Валеркиных глазах сменилась ужасом. У Тольки, судя по его поведению, нервы были намного крепче; он сунул в рот последний кусок и облизнул вымазанный маслом палец.

– Иштерика, – флегматично констатировал он. – А шего ешо ждать было? – и, дожевывая, неторопливо затопал в кухню.

Похоже, Толька в Валериной квартире был абсолютно своим человеком: он не спрашивал, где находится лекарство, сам что-то там нашел, позвенел какими-то стекляшками и вынес в прихожую два стакана – один, побольше, с водой, другой, поменьше, с валерьянкой или чем-то подобным. Умудрившись каким-то образом поставить оба стакана на ладонь, Толя взял из рук приятеля, все еще пребывающего в столбняке, Элину босоножку, поставил ее рядом с другой на обувную полку, со словами «подержи секундочку» сунул Валере стакан с водой, а сам довольно грубо встряхнул Элю и, воспользовавшись тем, что она на миг замолчала, выплеснул ей в рот лекарство. Представление о медицине и оказании первой медицинской помощи у Толи было весьма смутное: во-первых, валерьянку (или что там было), по всей видимости, он не капал, а щедро налил из пузырька через край, во-вторых, воды было слишком много – получилось что-то ужасное. Большой глоток омерзительной жидкости комом застрял в горле у Эли.

– Глотай, глотай! – прикрикнул Толя и, забрав у Валерки второй стакан, влил в нее еще и некоторое количество чистой воды. – Вот, запей!

Девочка, давясь и сипя, с трудом проглотила адское снадобье, кое-как прокашлялась, отдышалась и сердито посмотрела на одноклассника.

– Ты взбесился, Толик? – вырвалось у нее вместо слов благодарности. – Такой дозой можно лошадь насмерть залечить!

– Выживешь, – буркнул Толя и унес в кухню посуду.

Валера, тяжело переведя дыхание, встал и заторопил Элю:

– Иди, мойся, а то у нас после одиннадцати горячую воду отключают. У нас тут сложности: днем старые дома с горячей водой, а новые ночью, а на всех сразу не хватает.

Эля понимающе кивнула (знакомая ситуация!), поднялась с табуретки и на ватных ногах двинулась вслед за Валерой.

– Пока, ребята, – Толя вышел в переднюю. – Моя помощь, думаю, сегодня больше не нужна. Спокойной ночи!.. Элька, без глупостей! – он на ходу потрепал мокрую Элину челку. – Завтра приду, проверю. А кино я так толком и не посмотрел… ладно…

– Ну, иди, досматривай, мы же еще не спим, и родителей нет, – сказал Валера, чувствуя себя виноватым: посмотреть вечерний фильм было небольшой радостью для занятого целый день Толи – а тут он, Валера, со своими внезапно возникшими сложностями.

– Заканчивается – уже неинтересно… Да, ладно, не переживай из-за чепухи! – Толя слегка рассердился, глянув на расстроенное лицо соседа. – Ну, не досмотрел – и что теперь? Всемирная трагедия?.. Может, когда-нибудь повторят, или в кинотеатре каком-нибудь идти будет. Эльку корми – небось, весь день голодная… Пока!

Толя открыл дверь, шагнул на лестничную площадку, и послышался взволнованный женский голос:

– Толик, вы с Валерой не слышали? Кричал сейчас кто-то… Где-то рядом… Я не поняла, у кого это!

– Это по телевизору, мам. Про шпионов кино, – вполне естественным тоном успокоил Толя, захлопывая дверь Валериной квартиры. – Нападения там… ненужных свидетелей убирают… Говорил же Валерке: «Сделай потише!».

Валера тихонько прыснул. Эля, не выдержав, тоже улыбнулась непослушными губами: интересно, по какой программе показывают такие ужасы?

– Давай быстрее! – торопил Валера. – Полотенце там чистое, шампунь бери любой. Фен на полке. А переодеться – я сейчас что-нибудь найду у мамы.

Войдя в ванную, Эля взглянула на свое отражение. Впечатляет!.. Понятно, почему мальчишки смотрели на нее во все глаза… Еще бы Толькина мама ее увидела…

Она разделась, встала под душ и начала осторожно поворачивать красный вентиль, чтобы вода была погорячее – ей вдруг стало холодно, и она хотела согреться. Горячие упругие струйки били по плечам, спине, и Эля запрокинула голову, подставляя под них и лицо. Это ж надо так вывозиться – даже в волосах глина! Как это у нее получилось? Прямо интересно!.. На коленках – темные жирные пятна. Это, наверное, что-то такое, чем шпалы пропитывают… Масло какое-то? Мазут?.. Ой, а если мазут на коленках – значит, и на юбке тоже? Что тогда делать? Юбка ведь светлая. Да и кофточка… Вдруг не отстираются – и как по улице идти?.. Она наклонилась, оттирая мочалкой коленки, и, едва темные жирные пятна исчезли, горячие струйки, приятно щекочущие спину, внезапно стали ледяными. Эля, взвизгнув, выскочила из ванны.

– Контрастный душ полезен для здоровья! – поняв, что произошло, издевательски-назидательно изрек за дверью Валера. – Мыло хоть успела смыть? Или, может, воды в кастрюльке подогреть? Холодная-то есть…

– Успела, – Эля коротко, словно неумело, рассмеялась.

Насколько полезен «контрастный душ», неизвестно, но мелкая бытовая проблема почему-то немного развеселила.

– Халат и рубашка – вот: на ручку вешаю, – сообщил Валера. – Одевайся и приходи ужинать. А папе, значит, придется мыться из глечика перышком. То есть из кастрюльки.

Обернувшись полотенцем (получилось что-то вроде короткого платья), Эля осторожно приоткрыла дверь, высунула руку и забрала одежду. Валеркиных родителей она ни разу не видела в школе (может, видела, но не обращала на них внимания), с папой вот только что познакомились. Наверное, и мама тоже высокая – такой вывод девочка сделала, едва взглянув на длинный халат. «Я в нем утону», – подумала Эля, но выбирать не приходилось. Она повесила халат и рубашку на крючок и, включив фен, стала сушить то волосы, то трусики и лифчик, которые она, постирав, надела мокрыми, – развешивать столь интимные предметы в чужой квартире (тем более, в которой жил мальчишка-ровесник) Эля постеснялась. Держа одной рукой над головой фен, Эля другой повертела перед глазами верхнюю одежду. Кофточка, как ни странно, не пострадала, а вот юбка, как девочка и предположила, взглянув на перепачканные коленки, оказалась с теми же темными пятнами. Только коленки оттереть удалось – а как вот удалить эти пятна с ткани? Вряд ли отстираются в холодной воде, тем более, неизвестно – может, такое лучше оттирать каким-нибудь ацетоном с сухой вещи, и чтобы это вещество не смешивалось ни с водой, ни с мылом. Надо с мужчинами посоветоваться. Отложив испорченную юбку, Эля поводила феном вокруг нижней части туловища. Уж что – а трусики надо высушить как следует! А то вдруг останется где-нибудь влажное пятно – Валерка и его родители будут думать, что она описалась. Хорошая вещь – фен! Интересно, где Валеркина мама его купила? Дефицит ужасный! Эля видела примерно такой у Анастасии Павловны, – та сама укладывала Эле волосы в дни конкурсов… и мамино черное концертное платье помогла подогнать по фигуре и немного «осовременить»… Конкурсов больше не будет, учебы в музыкальном училище тоже, общий труд Эли и Анастасии Павловны пошел насмарку… Вот мачеха теперь порадуется – ее музыка просто бесит. Скажет: «Ну, все, вундеркиндишна? Наигралась? Теперь давай, работай, я в твои годы уже вовсю намахивала!»…

Эля, вздохнув, поворошила пальцами распушившиеся волосы и перевела теплую воздушную струю на грудь – трусики уже были сухими (Эля с них начала), волосы тоже, а вот подкладка лифчика была еще влажной. Наконец, все высохло. Эля надела ночную рубашку и халат (они немедленно легли на полу красивыми складками) и вышла из ванной. Она окончательно успокоилась, только немного еще саднило в груди и горле, и чувствовалась небольшая слабость.

– Класс! – весело сказал Валерка, увидев, как старательно девочка подбирает подолы.