Нерешенная задача

Он встал и продолжил одеваться. – Давай позавтракаем. Я не ужинал и, по-моему, не обедал, вчера.

ГЛАВА 35

Граф фон Махель несколько раз пригласил Анни в оперетту, и она заболела этим. Ей казалось, что она попадает в сказку и только там она сумела не думать о работе, о Артуре. Там же она черпала источник вдохновения для жизни и поэтому, потом уже посещение оперетты для этой семейной четы стало традиционным. Если у графа идти не было настроения или он был занят делами, Анни ходила с Хелен или с тетушкой. Такой же заядлой поклонницей оперетты всегда была и баронесса фон Гайзерштад. Но ходила она на оперетту одна. Граф фон Махель в антракте всегда подходил поздороваться к баронессе. С ним она была учтива и приветлива. Анни же просто игнорировала. Это никому не бросалось в глаза. Заметили такое странное поведение только граф и Анни. Сам же граф фон Махель и виду не подавал, что это его хоть чем-то беспокоит и не выказывал беспокойства, а Анни вначале обижалась. У неё резко портилось настроение, становилось дискомфортно, как дома у графа, когда в нем находился его сын. Но, однажды, сам граф подобрал к её сердцу ключик должными словами и после их, ей совершенно стало безразлично отношение к ней графини. А сказал граф такие слова: «Неужели ты позволишь какой то чудачке, которая просто завидует твоей красоте и молодости, портить твое настроение и вечер? Если это так, значит в душе ты ставишь себя ниже её, а это неправильно. Тебя Господь наш наделил гораздо более щедро в этой жизни!» И после, отношение к таким чудачествам баронессы, у молодой женщины полностью изменилось, и баронесса на невербальном уровне это почувствовала. Это её напрягать стало еще больше. А однажды, её отношение к этой простолюдинке навсегда превратилось в желание уничтожить её, испепелить раз и навсегда. И это при том, что больше ни к кому на свете таких чувств она никогда не испытывала! Ее саму это стало угнетать и сжигать изнутри. Но справиться со своими эмоциями, баронесса была не в силах. Однажды вечером желание посетить оперетту появилось и у Войцеховского. Баронесса чутко отметила про себя, что такое желание у него возникло, не смотря на его загруженность делами, сразу после того, как она беспечно обмолвилась своим отношением к новобрачной чете фон Махель, посещающих оперетту периодически, произнеся такую фразу:

– Чтобы посещать оперетту, нужно иметь вкус, а откуда он может быть у золушки, проснувшейся принцессой, её, видимо граф стал к этому терпеливо приучать, чтобы хоть как-то ввести в высшее общество! – И когда баронесса, уже сто раз пожалела о своих высказываниях, стало поздно, у её супруга проснулось это желание, а её интерес к театру угас, он же стал настаивать на том, чтобы она составила ему компанию во что бы то ни стало ни сейчас, так в следующий раз. И вот с этого времени, посещение театра для баронессы ассоциировалось с негативными ощущениями. В тот раз, когда ей пришлось составить компанию своему супругу, вся её миссия обернулась контролем со стороны за двумя любящими друг друга людьми. Анни заметила Войцеховского только во время антракта, но графиня знала, свой бинокль он не всегда направлял на сцену. Он искал её и нашел. Она сидела с графом на противоположном балконе, как обычно, и увлеченно следила за разворачивающимися действиями на сцене. Во время антракта, граф с Анни, поспешил поприветствовать всех знакомых, посещающих театр и баронессу в том числе. Держась за руку супруга, она четко ощутила, как он напрягся при встрече с четой фон Махель. Бросив мимоходом сбоку взгляд на его лицо, невозможно было не увидеть, как он на неё смотрит! Баронесса давно чувствовала – это очень серьезно! Более того, это стало уже страшно. Это не увлечение. Это чувства большей силы и управлять ими уже не получиться. Прилагая неимоверные усилия для того, чтобы держать себя в руках и натягивать сквозь боль веселую улыбку на лицо, графиня тратила всю свою энергию и домой после театра возвращалась раздавленной, обескровленной и совершенно ни к чему было задавать своему дорогому супругу эти нелепые, детские вопросы, чем мотивировано его неожиданно возникшее желание посещать театр! Спустя какое-то время, у баронессы совершенно пропало желание ездить в оперетту, и она стала увлекаться кино. Его тогда все чаще стали заводить из Франции и Германии. Но туда уже ходить, у её супруга желания не было. Но …кто знает, измениться все может неожиданно!

ГЛАВА 36

На экспериментальной базе завода Войцеховского разгорелись новые дискуссии по получению новых материалов. Идею подал сам Войцеховский. Он уже несколько месяцев решал возникшую перед ним задачу, повышения производительности его завода. Нужны были новые технологии и увеличение скорости работы, для того чтобы обогнать конкурентов и увеличить количества заказчиков и покупателей новой продукции. С появлением электричества и электрических ламп накала, спрос на проволоку и нитей кабелей резко вырос. Требовалось монополизировать это производство именно в данный момент, иначе потом будет поздно. Шанс нельзя упускать. Он измучился сам и измучились его инженеры-технологи. Время торопило. Часто они задерживались на производстве до 3 часов ночи, спали три-четыре часа, даже не возвращаясь домой, на кожаных диванах, и опять включались в исследования. Нужна была проволока определенного диаметра и её требовалось производить в большом количестве. Но самое интересное, что работая с металлами и изучая их под микроскоп, проделывая различные эксперименты по добавлению к металлам при различных температурах примесей было обнаружено повышение их прочности и стойкости к сопротивлению и коррозии. И эти исследования подводили к созданию новых видов твердых сплавов – быстрорежущей стали. Войцеховский понимал, что это нужно запатентовать и это навсегда произведет переворот в машиностроении.

На основании стойкостных испытаний режущих инструментов и экспериментальных плавок был определен оптимальный состав легированной инструментальной стали, получившей название быстрорежущей: С – 0,67 %; W – 18,91 %; Cr – 5,47 %; V – 0,29 %; Fe – остальное.

В результате постоянных экспериментов и хронического недосыпа, бдительность и реакция его были притуплены. В один из дней, он сильно обжег себе участок руки и это вывело его из рабочего состояния на несколько дней. Он отправился в больницу, в надежде увидеться с Анни, но его постигло разочарование. Игн сообщил, что ей сильно нездоровиться и она не выходит на работу. Лечить руку Войцеховский доверил Игн. После, принимая обезболивающие до момента заживания руки он вынужден был остаться на вынужденном отдыхе дома, занялся чтением самой новейшей, только поступившей в продажу научной литературы и в этот момент чуть не довел себя до инфаркта, так как из журналов стало известно, что теми же самыми вопросами по изучению свойств металлов и их примесей занимались на тот момент американские ученые Ф. Тейлор и М. Уайт, с разницей лишь в том, что они добавляли к железу вольфрам, а Войцеховский молибден. Но никто еще не запатентовал свои идеи и разработки. У Войцеховского случился самый первый в его жизни приступ. Ему по-настоящему стало страшно. Он впервые, почувствовал, как это все дается в науке. Когда твой мозг, практически никогда не отдыхает и хаотично работает. Тебя осеняют догадки, а порой по ночам какая-то сила будит тебя и к тебе в голову осторожно закладывается новая мысль. Чтобы её не потерять, ты торопишься её законспектировать, и не важно, день это или ночь, а потом начинаются эксперименты, один за другим, неудачные. На протяжении длительного времени ты находишься на нулевой отметке и когда свою идею уже сбрасываешь со счетов, в какой -то момент времени ты нарушаешь установившейся шаблон, что-то происходит не так как всегда, и ты близок к удачному завершению эксперимента. Получается то, что ты и предполагал. И тогда ты начинаешь изучать весь по детальный ход эксперимента, где ты нарушил эту тонкую цепочку традиционных этапов прохождения исследования и что подвигло к появлению новых изменений!? Ты этим словно болеешь. Ты выпадаешь из жизни, ты терпеливо и упорно бьешь в одну точку и когда ты приблизился к самому долгожданному результату и предвкушаешь победу, перед тобой обрушивается стена! И разверзается пропасть! И сердце в немом шоке дает сбой! Оно не выдерживает такого накала энергии.

Баронесса ходила взад и вперед по комнате и тихонько выла в платочек, когда над Войцеховским колдовал доктор с клиники, тот самый, когда Артур с Анни первый раз вошли в этот дом и девушке требовалось вправить вывих руки.

Вколов Войцеховскому несколько кубиков нитроглицерина, он посоветовал отвезти его в больницу. Сам доктор был изумлен, что достаточно молодой человек получил себе уже первый приступ. Баронессе же казалось, что вот-вот придет её очередь. Она, действительно, стала ощущать сильную боль и ею пришлось заняться тоже.

Доктор, после обескураженно поинтересовался, что у них такое происходит в жизни и сколько Войцеховскому, реально лет. У него выпало пенсне из прищуренного глаза, когда он услышал, что Артуру всего 35 лет.

Ложиться на лечение Войцеховский наотрез отказался. И у баронессы чуть не случился припадок, когда на второй день она не обнаружила его дома. Войцеховский торопился закончить эксперименты и уехать со своими запротоколированными исследованиями в Германию чтобы сделать попытку запатентовать свои разработки раньше американских ученых. Он сам желал получить на этот раз свой первый патент. Но, мимоходом, следует сказать, что давно нанятый им человек для того, чтобы незримо контролировать жизнь Анни фон Махель, ему донес причину её недомогания. Женщина беременна и у неё сильнейший токсикоз на самом раннем сроке беременности. У неё начинался новый, ответственный этап в жизни каждой женщины. Бог сделал ей подарок – стать матерью.

Войцеховский через три недели получил патент и практически одновременно в Америке патент получили ученые физики Ф. Тейлор и М. Уайт. И совсем для всех неожиданно он уехал в Америку. Возглавлять его производство остался управляющий Иштван. Баронесса вообще не понимала, что происходит последнее время. Такой одержимости у своего супруга она никогда не замечала. Ее мозг не принимал оправдание, которое он сам себе придумал. Она чувствовала, что он лукавит, но где и зачем, не понимала. Ну, никак не могла она согласится с тем, что погоня за богатством, имея его, может быть настолько изматывающей для человека. Люди способны работать до изнеможения, чтобы потом, достигнув определенной состоятельности начать вкушать в жизни чувство покоя и получать удовольствие от своих возможностей. Но, имея это состояние, человек за что борется и к чему стремиться, ради славы… ради будущего своих детей, ради любимого человека, нуждающегося в помощи? У неё ответа не было?! Ее мозг не мог его придумать. Ясно было одно, для неё настали мрачные дни. Она его теряла. Или уже потеряла. С ней жила только оболочка человека. Вся его суть, его душа, его мозг и его сердце находились не рядом с ней и не в этом доме.

Когда Анни переболела период острого токсикоза в самый ранний триместр беременности и угроза выкидыша миновала, она вернулась на работу. Рабочий, получивший столько травм на производстве Войцеховского, быстро поправлялся. Но его рука никогда не будет работать так как раньше. Лицо его было искошено и это навсегда. Но, от Войцеховского он получил солидную компенсацию, что позволяло ему проходить хороший курс лечения и получать хороший уход. Каждое утро, Анни стала наведывать его и приносить фрукты, сладости. Он, оказался сладкоежкой. К нему каждый день приходила маленькая дочка с супругой, мать. Он незаметно привыкал к своему состоянию, он чувствовал защищенность и заботу.

Как-то, в театре, когда Анни пошли с Хелен, так как граф не смог, та вскользь сказала ей, что Войцеховский уехал в Америку, и её подруге сделалось дурно. В антракте они уже возвращались домой, потому что Хелен перепугалась за состояние её здоровья. Та, зажав рот рукой, слабо скулила как собачонка, отрешенно уставившись в окно экипажа и слезы медленно катились из глаз. И до Хелен дошло…, она хлопнула себя по лбу.

– Тьфу, ты. Это ты из-за него так убиваешься? Но, баронесса же осталась. Он вернется. А ты, что подумала, что навсегда уехал!?

Анни даже взвизгнула. Она, действительно то и подумала. Ее охватила такая паника и сразу, в ту же секунду, чувство огромного горя навалилось на плечи, потери, отчаяния. Она вспомнила его слова. – «Пусть вы не рядом, но со мной в одном городе и я этим живу» – и только сейчас осознание этих слов прожгло её насквозь. И так же нечаянно её посетила огромная радость, как только опровергалась эта страшная новость. Хелен облегченно выдохнула и продолжала:

– Что ты! У него дела налаживаются. Я слышала, он там что-то изобрел. Получил патент. Предприятие работает, он расширяется и скоро вернется.

Анни стала успокаиваться, а Хелен внимательно глядела на неё со стороны и лукаво улыбалась:

– Ты его так любишь! О, дева Мария! Как, должно быть трудно каждый день играть роль верной и любящей супруги? Анни, Анни. Когда мы с тобой были еще моложе, я и не предполагала, что ты сможешь это сделать. А ведь я тебя всегда к этому подталкивала. А ребеночка ты хочешь или как?

– Хочу, Хелен. Хочу подруга.

– Но, он же не от любимого мужчины, это обуза, ты молода, богата. А может после родов фигура испортиться?

– Это мой ребенок. Моя кровь и плоть! Я помню, как меня любила мама и отец. Я хочу так же.

– Ну, хорошо. Тогда все хорошо! Любовь твоя к Войцеховскому платоническая и пусть будет, это даже полезно для женщины!

И они прижались к друг другу, как два воробушка. Хелен любила свою подругу.

Разработка быстрорежущей стали дало рождение появлению новым инструментам обработки металла. Сверла, метчики, плашки. Резко возросла производительность механической обработки и это предшествовало изобретению быстроходных станков и автоматов.

В самом конце 19 века – почти одновременно внедряются три новых процесса получения стали: бессемеровский, мартеновский и томасовский. Производительность плавки стали возрастает резко до 6 тн. в час.

Войцеховский сам не понимал своих ощущений. Он двигался, у него были идеи, у него были патенты. Доходы стали расти, он высоко поднял оплату всему своему новаторскому коллективу инженеров-конструкторов и инженеров-технологов, но к своей мечте он не приблизился. Он сильно желал заниматься усовершенствованием автомобиля, сделать его совершенно закрытым, комфортным. Его разработки уклонили его в другое направление, а автомобиль совершенствовался и очень быстрыми темпами. Об этом периодически освещалось в научной литературе.

На последнем месяце беременности чета фон Махель въехали в свой новый дом. Анни выбрала себе спальню на втором этаже и все подобрала только по своему вкусу, а также гостиную и библиотеку, комнату для гостей, ванную, мансарду, кухню, комнату для Доры и детскую, доверив своему супругу обустройство только своего кабинета. Хотя она снизошла до того, чтобы Дора по своему желанию выбрала себе кровать и мягкую мебель для отдыха. Они широко отпраздновали свое новоселье. Анни изъявила желание пригласить на праздничный ужин, не только самых близких друзей, но и людей, которых искренне полюбила в своей больнице. Доктора Цобика и доктора Мирано. Пришли Хелен и Игн, тетушка. Дора переехала в новый дом вместе с ними с большой охотой, так как оставаться с младшим представителем рода фон Махель ей не хотелось. Она стала близким и дорогим для молодой женщины человеком, к которому молодая хозяйка привязалась за это время, пользовалась её советами и в отсутствие рядом тетушки, восполняла чувство одиночества в чужой семье ненавязчивым присутствием строгой, всегда уравновешенной, но доброй женщины. И с первым же днём, после прошедшего новоселья, Анни на работу уже не выходила, по решению всех членов семьи. Ей стало очень трудно ходить. Быстро уставала, болела спина, стала неуклюжей и малоподвижной. Граф давно уже выкупил место для своей супруги в дорогой и известной клинике Австрии, и они готовились к отъезду. Таким счастливым и помолодевшим граф привлекал внимание всего своего респектабельного окружения. О них возобновились разговоры, которые не всегда были добрыми. Граф Томас фон Махель уверял любителей сплетен, что ребенок совершенно не графа. Тогда чей он? Догадки выдвигались разносторонние. Его отцом предположительно называли Игн. И даже, даже ввязали и фамилию Войцеховского, хотя вместе их никогда никто не видел, после совместного танца на Новогоднем вечере в университете. Люди запомнили тот случай, как ни странно, и украсили его даже сверх того разными фантазиями, уж слишком они для их утомленного обыденностью воображения были подходящей парой. Молоды, красивы, эксцентричны и даже стойки в своем неприятии укоренившихся за столетия традиций у представителей высшего общества. Впрочем, времена настали такие, что что-то расшатывалось в обществе, что-то старое изживало себя и приходило новое. Но, толком, что приходило новое, никто не мог разобрать. Молодежь, оканчивающая университеты, не так уже гордилась своей знатностью, если это был ребенок богатого семейства, а хорошо учившийся студент, не придавал столь острого внимания тому, что его семья не относится к знати. Все общались на равных, все хотели оставить свой след и в науке и в своей стране и в мировом пространстве. Рабочее движение расширялось и набирало силу. Все осознавали, что ими движут справедливые требования и интересы, а масштаб разрастающегося движения начинал устрашать. Рядом была Россия, и оттуда доносились отклики появления терактов в Москве и Петербурге, размах черносотенского движения и все большее недовольство царской властью. Правительство Будапешта и полиция, просто обескровилась в вечной борьбе за возникающими то тут то там дебошами и их подавлением, а в особенности нахлынувшей политической литературой, где вскрывались пороки существующего строя – капитализма и разносторонне описывался прогресс в этом социализма. Умы заражались этими идеями. Этот строй привлекал равенством, надеждой, позитивом. Люди, вынужденные упорно и много трудится для выживания, услышав только лишь маленькую часть из всей этой глубокой и масштабной науки развития человеческого общества, пропускали это через себя и принимали, как надежду на избавление от безысходности и всего тупика своей жизни, где царят только нужда, зависимость, усталость и болезни.

Через две недели Анни с графом фон Махелем уехали в Австрию, где графом была арендована целая комната в знаменитой частной клинике Рудольфинерхаус, созданной в 1882 году известнейшим хирургом по имени Теодора Биллорта, в одном из самых живописных районов Вены.

Анни спокойно и тщательно прошла обследование, которое не выявило ни малейшего отклонения от нормы и беременность протекала хорошо. Молодая, здоровая женщина и её плод гармонично сосуществовали вместе, а как иначе? Но, но …это было начало 20 века! Медицина развивалась со скоростью, напоминающей извержение вулкана. Однако же, на то время суть её была такова, как дал ей определение Мефистофель: «Дух медицины понять нетрудно – вы тщательно изучаете и большой и малый мир, чтобы в конце концов предоставить всему идти, как угодно Богу!» Роды сами по себе в те времена, были для женщины как игра в рулетку и шансы всегда устанавливались 50х50. Их не ожидали в восторженной дымке парения над землей от радости и гордости, а также значимости просто божественного, предстоящего появления на свет человека! Радовались только после благополучного разрешения и лишь только после этого, так как смертельные случаи переживала практически каждая семья, не зависимо от своего финансового благополучия. С медицинской точки зрения жизнь женщины была полна опасностей. Способность производить детей на свет означала главный смысл в жизни женщины. Брак без детей не мог считаться полноценным. Продолжая род своего мужа, женщина-аристократка одновременно укрепляла и свое собственное положение внутри семьи, а также приобретала вес в обществе. Здоровью женщины немалую опасность представляли прежде всего многочисленные беременности. Предохранение почти не практиковалось из религиозных соображений, поэтому аристократки часто беременели и рожали в среднем по 5 детей каждая (и это не считая выкидышей) Проблемы могли начаться еще во время беременности, до родов. Пренатальная (дородовая) диагностика в 19 веке была на очень низком уровне, врачи знали мало о развитии плода и профилактических мерах по предотвращению возможных проблем. В середине 19-го века из Франции в габсбургскую империю пришел новый метод – метод выслушивания стетоскопом сердцебиения плода в утробе матери. Это позволило точно диагностировать замершую беременность и своевременно извлекать плод, не дожидаясь опасных для жизни матери осложнений. Как и ко всем последующим новым достижениям медицины, самыми первыми доступ к этому методу получали представители „высших“ кругов. Часто беременность заканчивалась преждевременно выкидышем. В корреспонденции женщин-аристократок тех времен это весьма часто упоминаемый факт. Многие беременные женщины зашнуровывали талию и носили корсеты. И хотя это очень осуждалось в обществе, и в случае выкидыша носившую корсет женщину семья осыпала упреками за безответственность, но, видимо, для многих беременных тщеславие и желание выглядеть стройной были превыше всякого благоразумия.

Как только появлялись какие-то осложнения, жизнь роженицы 19 века часто висела на волоске… Потому что на случай тяжелых родов тогдашняя медицина располагала очень малым арсеналом средств и далеко не всегда могла помочь. А осложнений могло быть много – «неправильное» положение плода, многоплодная беременность, асфиксия, крупный плод, преждевременное отслоение плаценты, инфекции, диспропорции тела плода…

Если плод лежал «неправильно», искусная повитуха могла попытаться рукой повернуть плод в утробе матери. Но тут появлялась опасность отслоения плаценты (кровотечение!) или придавление пуповины (перекрывается кислород плоду!).

Накладывать щипцы при родах разрешалось только врачам. Несмотря на то, что к услугам аристократических семей были лучшие врачи того времени, смерть от осложнений при родах была увы явлением нередким даже у них… Кесарево сечение почти не практиковалось. Конечно, медикам уже были известны случаи проведения таких операций еще с античных времен. Но почти все они заканчивались смертью роженицы. Например, смертность матерей после проведения кесарева в 1840 году составляла более 90%! Женщина почти всегда умирала – от инфекций или кровотечения. В Вене только в 1860 году был документально зарегистрирован первый случай, когда женщина выжила после операции кесарева. И только когда в медицину в 80-х годах ХIX века прочно вошло учение о септике и антисептике, и были сделаны открытия в области наркоза, эта операция стала намного безопаснее, и смертность при кесареве снизилась до 3-5%.

В случае замершей беременности делали «паровые» ванны и пили отвары, вызывающие отторжение погибшего плода. Если отторжения не происходило, плод извлекали с помощью зеркал, крючков. Это была довольно «кровавая» процедура. Неудивительно, что все женщины испытывали панический страх перед сложными родами. При родах все были равны перед богом – и прачка, и княгиня. Но вот в чем женщинам высших кругов однозначно повезло в сравнении с женами бедняков – у них был низкий процент смертности от родильной горячки (послеродового сепсиса).

Небольшое (но важное) отступление на тему «родильной горячки», связанное с Веной…

В конце 18 веке в Вене стали появляться общественные больницы. Польза была двойная – бедные там могли лечиться за казенный счет, а врачи и студенты изучали медицину на живых (и мертвых) людях. Это считалось очень прогрессивным вкладом в развитие медицинской науки, а также в сфере социальных реформ. Пребывание в больнице было бесплатным, и многие неимущие беременные шли туда рожать (ведь за вызов повитухи на дом надо было платить). К середине 19 века ситуация в родильных отделениях венских госпиталей была просто ужасающей! (это было до открытия понятия «антисептика»). Смертность от послеродового сепсиса в отделениях для рожениц, у которых роды принимали врачи, была огромной – 30-40%!!!! И долго никто не мог объяснить, почему же смертность рожениц от того же сепсиса в отделении, где роды принимают повитухи, составляет всего считанные проценты??? Врачи ломали головы и не находили ответа…А в больницах разыгрывались душераздирающие сцены…Поденщицы и нищенки на сносях на коленях рыдали и умоляли перевести их в отделение повитух, потому что наслышаны, что врачи «убивают» женщин.

А происходило вот что… Врачи вскрывали трупы в анатомическом театре и, наспех вымыв руки (а то и просто вытерев их носовым платком), тут же шли принимать роды или осматривать рожениц. И заносили инфекцию… А повитухи ведь не работали с трупами и просто мыли руки с мылом. Но это было отступление. Эта проблема мало касалась аристократок, так как они никогда не рожали в общественных госпиталях и от родовой горячки умирали реже других. Рожать в больнице вплоть до начала 20 века считалось признаком бедности и безысходности. Особенно были опасны многоплодные беременности – и для матери, и для детей. Дети в таких случаях часто рождались с низким весом, и первые недели их жизнь висела на волоске. В случае, если оба близнеца были мальчиками, то у аристократов возникала также проблема очередности наследования. Кого из сыновей считать старшим? Чисто логически правильным было бы считать старшим того, кто первый появился на свет. Но курьезным является то, что старшим принято было считать того младенца мужского пола, кто появился ВСЛЕД за своим братом. (Я не нашла точного объяснения этому, нашла только предположение, что считалось, что тот, кто родился вторым, тот первым был зачат). Даже когда младенец выживал в результате родов, ему предстоял самый опасный (первый) год его жизни. Смертность детей до года в «высших» кругах Вены во второй половине 19 века составляла 10% (а в бедных слоях населения до 25%!). И даже когда ребенку исполнялся год, тоже не было никакой гарантии, что он достигнет взрослого возраста. Наибольшую опасность для детей представляли инфекционные заболевания. Большой ужас наводила на матерей дифтерия – одна из главных причин смерти маленьких детей. Дифтерия начиналась с температуры, вела к опуханию горла, затруднению дыхания и в большинстве случаев заканчивалась мучительной смертью ребенка. И только с изобретением сыворотки против дифтерии (Нобелевская премия по медицине 1901), матери вздохнули с облегчением.

Как прослеживается из корреспонденции аристократок 19 века, немало детей умирало от «детской холеры» (кишечной инфекции). Печальная реальность – смерть детей в 19 веке была частым явлением, независимо от положения семьи в обществе и толщины её кошелька.

Принято считать, что во времена, когда смерть детей была постоянным спутником, и горе могло случиться в любой момент, родители воспринимали эти удары судьбы более невозмутимо и стойко. Но источники (письма и дневники) говорят несколько другое… Смерть ребенка часто повергала мать в глубокую депрессию. Этикет строго запрещал аристократке демонстрировать свои чувства на людях, а что творилось в её сердце – об этом остается только догадываться…Записи в дневниках, и переписка с родными дают нам сейчас ценную информацию и явно говорят о том, что у многих матерей душевные раны были очень глубокими. Иные матери долго не могли оправиться от тяжелой утраты, это накладывало отпечаток на её отношения с остальными детьми, а также могло привести к отчуждению в отношениях с мужем. Анни готовилась стать медиком. Да, она окончила медицинский факультет Будапешского университета, но это еще не значит стать медиком. Но знала она о человеческом организме больше, чем простой смертный. Почему врачей часто судят и считают перестраховщиками? А это данность профессии. Они знают о болезнях больше, они и видят их чаще, поэтому перестраховываются уже чисто автоматически.

О, дева, Мария! По подсчетам, Анни родить должна была через две недели, и она стала бояться. Раньше, занимаясь больными в своей больнице, и затуманенная проблемами день ото дня, она не успевала подумать о возможно плохом исходе родов. А сейчас, когда кругом сновали врачи, и то и дело осматривали, мерили, проверяли, брали анализы, да и сама пациентка ничем не занималась, время стало тянутся медленно и утопичные мысли приходили в голову непроизвольно. Рядом был супруг, о котором можно только мечтать! Он растворился в ней. Он ей заменил и отца, и мать, и самого заботливого и галантного любовника. Конечно же, он был умудрен жизнью, рационален и продуман во всем. Ему порекомендовали еще на самых ранних месяцах беременности хранить воздержание, а на последних, вообще забыть о интимной жизни, и как самый послушный ученик граф соблюдал все требования. Как он называл свою молодую супругу «Светлячок». Ему доставляло наслаждение просто находиться рядом – вглядываться в её лучистые огромные глаза, проводить с ней вечера у камина с бокалом вина. Помогать ей разбирать с помощью своего мужского логического ума и житейского опыта возникающие затруднения в обыденной жизни, легкой печалью касаться воспоминаний о своей первой жене, так как Анни типаж человека был таким же. А главное, в его возрасте, пробудиться в надежде на большое и яркое будущее, снова начать строить планы и даже мечтать о чем-то! Однажды, вот так и было, присев у камина и облокотившись на его ноги, накрытые небрежно пледом, она и спросила его:

– Какая у него мечта в жизни?. Граф так был озадачен. А задумавшись, не смог и ответить сразу. Он, в суете, в постоянной работе и заботе о своем бизнесе, в проблемах с сыном – перестал просто думать об этом! А поэтому, только чуть усмехнувшись ответил:

– Светлячок. Ты забываешь сколько мне лет. Какие мечты? Мечты люди себе определяют в юности, а потом всю жизнь работают над их воплощением.

– А у тебя же была мечта в молодости?

– Конечно. Я родился в состоятельной семье, но все время хотел построить бизнес по-своему, как его вижу я. Отделиться от отца, иметь свою команду, с которой тебе комфортно и с которой ты куда-то все время движешься.

– И все!

– Для тебя это мало?

– Нет! Я в том смысле, только это или еще что-то хотелось?

– Ну, Анни, ты знаешь. Одна моя мечта исполнилась. Только она потом перестала быть мечтой. Как только у меня появился свой бизнес, начались самые трудные времена – вечная гонка, чтобы сохранить этот бизнес, расширить, приумножить, а затем, чтобы конкурировать с другими и каждый день как первый раз, новости, новости, непредвиденные обстоятельства, трудности, срывы, расторжение контрактов, нарушение договоренностей, обман и поиск, не останавливаемый ни на минуту новых заказчиков, новых возможностей и новый вариантов. А вторая мечта, как бы взяла и посмеялась мне в лицо. Ты же моего Томаса знаешь? И чья здесь вина? Может моя? Может жены, а может это просто карма? Тогда её нужно отработать! Но…но я не знаю как! Я не знаю, что сделать, чтобы он стал лучше?

Анни похлопала его по коленке. Она не хотела, чтобы он думал о грустном.