– Говорю же вам – нормальная страстная молодая женщина. А что тут удивительного?
– Псевдоним слишком вычурный. До тошноты… – Тут я действительно впервые поняла, что псевдоним дурацкий. А мне казалось…
– Это не псевдоним, а имя. Хотя она могла бы позволить себе и псевдоним.
– Актриса?
– Писательница.
– М-да? И как пишет?
– Классно! Некоторые стихи так и просятся лечь на музыку.
– Групповуха?
– И в том, как вы это сказали есть нечто… из того, первого письма.
– А, так вы с ней еще и переписываетесь? – Мне стало нехорошо.
– Нет. Только вначале. Она дала объявление в газету с номером абонементного ящика. И имя. Для Эмилии. Я написал. Что-то было в этом объявлении… Зацепило меня. Хотя я в эти дела не верю… не верил – и никогда не читал странички знакомств и уж, разумеется, не писал туда. Да и газета – не моя. Я желтую прессу… – Он взглянул на меня. – Надеюсь, что и вы?
– И я. Хотя то, что вы мне сейчас рассказываете – та же желтая пресса. Дама с именем и фамилией дала объявление, и первый же ответивший уже рассказывает всему миру, какая она страстная, раскованная и сексапильная.
– А вы, оказывается, феминистка! И праведница?
– Какие глупости! – Я едва взяла себя в руки. – Плесните мне, пожалуйста, еще коньячку!
– Уж и себе заодно. Можно?
– Вы же не смешиваете?
– Ну, такой день… За него можно и двумя плохими заплатить. – Он снова улыбнулся той улыбкой, но на сей раз ничего, кроме боли, я не почувствовала.
– За Эмилию? – спросила я.
– За вас!
– Ну, как хотите. А я выпью за ту дурочку Эмилию, что поддалась глупым чувствам и послала объявление в газету, которую читают болтуны и распутники. – Я подняла рюмку и чокнулась с небесами. – Надеюсь, она вовремя вычислила вас и не влюбилась?!
– За нее я не могу отвечать, а я – точно. Попался в сети…
– Красотка? Высокая, кареглазая, с вьющимися черными волосами?
– Точно. Так вы с ней знакомы?
– Нет. Просто перечислила качества, противоположные моим. Чтобы определить ваш вкус.
– Если так, – попали в точку. Но в даму с таким набором качеств я влюбился не благодаря, а вопреки. Скорее, нутро меня покорило. Женщина с темными волосами – то же самое, что мужчина – с белыми. На первом месте для меня – рыжеволосые, затем идут блондинки. И уж на худой конец… Но на первом – ры-жи-е! – Он улыбнулся, но я быстро перевела взгляд на свечу и успела защититься от очередного укола шпаги.
– Слушайте, а вы – хват! Нигде своего не упустите?!
Он промолчал.
– Так. Надоели вы мне со своими эмилиями. Приступайте к работе. Зарабатывайте денежки!
– Приказывайте. С фокусами у меня – туго. Но спеть под гитару или… стихи прочесть… Это сколько угодно.
– Гитары нет. Отдала в мастерскую. А стихи… Что ж, пусть будут стихи. Только – хорошие. И не про собак. Не «Собаке Качалова» и не «У попа была собака…» Это, думаю, понятно?
Илья вздохнул и начал читать. Волосы у меня на голове зашевелились так, словно из-под них врассыпную кинулись сотни меленьких мышат…
– «Все наши несчастья – всего лишь предвестья благие.
Все приобретенья – кассандры грядущих утрат.
Изменится все…
– …я пророчу, мои дорогие,
Голодный наестся, в шелка обрядятся нагие,
Ждет праведных нимб из червей и полынь на могиле,
А грешников ждет наказанье…
– …веселенький ад». Вам знакомы эти стихи? – Он был потрясен, но вовсе не смущен.
– У меня хорошая память на все, что я когда-либо писала.
– Только не говорите, что это написали вы.
– Хорошо, не буду.
– Значит, правда… Эти стихи – ваши.
– Наши…
Илья недоверчиво и изучающе смотрел на меня с полуулыбкой человека, который знает, что сейчас признаются во лжи, обернут все в шутку, и всем своим видом показывал, что он заранее прощает розыгрыш и даже рад поучаствовать в нем в качестве разыгрываемого лоха, – но я не оправдала его ожиданий.
– Я написала их четыре года назад. К случаю. И не помню, чтобы разрешала кому-нибудь выдавать их за свои… Разве что Веньке. Он любил на мальшическом междусобойчике блеснуть строфой…
– Братец?
– Не поняла?..
– Венька – это ваш брат? Сына, который ходит на междусобойчики у вас не может быть, верно?
– Мне двадцать восемь. Если бы в шестнадцать лет родила… Или в пятнадцать…