Параллельные кривые

Он писал довольно долго всё, что приходило в голову, пока не погасла в голове бегущая строка с разным вздором. Наступила тишина. Он закрыл глаза и будто остался один в тени Сатурна. Так он описал своё состояние, когда открыл глаза в пять утра, бодрый и спокойный, не обременённый ничем.

Глава 2. Жертвенный баран

Алла вернулась через три дня, сама не своя.

– Алла, хотите, я побуду с Вами?

– Нет. Я в порядке. Спасибо вам. Что за домом присмотрели и вообще…

Он стал собирать вещи.

– Алла, тут такое…этот человек, которого Вы ездили хоронить…мне кажется, он снова жив. Только не хочет, чтобы знали не те люди.

– Что Вы несёте?

– Вот, смотрите сами, – он сунул ей фото. И почему-то вспомнил сейф со скелетом. Как-то эти события были связаны, но как, он не мог понять. Он рассказал ей о голосе в голове, Алла выслушала спокойно, будто для неё это не новость:

– Что ж, будем жить исходя из открывшихся обстоятельств. Я чувствую, мне всё же потребуется Ваша помощь, только пока точно не знаю, какая. Постарайтесь в ближайшие несколько дней не говорить ни с кем о том, что произошло, даже со мной. Дневниковых записей тоже не делайте. Соблюдайте внутреннюю тишину, а если мысли будут одолевать – просто беспрерывно читайте любую молитву или идите колоть дрова. Мне надо побыть одной, но выпускать Вас в город сейчас нельзя. Не спрашивайте, почему, так надо. Где Вам понравилось сидеть больше всего?

– На лежанке.

– Кто бы сомневался, – она улыбнулась, – тогда располагайтесь там и не шумите. Ни вслух, ни про себя. Я уединюсь на час.

Арсений уселся на лежанку и стал смотреть в окно. Падал снег, укрывая кружевные кроны плодовых деревьев. На верхушках яблонь кое-где висели красные и бурые плоды. Прилетела какая-то большая рыжеватая птица с синими крыльями и стала долбить мёрзлое яблоко. Крючковатая графика грушевых ветвей завораживала. К стволу одной из груш была приставлена лестница, и по ней прыгала ворона. Прыг-скок – две перекладины вверх; прыг-скок – две вниз. Вдруг ворона, будто почуяв взгляд наблюдателя, обернулась и уставилась на Арсения:

– Спааать!!! – заорала она, и Сеня даже не успел удивиться, провалившись в глубокий сон без сновидений.

Через час пленник тишины вскочил, словно его подбросило взрывной волной. Посмотрев по сторонам невидящим взглядом, он снова упал головой на подушку. Одновременно с ним в мансарде открыла глаза хозяйка дома. Она взяла с прикроватной тумбочки бумагу, карандаш и быстро зафиксировала результаты «погружения». «Да, братка, попал ты в переплёт. Две силы заинтересованы в том, чтобы ты находился сейчас там. Одна – бездушная, алчная, свирепая. Другая – не менее свирепая, но преследующая противоположные цели, магическая группа. Меня не обнаружили. Я следила твоими глазами. Но повторять фокус «два в одном» рискованно. Итак, что мы имеем? Убивать тебя в этой деревне не собираются. Тебя посвятили в некую традицию, чтобы иметь возможность контролировать и защищать. Пока ты им нужен, по крайней мере. Зачем, я не поняла. Не знаю языка, а намерение читать могу только на уровне «опасно – не опасно». Алла зарисовывала, записывала. «Вторая сила, от которой исходит угроза, находится в другой стране. Идёт война у них там или народ постигло иное бедствие, я не понимаю. Просто пахнет смертью, много смертей».

Было тихо. Малахольный сценарист послушно не мешал. Она спустилась в кухню, где аккуратно тикали настенные часы и сквозь тюлевую занавеску сочились сумерки. Задёрнув плотные шторы, Алла приоткрыла дверь в столовую. Арсений задрыгал ногой во сне, прямо как Пуля. Печная лежанка была ему коротка. Собственно, как и ей. Видимо, дом строили хоббиты. Хотя, зачем малоросликам потолки два восемьдесят? На вырост? От шороха гардинных колец Загадов проснулся и стремительно принял вертикальное положение, широко открытыми глазами всё ещё досматривая какой-то сон. Он кивал головой и угукал, будто отвечая согласием на чьи-то слова.

– В сумерки нужно окна зашторивать, нельзя их в дом впускать, – пояснила Алла.

– Кого их?

– Ну… Их…

Слова никак не возвращались к Сене, и он только смущённо кивнул. Наконец пустоту в голове стали заполнять аморфные массы смыслов, постепенно отвердевшие в слова:

– Алла…а как это…это всё можно соединять? Ну…вы вроде православная…и в то же время…вас бы на костре…того…

Алла улыбнулась.

– Не знаю, как соединить и можно ли. Так сложилось. Меня окрестила бабушка в детстве. Окунула в речку, надела крестик. Она была из старообрядцев. Распятие у них с перекладиной и крестятся двумя перстами, а в остальном какая разница, я не поняла. Окрестила и окрестила, я и не вспоминала до поры до времени. Храмов поблизости не было, время было антирелигиозное. И у меня не было привычки к молитве. Родители были далеки от религии, не приучили. А потом приснился мне страшный сон, который и теперь вспоминать не могу без содрогания.

Снится мне, что я сижу на диване в бабушкином доме, напротив дверного проёма в другую комнату. А там дальше окно, я в него смотрю и вдруг вижу, как с той стороны приближается тёмная фигура. Я понимаю, кто это, мне становится страшно. Он просачивается сквозь стекло и двигается на меня. Жёлтые глаза светятся. Я цепенею от ужаса. Силюсь поднять руку для крестного знамения, но не могу. А он смеётся так театрально:

– Ха-ха-ха, ты же не крещёная!

А потом добавляет:

– Но ты не бойся, я тебя не трону.

– Ну да, зачем трогать некрещёного, он и так к Богу никогда не придёт…

– Возможно. Но Иоанн? Что вы скажете о нём? Как он пришёл к Богу, и кто крестил его? Видимо, есть пути. Кроме того, есть и другие религии. Но я не хочу сейчас пускаться в дискуссии.

Я тогда проснулась в холодном поту и решила, что надо пойти в храм и пройти полный обряд крещения. Бабушка обиделась, что я не в той традиции крестилась. Говорила, что лучше нигде не креститься, чем «у этих». Это сейчас РПЦ со старообрядцами замирилась. А тогда не очень-то друг друга принимали. Но дело не в этом. Я будто обрела защиту, в которой нуждалась. Подозреваю, что так делают все тревожные люди. Ищут защиты от неведомых и невидимых угроз, не слишком вдаваясь в суть и историю религии. Как говорится, где родился, там и крестился. Наверное, родись я в Китае, была бы буддисткой. Просто выбора не было, опоры не было, а страха было много. Ну да ладно. Картошка в печи уже должна быть готова. Будем ужинать.

– Вы не рассказали, как в вашей жизни соединились православие и… другие практики. Как их сейчас называют? Магия, эзотерика?

– Значит, должны были соединиться, раз соединились. Естественным путём. Эклектика – наше всё.

Она засмеялась и сунула ему банку квашеной капусты:

– Накладывайте в салатницу. Давайте ужинать.

– Послушайте, ну нельзя ведь жить с такой кашей в голове! – он попытался продолжить свою линию.

– В моей голове нет никакой каши. Потому что там вообще ничего нет. Пустота, – пресекла она дискуссию. – Ешьте и помалкивайте.

Она не хотела говорить и о брате, изящно и беззлобно уводя разговор на местные реалии. Тем более ей претило делиться, с кем бы то ни было, содержанием своих медитаций.

Ранний вечер уплотнился до вязких сумерек, в которых тонули звуки. Затворники разошлись по своим комнатам, каждый с мыслью «ну, по крайней мере, мы друг другу не мешаем».

Игорь Стрельцов открыл глаза и ничего не увидел. Было тесно и душно, словно его завернули в пыльный ковёр и перетянули для надёжности верёвкой. Вестибулярный аппарат регистрировал качку, и Стрельцов сначала подумал, что ковёр перекинут через спину коня или верблюда, бредущего по пустыне. Потом ему почему-то вспомнилась «Кавказская пленница» с незадачливым Шуриком, висящим в спальнике над пропастью. Но тело лежало на жёсткой ровной поверхности, и не было слышно ни шума волн, ни дыхания животных, ни звука шагов. Он попытался пошевелить руками – они были притянуты к туловищу. «Кому это понадобилось меня пеленать?». Почему именно этот, а не какой-то более полезный вопрос пришёл ему в голову, он не смог бы объяснить. Кто бы это ни был, укутал он Игоря качественно, – воздух с трудом проникал через полотно.

«Я жив. Это уже хорошо. С остальным разберёмся. Главное, спокойствие. Я могу дышать, значит, теоретически, могу чувствовать запахи. Я ощущаю помимо своего дыхания внешний ритм. Он неправильный и непостоянный. Значит, я болтаюсь в воздухе. От воды была бы сырость. Если воздух проникает через ткань, значит, могут проникать и звуки. А я не слышу. Хм, да я не слышу и своего дыхания, я его только чувствую, как движение грудной клетки. Контузило, что ли? Дальше. Температура. Не околел в январе – значит, не в Сибири. Помню, что январь, это радует. Даже если я был без сознания, полгода тут висеть не мог. Стало быть, где-то в южных широтах. Или в помещении. Как же меня сюда занесло, в эту люльку?».

Очень хотелось в туалет. Но писать под себя в сознательном возрасте было бы крайне неприятно, тем более, когда непонятно, сколько времени придётся лежать мокрым, привлекая всякую заразу, и кто его обнаружит по струйке. Мочиться лёжа, когда делать этого уже по возрастным и медицинским показаниям неприлично, ему однажды довелось. Ему было семь лет, он чувствовал себя совершенно взрослым, потому что уже год как ходил в школу. Родители взяли их с Алкой в деревню к тёте Симе на юбилей. Удобства были на улице, и детям поставили горшок у печки. Взрослые ходили туда-сюда, спрятаться было негде, он мучительно стеснялся и не смог оголиться у всех на виду. Он не знал, как поступила Алка. Пока он мялся возле горшка, она уже заснула. Ещё одним испытанием было то, что им постелили вместе на диване, а у них с рождения были отдельные кровати. Он лёг и решил терпеть. Но организм не послушался. Проснулись они в луже и с позором выслушали нотации тёти Симы. Досталось Алке как младшей. Подумали на неё, обозвали зассыхой, а он не стал возражать. Просто промолчал, а потом носил с собой всю жизнь эту позорную тайну, боясь попросить прощения. Боялся признаться в бессилии. Для Алки он всегда был героическим образцом, защитой и опорой. Не мог же он сказать «Я тебя предал». Нет, это слишком. Пусть лучше думает, что она курица и зассыха, а он будет её защищать.

Алка с ролью курицы никак не хотела мириться, и всюду следовала за ним, отчаянно конкурируя совсем в не девичьих занятиях. Когда он пошёл в секцию айкидо, она увязалась за ним. На вопрос тренера, зачем ей это надо, не лучше ли в гимнастику такой тоненькой девочке, она ответила: «В гимнастику поздно, а понять философию единоборства – в самый раз». И она падала на середине тренировки от усталости, не выдерживала кувырков через голову и постоянных перемещений на коленях, но была блестящим спарринг-партнёром. Видимо, вправду что-то поняла, во что не особо вникали сильные и выносливые парни. Когда его вместе с другими студентами мединститута направили в учебно-авиационный центр для прохождения обязательной военной подготовки, Алла тоже захотела прыгать с парашютом. Как она умудрилась записаться в ту же группу, он не вникал, потому что давно понял: если эта курица захочет летать, она полетит. Первый же прыжок чуть не стоил ей жизни, но она не отказалась от затеи, и все последующие приземления были на «отлично». Друзья предупреждали: «Не делай из Алки другана, она так замуж не выйдет», но она вышла, хоть и недолго длилось её семейное счастье. А он так и не женился.

Воспоминания Игоря не отрывали его от попыток высвободить руки. Внутри полотняного кокона ладони могли перемещаться по бёдрам. Он попытался подтянуть замотанные ноги к животу, и ему это удалось. «Значит, в гроб не заколочен – ещё один плюс». Стрельцов расслабился и начал следить за дыханием. Успокоился. Подумал. Если сделать выдох, втянув грудь и живот, рука может сжаться в кулак. А зачем мне кулак? Чтобы колупать ногтем большого пальца свои пелёнки. Получалось немного деформировать ткань.

«А что, если представить, что ноготь – это лезвие? Может быть, то, что написано в умных книгах про У- Син – это не метафоры, а инструкции?». И он превратился в металл. Рёбра ладоней – острые, проникающие лезвия. Ощущения были удивительными, но ткань не поддалась. «Орехов не поел», – пошутила бы Алка. Стрельцов не оставил усилий. Он стал шевелить ступнями, попеременно натягивая их к себе и от себя; он вытягивался всем телом, стараясь удлиниться и так расшатать свою тюрьму; он ковырял ткань ногтями и пытался развести локти в стороны. И внутри полотна стало свободнее. В конце концов, он смог увидеть свет. Как говорится в сказках, долго ли, коротко ли, но голый Стрельцов обнаружил себя в долблёной лодке, привязанной к дереву. Его уши были заткнуты какой-то травой, а тело покрыто странными узорами.

Растительность вокруг походила на африканскую. Игорь огляделся и, не обнаружив в непосредственной близости намёков на присутствие человека, с наслаждением пустил струю, приговаривая: «А ссать на вас с Эйфелевой башни! В этом что-то есть! Ссать на вас с баобаба!». Теперь он имел право использовать эту присказку. Было бы где. Он вообще не был уверен, что тут есть люди, тем более, говорящие по-русски. «Ну, голый человек на голой земле, вот тебе случай проверить твою философию на практике. Думай, Маугли».

Он решил не задаваться бесполезными вопросами типа «как такое произошло?», не вспоминать автобиографию, а сосредоточиться на текущем моменте. Ориентировочный рефлекс как-нибудь подтянет и другие психические процессы. Память такая штука, что чем больше пытаешься что-то вспомнить, тем надёжнее забываешь. А так в простых занятиях что-то да восстановится. Одна беда: он почти не знал местной флоры и фауны на предмет съедобности. Но понимал, что люди должны быть не более чем в паре километров отсюда. Он начал вглядываться и принюхиваться, озираясь по сторонам – не блеснёт ли какое орудие труда или оконное стекло, не потянет ли дымком. Должна быть река где-то, не зря его в лодке подвесили. Головой вон туда. Непонятно, имеет ли это какое-то значение в том культе, представители которого его сюда определили. Он подумал, имеет место ритуал, хотя никогда особо не интересовался культами, всякой магией-религией. Вот Алка – другое дело. Хотя росли они в эпоху развитого атеизма, сестра была сделана из мистики – родилась такой, с собачьей чуйкой и вещими снами. Это сейчас коммерсанты поигрывают в магию, а президенты в религию. Это в тренде. Это даёт конкурентное преимущество. По крайней мере, так говорят продавцы тайного знания. Стрельцов же считал себя критически мыслящим реалистом с высоким антисуггестивным барьером. Когда завкафедрой физиологи, старик Финкенштейн, на первом занятии сказал «Бога нет!», он усомнился в этом так же, как усомнился бы в любом другом категорическом заявлении, носящем характер прямого внушения. Игорь взял за правило доверять только фактам, не вовлекаясь в пустые дискуссии о том, что есть и чего нет. Философия опыта ему была ближе, чем путь веры, поэтому восточные единоборства ему подходили. Система пяти переходов энергии, лежащая в основе большинства школ, казалась ему хорошим объяснительным принципом, далёким от религии, эзотерики и парапсихологии – не более чем метафора. Как и голый человек на голой земле. И вот он здесь. И вся его предшествующая жизнь никак сюда не вела. Доктор Айболит, висящий на дереве. В Африке акулы, в Африке гориллы… Кстати, да. Надо бы определиться, куда идти, пока они все на охоту не вышли. И поскольку определиться в предлагаемых обстоятельствах можно было только методом тыка, Стрельцов вдруг снова лёг в долблёнку, расслабился и «поплыл». Пусть. Пусть голодное тело найдёт еду, людей, – что-нибудь, способствующее выживанию. С закрытыми глазами он неожиданно ощутил плотность пространства вокруг себя. Он находился в центре, и к этому центру вели «ходы». Он осознал, что это были энергетические следы, оставленные людьми. По одной тропе его принесли, а в другом направлении мужчины ушли. Перед внутренним взором сама собой складывалась картина. Пятеро темнокожих мужчин в диковинных масках. Никогда таких не видел. Стрельцов проследил их путь до деревни, в которую мужчины входили уже без масок, неся плетёные корзины с рыбой. Один из них вдруг обернулся и посмотрел ему в глаза. Потом быстро что-то прощебетал остальным, они поставили корзины, обняли друг друга за талии, образовав стену, и скрылись в тумане. Игорь больше ничего не видел, но запомнил путь. Он скинул вниз свой саван и принялся спускаться, подбадривая сам себя: «А как ты хотел? С баобаба слезть и жопу не ободрать?».

Он шёл в направлении, подсказанном видением, в сторону еды и тепла. Но никакой уверенности в правде увиденного у него не было. Просто лучше сделать и пожалеть, чем погрязнуть в сожалениях, ничего не делая, – врачебный принцип «не навреди» сам к себе он применял как-то так. Босиком он не ходил примерно столько же, сколько не писал под себя, и необходимость смотреть под ноги перераспределяла его внимание невыгодным образом. Незадачливый следопыт стал добычей, когда неловко стоя на полусогнутой ноге, стряхивал какое-то насекомое с другой.

– Ядрёна копоть! – только и успел сказать Стрельцов, взмывая в небо в сетке-ловушке, словно на аттракционе «Рогатка» в парке на набережной. – Что у вас за манера людей подвешивать?

– Рузки? Эй, ты рузки? – вдруг услышал он высокий и одновременно глубокий голос.

– Русский, русский. Может, опустишь сеточку, на земле беседовать удобнее.