За ними подтянулись и старшие, благодаря чему уже с ними мне удалось найти какое-то подобие общего языка. Меня они считали странноватой, потому что я не жаловалась, не закатывала истерик и глаз, и в любой ситуации старалась понять, почему происходит именно так, а не иначе, и можно ли это исправить, в отличии от большинства девочек нашей группы, но между нами всеми было одно важное качество – мы все были девочками и всем хотелось быть красивыми. Старшим, конечно, не хотелось безумного переплетения на голове, нежная и тихая Маша, например, просила две вывернутые косы или одну набок, а дерзкая и наглая Лида просила заплетать ей тоненько виски, чтобы издалека казалось, что они у неё выбриты. Со мной и Алёнкой, нас было восемь девочек, трое старших, двое самых маленьких, и три девочки посерединке, те, кто уже старался казаться взрослыми, но ещё не имели даже паспорта.
И это дало свои плоды. Однажды, когда меня попытались было затравить в очередном новом классе и отнять сумку, Лида, бывшая главарём своей собственной компашки оторв, вступилась и по старой доброй детдомовской традиции предложила моим одноклассникам подраться стенка на стенку, от чего нежные домашние детки, разумеется, отказались. Скорее всего, большое здание практически в центре города досталось городу в дар от какого-то мецената, и школа "по прописке" оказалась, по сути, поделена между детдомовскими детьми, хоть их и было меньшинство, и домашними детками с достатком выше среднего, центр города же. Собственно, поэтому меня и попытались "поставить в стойло" – я оказалась единственной детдомовской в классе, и одноклассники пытались отыгрываться на мне за сверстников, которых мои соплеменники держали в страхе.
– О, прикол, – гыкнула Лида, разглядывая себя в зеркало. – Хоть сейчас на гитаре лабать идти! Слы, Милка, а ты не умеешь? Я хотела пойти учиться, но квоты не было.
– Не умею, – коротко мотнула головой я, складывая все свои приспособы для волос в свой шкафчик, а её косметику просто позакрывала, чтобы не пылилась и не портилась. – На скрипке когда-то играла, но мне при прописке руку в трёх местах сломали, так что, увы.
– Буэ, – отреагировала Лида. – Пилиньколки – не моё.
– М-да? – хмыкнула я. – А как же Skillet и КиШ? Крематорий? Apocalyptica? Да даже Битлы и Элвис…
– Так ты шаришь! – заулыбалась девушка, не прекращая крутиться перед зеркалом, наслаждаясь собой с завитой начёсанной гривой и чёрными-чёрными смоки-айс на глазах. – Нет, ну это, канеш, святое…
– Рахманинов, Чайковский, Страдивари? – перечислила я и посмотрела на Машу, но та скромно улыбнулась, продолжая усердно вырисовывать стрелку перед сегодняшней дискотекой. – Вивальди? Паганини?
– Линдси Стирлинг и Дэвид Гаррет, – скромно улыбнулась девушка в ответ, а я уважительно покивала. – Питер Бука, но это фортепиано.
– Бука? – фыркнула Лида. – Не, бук нам не надо, у нас Милка – всем букам бука.
– Это просто у тебя шило в одном месте, – хмыкнула я. – Когда загремишь в интернат за очередную драку, переверни и отдайся блатным, дадут погоняло Шершень и переселят к блатным.
Девочки сначала не поняли мою переиначенную старую байку. Переглянулись. Посмотрели на невозмутимую меня. Снова переглянулись. И вот тут нашу комнату старших разразил ржач. Мы развалились по койкам и гоготали тремя пародиями на лошадей, всхлипывала Машка, у которой из-за меня размазались нарисованные дешёвой подводкой стрелки, хрипло задыхалась Лида, причёске которой такой экстрим уже был ни по чём, тихонечко подвывала я, ещё не успевшая накраситься и потому утиравшая выступившие слёзы тыльной стороной ладони. Иногда кто-то всхлипывал заветное "шершень" и всё начиналось по новой, поэтому на дискотеку мы опоздали.
Если честно, Лида у меня больше ассоциировалась с группой The Hatters, хотя себя саму она бы точно отнесла к Slipknot или ещё чему потяжелее. В ней были скрипичные нотки, когда она тихонько мурлыкала себе что-то Цоевское под нос, собирая рюкзак ко следующему дню, был резкий ритм барабанов – она звала его своим характером, были протяжные партии аккордеона – несусветная матерная ругань, которой она совершенно не стеснялась и за которую регулярно получала по шее от воспитателей, а ещё в ней был попадающий в каждую ноту вокал – это была безусловная верность своему слову, она была ровно тем, что она говорила, и никогда не отходила от продуманного образа панк-девицы, которой всё ни по чём.
Машу же, хоть она и отнесла бы себя к самым спокойным композициям Линдси Стирлинг, типа Carol of the bells или Hallelujah, я считала Временами года Вивальди. Она была вся целиком в звучании скрипки, в ней больше не было ничего, и, хотя уже сложно удивить обывателя, ведь все пределы этого инструмента человечество давно изучило, но многогранность шедевра классики всегда завораживает и никогда не надоедает, и мало у кого потянется рука переключить. В ней не было ничего, кроме шедевральной игры скрипки, но ничего больше ей и не было нужно, потому что она была монолитной и цельной в этом фантастическом шедевре, и её нрав завораживал этой кажущейся простотой, тогда как ни один кавер, ремикс или копия так и не смогли превзойти оригинал.
Может быть, девочки меня саму отнесли бы к каким-то опостылевшим произведениям типа Собачьего вальса, Полёта шмеля или, быть может, даже Токката и фуга ре минор, но я себя назвала бы произведениями группы Кровосток. Спокойные, лайтовые биты, но будоражащие обыденностью ужаса рифмы, провозглашённые настолько равнодушно, что таким тоном впору зачитывать аудиокниги по астрофизике. Может быть, я не до конца разобралась в парадигме восприятия этого мира взрослыми людьми, и оттого воспринимаю всё вокруг так бесстрастно, постыло и обыденно, но у меня есть собственная система ценностей, и я не намерена от неё отказываться. Каждому – своё, ведь так?
Я не расстраиваюсь, когда никто из мальчишек не зовёт меня на танец, потому что здесь и нет того, кто мне бы понравился, да и выглядела я, если честно, нелепо. Да, красиво накрашенная и с причёской, но одетая в чёрную мужскую рубашку, откровенно на мне болтающуюся, облегающие Маринкины джинсы и берцы, – и это лучшее, что мне удалось собрать из наших вещей. А может быть, у меня просто нет вкуса, и я имею ввиду абсолютно все смыслы этого слова, ведь мне никто не нравился из местных мальчишек настолько, чтобы я действительно расстроилась из-за отсутствия приглашения на танец. Девчонки из других групп смотрят на меня с превосходством, насмешливо, мол, нам-то перепало, а тебя даже вшивые семиклассники не пригласили, но я отвечаю им горделивой ухмылкой, мол, и это – лучшее, что вы нашли? Ну-ну.
Может быть, я и не нравилась другим старшим нашего детского дома, но я нравилась Лиде и Марине, а ещё нравилась младшим за косички, и этого было достаточно, чтобы моя группа была за меня. А этого уже с лихвой хватало, чтобы меня лишний раз не трогали и не пытались задеть плечом, когда я иду со своим разносом с ужином к столу, и, в целом, мне этого было достаточно. В подружки ко всему детскому дому набиваться я и не собиралась. Условно своя хоть для кого-то, кто не поленится вступиться за меня кулаком, и это уже хорошо.
– Мила, – окликнули меня.
Я повернула голову, оказываясь в нелепейшем положении, но застесняться не поспешила, только сплюнула изо рта пол-мотка эластичного бинта, рефлекторно подтянула сильнее, чтобы давным-давно травмированное колено правильно зафиксировалось, и посмотрела на воспитателя нашей группы. Его, в отличии от меня, смущал мой внешний вид, когда я в одной футболке и трусах бинтую колено, поставив ногу на железную опору койки, но мне было наплевать. Эта футболка с чужого плеча и длиной мне до середины бедра, так что всё практически цивильно, а если я не права и это не так, то и нехрен тогда вламываться в девчачью спальню незадолго до завтрака.
– Что, – без вопросительной интонации ответила я, решив не отвлекаться от своего занятия.
– Там Алёнка твоя, – он мотнул головой, но категорически отказывался смотреть на меня и усердно косил глазки в потолок. Ну-ну. Если его так волнуют полураздетые шестнадцатилетние девицы, то долго он тут не продержится, скорее рано, чем поздно, вылетит или даже сядет за связь с подопечной. – Истерит.
– На тему? – буднично поинтересовалась я, запихивая кончик бинта под обвязку. Вообще-то, это было нетипично, Алёнка в своём стремлении "быть как Мила" истерик старалась не колотить, да и вообще вела себя спокойно, даже удивительно сдержанно, как для шестилетнего ребёнка, но бывает всякое.
– Её забирать приехали, – нехотя сознался воспитатель.
– Нормально всё?! – вызверилась я в считанные мгновения, одновременно перепрыгивая из коротких джинсовых шорт, которые не видать было под футболкой, в свои камуфляжные брюки, а заодно и из своего извечного спокойствия в состояние близкое к бешенству. – Мне сказали, что только через неделю!
– Не хотели истерик, – вздохнул воспитатель, а я пронеслась мимо, невежливо задев его плечом.
– И как, получилось? – ядовито огрызнулась я, но ответа дожидаться не стала.
По территории детского дома я пролетаю не ракетой системы воздух-земля, и даже не пулей, я лечу осколком разрывной гранаты, практически одним прыжком перепрыгивая через все десять ступеней со второго этажа на первый, и вылетаю во двор. Картина маслом. Растерянные новообретённые родители, директриса почти что в панике, и моя Алёнка, натурально бьющаяся в истерике посреди двора, захлёбывающаяся в соплях, некрасиво покрасневшая и отбивающаяся, отбрыкивающаяся всеми конечностями, вопящая что-то нечленораздельное, но я явственно несколько раз услышала там "Мила". Как я и думала, нам хотели не дать попрощаться, но не вышло, мой аленький цветочек всё решила за них.
– Тише-тише, – я подлетаю к ребёнку и на манер рок-звезды падаю на колени, прокатываюсь на коленях по мелкой щебёнке, чувствуя, как моя девочка тут же разворачивается в моих руках и со всей своей дури обхватывает меня за шею, тут же заходясь в плаче мне в плечо. – А-аленький, ну ты чего…
– Не хочу! – всхлипывает девочка, пока я глажу её по спине и переглядываюсь с её усыновителями. – Мила, я не хочу! Я без тебя никуда не поеду!
– Ну что значит "не поеду", мм? – я крепче обнимаю сестру и молюсь, чтобы никто не подумал, будто это я её научила так себя вести. – Ну чего ты? Всё хорошо будет. Тебя там знаешь, как любить будут? Даже я тебя так не люблю, как тебя там будут обожать.
Не соврала, кстати. Ну какая любовь? Я даже не могу прокормить этого ребёнка, как бы в свои шестнадцать не рвала жилы. Работала, да, платила коммуналку, чтобы дома тепло было, и горячая вода из крана текла, но ведь регулярно случалось, что мне нечем было накормить ребёнка, и не всегда выходило что-то украсть, пусть даже булку хлеба. Это не любовь, нет. Жаль, мне слишком мало лет, чтобы сдавать кровь, тогда ещё бы хоть какая-то копейка получалась, но вот так… Нет, это совершенно не любовь. Если бы я её любила, я бы смогла её обеспечить всем необходимым, но как бы я ни старалась, я не смогла, так что на роль любящей старшей сестры совершенно не годилась.
– Всё хорошо будет, слышишь? – я глажу сестрёнку по голове и снова поднимаю глаза на её усыновителей: – Я каждые выходные буду к тебе приезжать, хочешь? Будем с тобой в парк аттракционов ходить. Или в кино, хочешь?
– Мила, не бросай меня, – плевать она хотела на мои заманухи, только всхлипывает и крепче жмётся. – Мила, я не буду больше мультики смотреть, даже сладкое есть не буду, только не бросай меня!
– Я тебя не бросаю, слышишь… – я только хотела было продолжить свои уговоры, но меня перебил отец семейства.
Он посмотрел на жену очень долгим взглядом, и в этом взгляде что-то было, что-то очень тяжёлое, даже мрачное, но он не сказал ни единого грубого слова, только перевёл свои умные глаза на директрису и мрачно постановил:
– На старшую документы оформляйте.
Я не смогла поверить своим ушам. Сперва даже поводила глазами вокруг, убеждаясь, что кроме меня никого старше Алёнки тут нет, потом взглянула на довольную мать семейства, одним своим видом утверждающую, что именно этого исхода она и ожидала, и посмотрела на отца, но он не смотрел на меня, только досадливо поджимал губы и морщился. Понятно. У него есть старший сын, и он совершенно не собирался обзавестись ещё и взрослой дочерью, он был готов только к маленькой шестилетней девочке, никак не к шестнадцатилетней девушке, но, видимо, его супруга ему говорила, что примерно так всё и будет. Скотство.
– Не надо, – прошептала я одними губами и даже помотала головой, утверждая, что мне такие жертвы совершенно точно не нужны. – Я не хочу.
– Ну, как видишь, вариантов у нас особо нет, – холодно отрезал отец семейства, а я поняла, что хлебну с ним ещё немало. – Или мы забираем вас обеих, или обеих оставляем.
Я хотела было зло и ядовито брякнуть, что с таким отношением пусть лучше оставят здесь, но не имела на это морального права. Мне, может быть, и будет лучше, но в моих руках мелко тряслось маленькое солнышко, которому я такой судьбы не пожелаю, ведь это только мне всего полтора года осталось до выпуска, а ей здесь ещё целую жизнь провести придётся, и нет совершенно никакой гарантии, что на неё найдутся ещё хотя бы одни такие же благополучные. Не приведи боги, снова попасть в такую семью, какая у нас с ней была.
– Мы можем оформить попечительство, но выплата… – начала было директриса, но мужчина оскалил зубы и в её сторону.
– Похоже, что меня волнуют деньги в этой ситуации?! – сквозь зубы процедил он. Наверное, он хотел заорать, гаркнуть на неё, чтобы у вечно мямлящей директорши не осталось сомнений в его решении, но сперва покосился на только-только успокаивающуюся в моих руках Алёнку и решил не пугать ребёнка.
Совершенно растерянная от того, что всё в моей жизни решилось буквально за минуту, я спешно забрасывала свои немногочисленные пожитки в рюкзак, не желая ещё сильнее нарываться на недовольство отца семейства. Особенно каких-то вещей у меня не было, единственные грубые берцы, джинсы, майку и толстовку я натягиваю на себя, куртку перебрасываю через руку, а мелочи гигиены, типа бритвы и зубной щётки, не занимают много места.
Косметики своей у меня тоже не было, по случаю дискотеки свою мне одолжила Лида, а так я и не красилась особо, ведь последние пару лет не было никакого смысла в том, чтобы обзаводиться собственной косметикой – единственный тюбик туши, который я себе позволила, когда приехала к предпоследним своим опекунам, у меня отобрали, куда-то толкнули и пропили, а меня саму обозвали шалавой и отхлестали шнуром от утюга. Спасибо хоть, сам утюг они тоже толкнули, ещё задолго до моего появления, а то вряд ли бы я пережила столкновение с самим предметом обихода, всё же, утюг – штука тяжёлая, черепушку только так могли раскроить.
Помотав головой в попытке стряхнуть с извилин невесёлые думы, я закидываю рюкзак на плечо и торопливо покидаю спальню. Жаль, девчонок нет, хоть попрощаться – они, в отличии от меня, учились в первую смену. Впрочем, если порядки там не шибко строгие и будут отпускать гулять, может и можно будет на этих выходных заскочить, а то не по-человечески как-то. Наверное, по документам оформят, что меня якобы забрали только на выходные, а уже с понедельника будут оформлять опеку, всё же, это не вопрос одного дня, но судя по всему, семейка там при бабках, так что не обломятся сунуть кому надо, чтобы всё решилось побыстрее.
– Остальные вещи решила здесь оставить? – поинтересовалась женщина, чьего имени я так и не узнала, пока мы шли от ворот к машине. – Правильно, местным деткам нужнее, а тебе мы новое купим.
– Да у меня больше и нет ничего, – просто пожала плечами я. – Всё своё ношу с собой.
– В смысле? – переспросил мужчина и посмотрел на меня. Видимо, жена его как-то успокоила, пока я ходила за своими вещами, потому что благостный настрой его вернулся и сквозь зубы он со мной больше не разговаривал. – А тёплые вещи? Как ты зимой ходишь?
– Очень широкими и быстрыми шагами, – ответила я.
Новые опекуны переглянулись между собой, но промолчали. Я тоже больше ничего говорить не стала, потому что сказать мне было нечего. Могла, конечно, пояснить, что в нашей с Алёнкой, важно вышагивающей со мной за руку, частенько и жрать-то было нечего, а у меня всегда был приоритет одеть-обуть её, а не себя, ну, просто потому что, я-то сопли и температуру переживу, не впервой, а вот лечить ребёнка – дорого, но не стала. Давить на жалость не хотелось, я в ней не нуждаюсь, а вот тёплые вещи и впрямь бы не помешали, скоро минуса ударят, а я все свои бабки спустила на Алёнку, ведь я-то напрямую могла тратить своё пособие, без воспитателей, которых в этом детском доме не хватало, и они были вынуждены заниматься вопросами нашей одежды в порядке живой очереди. Естественно, как новенькие, мы болтались в конце этого списка, мол, мы-то только из семьи приехали, вещи у нас должны быть. Все же знают, что из семей забирают только тогда, когда там всё прекрасно и вещей у детей там не переводится.