Дивный новый мир. Фантастика, утопия и антиутопия писателей русской эмиграции первой половины XX века

Огара старался посадить шефа в кресло, но не знал, как к этому приступить (он раньше не обдумал этого), и потянул шефа за хвост вниз.

Это уж было слишком для Дицци.

Он уперся передними ногами в стол, чтобы найти точку опоры, и изо всей силы, совершенно не разбирая, кто прав, кто виноват, лягнул задними ногами по воздуху.

Трах… Хрустальная посуда, вазы с цветами, старинное серебро, тарелки, чашки, стаканы – все полетело на пол, где уже до этого очутились Огара и слуга.

Когда Огара медленно поднялся, стирая со своего лица соус от бифштекса и стряхивая воду со своих брюк, то первое, что он увидел – это ядовитый взгляд мистера Стивена Росса.

– Вы никуда не годитесь. Можете убираться.

Огара ушел и – повесился.

В газетах об этом ничего не писали.

Дицци скоро ко всему привык – он пришел к убеждению, что люди еще более упрямы, чем он сам.

По истечении двух недель он уже спал в кровати Томаса Гирна, совершал утренние прогулки, ел артишоки и спаржу, менял два раза в день костюм и посещал заседания главного правления. Правда, он не ходил в церковь, но посылал туда регулярно своего заместителя.

Зато его преподобие Меррик частенько наносил Дицци визиты и затем делился своими впечатлениями:

– Будьте уверены, что наши прихожане могли бы у него поучиться.

Правда, оставалось невыясненным, чему именно могли бы поучиться прихожане у Дицци, но они верили на слово, так как верить есть первый долг верующих.

Мистер Росс был совершенно прав. Самое важное было – пробить плотину.

После неудачи Огара прошения на его место посыпались как из рога изобилия.

И у мистера Уингля сразу появилась возможность производить выбор служащих с величайшей осторожностью, так как только теперь их штат должен был быть окончательно утвержден. Если в первые дни мистер Уингль жаловался, что разноцветная окраска служащих производит недостойное впечатление, то теперь об этом не могло быть и речи.

Желтые служащие были удалены совершенно, черные же были оставлены только для кухни и конюшни.

Все остальные должности были замещены белыми, и мистеру Уинглю, к его радости, удалось даже заместить вакантные должности целым рядом французских безработных аристократов, приехавших из Парижа и севших очень скоро на мель.

Обер-гофмейстером был назначен потомок по прямой линии герцога Монморанси, а корреспонденция была доверена потомку Талейрана.

Особенно гордился мистер Уингль последним приобретением.

– Талейран был отцом французской дипломатии, – говорил он, – а французские дипломаты, как известно, блестящие стилисты.

Новый состав служащий действительно оказался на должной высоте. С какой легкостью они приноровились к новой роли!

Старый вековой обычай – с гордо поднятой головой оказывать лакейские услуги коронованным ничтожествам – облегчил потомкам Талейрана и Монморанси исполнение их обязанностей у Дицци.

Проявляемые ими при этом достоинство и торжественность вызывали у низших служащих – особенно у черных шоферов – прилив искреннего веселья.

Однажды его преподобие Меррик, направляясь со своим еженедельным визитом к Дицци, подслушал следующий разговор у гаража:

– Встречали ли вы когда-нибудь таких дураков? Этот иностранный принц Монморанси входит в кабинет и громко докладывает, как будто перед ним сидит английский король:

– Сэр, мистер Стивен Росс просит аудиенции, – и ждет, что он ответит. Конечно, тот молчит.

Тогда этот жулик Монморанси делает вид, будто он что-то услыхал, поворачивается и говорит директору:

– Мистер Росс, шефу угодно вас принять.

– Да, доложу вам, можно лопнуть со смеху, глядя на все их фокусы.

Это говорил шофер Руфус Джонсон, бездельник и игрок, но великолепный шофер, которого приняли на службу, потому что он действительно с необыкновенным искусством управлял машиной.

Как все игроки, Руфус был суеверен и аккуратно посещал церковь, так как думал, что это приносит ему счастье в игре. Его преподобие Меррик опустил свою широкую руку на плечо Руфуса и сказал с упреком:

– Руфус, клевета – большой грех. Ирония – это оскорбление святого духа, живущего в каждом из нас.

– Но, ваше преподобие, он ведь не человек, а…

– Он ничем не отличается от нас, – прервал его строгим голосом Меррик.

– Твое заблуждение происходит оттого, что твоя душа не озарена истинным духом христианской веры и ты взираешь на вещи не духовным оком, а своими жалкими плотскими глазами. Святой дух явился в виде голубя к нам на землю, и наш спаситель изображается в виде ягненка. Разве эти примеры тебе недостаточно ясно доказывают, что мы обязаны почитать всякую земную тварь, а не величаться перед нею.

Но Руфус не поддался.

– Ваше преподобие, почему же вы в прошлое воскресенье отняли у меня моего белого маленького слона, который принес бы мне счастье в игре, и назвали его идолом?

Но тут его преподобие рассердился.

– Если ты сейчас же не замолчишь, то я скажу герцогу (его преподобие больше всего любил титулы), чтобы тебя в 24 часа рассчитали.

Руфус замолчал.

И очень скоро искусственное уважение, оказываемое Дицци, перешло во вполне искреннее преклонение перед ним. Здесь действовали разные причины – вначале страх потерять место, затем взаимная конкуренция, потом привычка, еще позднее – подчинение общей традиции, и, наконец, все, решительно все без исключения высокопоставленные чиновники, финансовые короли, банкиры, газетные короли, пасторы, священники, офицеры, одним словом, «весь цвет общества» – пришли к заключению, что:

Дицци вполне на своем месте;

Дицци великолепно выполняет свои обязанности;

Дицци вполне заслужил свое богатство, свои экономические и социальные привилегии.

Вразрез с эти общим мнением шло только мнение мало влиятельных и малочисленных радикалов. Но влияние их агитации не распространялось за пределы фабрик.

IX. Дицци задает тон в общественном мнении

На заседания главного управления Дицци являлся с точностью, достойной его предшественника.

Опытный дрессировщик очень скоро научил Дицци сидеть в кресле «по-европейски».

Главные директора также скоро привыкли к своему шефу.