Дивный новый мир. Фантастика, утопия и антиутопия писателей русской эмиграции первой половины XX века

– Мистер Вудсток усмотрел в моей просьбе неуважение к его профессии. Он сказал, что только мое полное невежество является объяснением того, что я…

– Что вы…

– … думал будто студенты профессора Вудстока могли бы понимать нашего шефа лучше, чем мы…

– Ваш Вудсток, правда, профессор, но он дурак, – при этих словах мистер Росс сердито повернулся на своем конторском кресле.

– Пожалуйста, запомните одно – что никто не требует невозможного. Все чего мы требуем от будущего служебного персонала – это уменья держать, гм, умения владеть собою, э…м… серьезности… и уважения. Да, уважения прежде всего. Они должны понимать, с кем имеют дело.

– Вот этого-то именно они и не понимают, – сказал печально мистер Уингль.

– К черту! Мы их научим понимать! – и мистер Росс ударил по столу кулаком.

– Делайте, как хотите, но наберите служебный персонал. Пусть он будет красным, черным, коричневым или желтым, но чтобы к завтрашнему дню он был набран. И берите этого Огара.

– Хорошо, я сделаю, что будет возможно.

И мистер Уингль сделал все, что было в его силах. Обер-гофмейстером виллы, где жил раньше Томас Гирн и куда переехал в настоящее время Дицци, был назначен мистер Огара.

Тот самый – вы помните?

Тот самый мистер Огара, когда-то больно задевший самолюбие молодого инженера стального треста и вечно ставивший ему палки в колеса. Когда стальной трест перешел в руки Томаса Гирна, он первым делом выгнал Огара.

В то время Огара далеко перевалило за пятьдесят. Весь его капитал был вложен в акции стального треста. Но мистер Гирн действовал всегда обдуманно. Вот почему он, прежде чем приобрести стальной трест, заставил его обанкротиться. После этого Огара должен был искать заработка вместо того, чтобы проводить все свое время за игрой в гольф.

Согласно священным традициям «Американского промышленного союза», люди, принужденные в таком возрасте начинать сначала свою карьеру, годятся только для богадельни!

Особенно, если они получают волчий паспорт от таких людей, как Томас Гирн.

Одно время Огара был рассыльным у лидера демократической партии в одном из южных городов, но его карманы остались пустыми, и, в конце концов, он стал напиваться одновременно со своим ирландским шефом.

Потом он организовывал на улицах митинги и продавал любопытным ротозеям «универсальное дезинфекционное средство для нашего пищеварительного аппарата».

После этого он попал в больницу для бедных, откуда его выпустили, взяв с него предварительно честное слово, что он никогда не будет больше пить.

Огара клялся всеми святыми и вступил в армию спасения, чтобы проповедовать воздержание, но сам не смог преодолеть искушения, и его прогнали при первом удобном случае.

Протрезвившись, он стал было обсуждать, что лучше – повеситься или утопиться.

Но как раз в это время ему попалось на глаза объявление мистера Уингля.

Требуются

служащие: личный секретарь, корреспонденты, обер-гофмейстеры, камердинеры, шталмейстеры, лакеи и повара. Первоклассная служба, работы мало, жалованье хорошее.

Заявления с соответствующими рекомендациями посылать по следующему адресу: Радиополис, Акц. О-во Томас Гирн, для г-на Уингля.

Мистер Огара сразу все понял. Он стиснул зубы и послал прошение. Это было последней соломинкой утопающего.

Мистер Уингль объяснял собравшимся служащим долго и обстоятельно, что они должны исполнять свои служебные обязанности так, будто не Дицци их шеф, а Томас Гирн, то есть Дицци будет обедать в столовой на месте своего предшественника.

Дицци должен быть всегда одет согласно строжайшим традициям хорошего общества.

Дицци по необходимости придерживается вегетарианской пищи, но главный повар, а также и лакей должны проявлять величайшее внимание при изготовлении пищи и при сервировке стола.

Огара долго думал над тем, как справиться с предложенной ему ролью.

Два чувства боролись в его груди: бурный протест и боязнь потерять место. Он полагал, что им все рассчитано и предусмотрено заранее. Но когда Дицци из своего стойла переехал в виллу Томаса Гирна, когда портные в первый раз одели его в специально сшитый для него безукоризненный смокинг и в белую крахмальную рубашку и когда весь штат служащих втолкнул доброго Дицци общими усилиями в столовую, тогда Огара понял, что задача выше его сил.

Это было великолепное зрелище.

Стол был накрыт на пять приборов. Четыре главных директора предприятий Гирна стояли, словно проглотив аршин, в застывших позах за своими стульями в ожидании шефа.

Четыре главных директора были серьезны и торжественны, как будто желая всем своим видом показать окружающим, какое глубокое уважение и благоговение питают они к Дицци.

Что касается Дицци, то он не понимал ничего.

К нему явились в стойло с рассветом, как раз в тот момент, когда первый крик петуха прервал его сон, и он в блаженном настроении, развесив по бокам уши, потянулся к аппетитно благоухающему сену. Но ему не дали покушать. Вместо этого повели его бог знает куда, хотя Дицци прекрасно знал, что время для прогулки наступит позже, приблизительно тогда, когда появятся солнечные лучи в верхнем окошке стойла (в помещении Дицци было два ряда окон).

С большим трудом Дицци удалось подняться по мраморной лестнице виллы Гирна. Его копыта скользили и подгибались, как французские каблучки семенящих по скользкой улице модных дам.

Без сомнения, такое начало не предвещало ничего хорошего. Дальше пошло еще хуже. Когда Дицци почувствовал, что сапожник натягивает на его копыта специально приготовленные для них лакированные туфли, он потерял всякое терпение. Он попытался лягнуть сапожника другим, еще не обутым копытом, но это ни к чему не привело.

Кто-то был занят шеей Дицци, стараясь напялить на нее белое кольцо и стянуть затем это кольцо какой-то черной лентой.

В мозгу Дицци воскресли воспоминания из тех далеких и неприятных времен, когда он, взнузданный и запряженный, должен был работать на ферме Зиласа.

Конечно, это было гораздо хуже, чем туфли.

В конце концов, подумал Дицци, эти туфли только одна из непонятных странностей, свойственных человеческой природе и не раз приводивших его в изумление.

Но все-таки это было покушением на его свободу, а Дицци уже успел за это время привыкнуть к мирному и беззаботному существованию рантье на покое.

Вот почему Дицци вдруг издал громкое «иа» и, к величайшему ужасу присутствующих, изо всех сил ударил лбом в подбородок лакея, занятого воротничком и галстуком. Воротничок, галстук и два выбитых зуба упали на пол.

Слуга тут же был отправлен к врачу с самым строгим приказанием молчать о случившемся.

Ему вставили два золотых зуба и, кроме того, он получил 500 долларов за увечье. Это понравилось слуге, но Дицци был бесконечно несчастлив.

Трудно сказать, куда на это время девалось вошедшее в поговорку упрямство Дицци. Вероятно, он был слишком ошеломлен, чтобы разумным образом реагировать на все творящееся вокруг него. Вот почему процедура его одеванья закончилась вполне мирно и спокойно.

Испуганно и боязливо вошел он в столовую. При входе он держался даже с ясно выраженным чувством собственного достоинства, и впечатление, которое произвели его серьезные, обдуманные и выразительные движения, было вполне благоприятным.

Беспристрастный наблюдатель мог бы принять его за профессора археологии какого-нибудь провинциального университета, приехавшего в столицу на научный конгресс и смутившегося при виде такого большого количества коллег.

У мистера Росса даже мелькнула мысль, как мало в общем нужно для превращения осла в человека, если, конечно, для этого имеются деньги.

И это впечатление, несомненно, ничем не было бы нарушено, если бы не бестактность Огара.