Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

Родственник мой Владимир Исаевич управлял домами и имениями московского большого барина Н. С. Камынина[183 - Камынин Николай Степанович – владелец недвижимости в Москве и сел в Калужской губернии. См. примечание 174.]При одном из домов Камынина, на Новинском бульваре, была его контора, и в ней я занимал одну комнату. Там у меня собирались мои товарищи-кавказцы и приезжавшие из Петербурга и из других городов студенты. Привозили они с собой нелегальную литературу, переодевались у меня, гримировались и отправлялись на фабрики агитировать среди рабочих. Сам я не принимал никакого участия, ограничивался ролью гостеприимного хозяина и хранителя литературы и костюмов. Самым активным деятелем, человеком с инициативой, был Зданович, сосланный впоследствии на каторжные работы за социал-революционную деятельность.

Барский дом Камынина, где запросто бывал московский генерал-губернатор Долгоруков[184 - генерал-губернатор Долгоруков. Долгоруков Владимир Андреевич (1810–1891) – московский генерал-губернатор (1865–1891).], не внушал полиции никаких подозрений и нелегальные сборища часто происходили у меня.

Я очень интересовался политикой и ежедневно проводил по несколько часов в библиотеке Ушаковой на Воздвиженке[185 - в библиотеке Ушаковой, на Воздвиженке – частная библиотека А. и Ф. Ушаковых существовала в Москве с конца 1865 года до конца 1870-х.], увлекался чтением газет и журналов. В особенности меня интересовали события, касавшиеся Французской республики. Помню, я крайне волновался отношениями Тьера и Гамбетты[186 - отношениями Тьера и Гамбетты – имеются в виду французские политики Тьер Луи Адольф (1797–1877), первый президент Третьей французской республики (1871–1873), и Гамбетта Леон Мишель (1838–1882), французский премьер-министр и министр иностранных дел в 1881–1882 годах. Последний провозгласил: «Луи-Наполеон Бонапарт и его династия навсегда перестали царствовать во Франции!» Вместе с Тьером он стремился предотвратить франко-прусскую войну 1870–1871 гг., был сторонником реформ народного образования.]Республиканский образ правления во Франции только что утверждался, и я лихорадочно следил за всеми перипетиями борьбы между монархистами и республиканцами.

Свободные вечера я проводил в семье Владимира Исаевича, главным образом в обществе его старшей дочери Кати. Мы занимались чтением, я репетировал с ней уроки по истории, засиживался с ней вдвоем до часу-двух ночи.

Мы полюбили друг друга и соединились на всю жизнь. Она была в большой дружбе со многими моими товарищами, интересовалась политической деятельностью последних, поддерживала меня морально в студенческие годы и такой же поддержкой служила потом всю мою жизнь.

По окончанию университета, мы с Екатериной Владимировной решили издавать ежедневную газету, которая правильно освещала бы еврейский вопрос.

Попытка издания газеты

После медового периода либерализма[187 - медового периода либерализма – имеется в виду период «великих реформ» императора Александра II, в который произошли, в частности, изменения в системе судопроизводства и высшего образования, ослабление цензуры в печати и пр.] в России, в конце шестидесятых годов и в особенности в начале семидесятых, началась реакция. Сначала она робко, с оглядкой, осторожно стала поднимать голову, а затем, к концу семидесятых, заняла почетное место в правительственных и общественных сферах. Как всегда, и везде, первыми ее жертвами стали евреи, и еврейский вопрос начал обсуждаться в печати под разными соусами: научным, славянофильским и так далее.

Особенно много внимания уделяли евреям известный публицист-славянофил Иван Сергеевич Аксаков и редактор «Современных известий» Гиляров-Платонов[188 - Аксаков Иван Сергеевич (1823–1886) – публицист-славянофил, Гиляров-Платонов Никита Петрович (1824–1887) – редактор «Современных известий».]Эта газета имела большой тираж, как в Москве, так и в провинции; многие органы печати делали из нее перепечатки. В Петербурге было много мелких газет антисемитического направления, но особенно странно держал себя орган либералов «Голос», издававшийся Краевским[189 - орган либералов «Голос», издававшийся Краевским. Краевский Андрей Александрович (1810–1889) – издатель и редактор. За короткое время «Голос» стал одной из самых влиятельных русских газет. Имея покровителей в лице ряда министров, газета находилась вне цензуры. Но уже к началу 1870-х годов ситуация изменилась: в обстановке, когда правительство охладевало к продолжению реформ, выступления либеральной газеты за их продолжение звучали как оппозиционные» (Луночкин А. В. От сотрудничества к конфронтации: газета «Голос» и цензура (1863– 1883) // Цензура в России: История и современность. СПб.: Изд-во Рос. нац. б-ки, 2001. С. 77–78, 81–83).]В то время как в передовых отделах этой газеты были либерально-прогрессивные статьи, в ее нижнем этаже помещались статьи хлесткого фельетониста Нила Адмирари[190 - Панютин Лев Константинович (псевдоним Нил Адмирари) (1831– 1882) – прозаик, публиковавшийся в газете «Голос» в 1860–1870-х.] крайне антисемитического направления. Надлежащего отпора этому опасному течению не было. Курьезно, что отповедь таким нападкам давали часто только «Московские ведомости»[191 - Газета «Московские ведомости» издавалась в 1756–1917 годах в Москве. Созданная указом императрицы Елизаветы Петровны (1756) при Московском университете, она просуществовала при нем вплоть до 1909 г.]Крайне реакционная по всем вопросам русской жизни газета в лице ее талантливого редактора Каткова[192 - Катков Михаил Никифорович (1817–1887) – издатель и литературный критик, редактор газеты «Московские ведомости» в 1851–1856 гг.] являлась усердной защитницей евреев, ратовала за предоставление им права жительства, свободы образования и так далее. Катков был убежден, что евреи, только что допущенные к источникам знания, к промышленной жизни бедной духовно и экономически России, будут весьма полезны ей своей энергией, своими способностями.

Живя у родственников, я не стоял в стороне от еврейства. Перед Пасхой 1875 года в «Современных известиях» появилась передовая статья по поводу корреспонденции из Перми о похищении евреями, с ритуальной целью, христианского мальчика. Перепечатки из этой статьи на другой день были во всех уличных газетах. Эти статьи и разговоры в обществе о них произвели на меня тяжелое впечатление. Я пришел к выводу, что с антисемитизмом надо бороться печатным словом, что отдельные еврейские органы на каком бы то ни было языке не помогут, так как их читают только евреи, что нужно иметь ежедневный общерусский орган, не посвященный исключительно еврейскому вопросу, который правильно освещал бы все стороны еврейской жизни. Нужно было, чтобы этот орган был серьезный, но не скучный и доступный для массы. Чтобы, подписываясь на газету, подписчик не считал, что жертвует, как обыкновенно практиковалось по отношению к еврейским органам, а чтобы он за небольшую плату имел хорошую, интересную газету. Ни с кем не посоветовавшись, я в 1875 году, по окончании университета, принялся за осуществление своей мысли.

Единственный человек, который знал о моем плане, принимал участие в его осуществлении, была дочь моего родственника, Екатерина Владимировна, на которой я впоследствии женился.

Я написал воззвание[193 - Я написал воззвание – имеется в виду воззвание, написанное мемуаристом 5 октября 1875 г.: «Милостивый Государь, кто мало-мальски интересуется еврейским вопросом в России, тот не может не видеть, что для того, чтобы евреи могли бороться с тем большинством случаев, нелепыми и бессмысленными обвинениями, какие на них сыпятся со всех сторон, им необходимо иметь в своих руках такое же оружие, каким владеют их противники. Короче говоря, им необходимо иметь свой орган, который отвечал бы на все эти нападки. Нападки и обвинения против евреев фабрикуются по большей части в трактирах, харчевнях, а иногда, мы должны сказать, к сожалению, и в редакционных кабинетах некоторых газет. Масса же русского народа никакого участия в этих обвинениях не принимает. Нет такой газеты, которая не глумилась бы над ними. Для этой цели наша журналистика нередко действует против здравого смысла и логики. Кто не помнит знаменитой корреспонденции в «Санкт-Петербургских Ведомостях», в которой сообщалось о закупоренном ящике с евреем, желавшем будто бы укрыться от воинской повинности. А корреспонденция из Перми об употреблении евреями христианской крови? Я не говорю о тех ретроградных газетах, для которых еврей служит как бы мишенью, в которую они стреляют своими плоскими остротами. Итак, нашим врагом является печать, которая должна защищать одну правду; печать, которая должна проповедовать одну истину. Это враг самый опасный, и не обращать на него внимания крайне неблагоразумно. Как же бороться с таким врагом? Понятно, что бороться с ним и победить его можно лишь только тем же печатным словом, издавая собственную газету. В прежнее время издавались еврейские газеты, но они являлись какими-то выкидышами, не способными жить; редакторы их, при всей своей честности и талантливости, не могли выполнять задачи – быть полезными для евреев. Дело же в том, что их газеты предназначались исключительно для евреев; их читали только евреи; писалось в них лишь о евреях. «Вестник евреев», издававшийся в Санкт-Петербурге, доказывал евреям, что газета «Голос» противоречит себе, что евреи никого не эксплуатируют, что они, давшие миру Спинозу, Гейне и тому подобных, почти безгрешны. Не хорошо только то, что евреи чуждаются образования, а то всё шло бы как по маслу. Всё это очень похвально и трогательно, но нельзя сказать, чтобы было убедительно. Нам нужна такая газета, которая, не будучи исключительно еврейской, горячо защищала бы еврейские интересы, если только они не противоречат общечеловеческим; газета, в которой читатель мог бы найти, между прочим, самое беспристрастное суждение о евреях; чтобы она говорила ему о евреях; но не так, как говорят «Современные Известия» и другие подобные им издания. Наконец, чтобы сами евреи могли почерпнуть из нее те сведения, которые необходимы всякому просвещенному человеку. Убежденный в необходимости существования в России газеты, которая, не будучи исключительно еврейской, в то же время защищала бы их интересы, я намерен предпринять такое издание и сделать его народным, общедоступным. Но прежде, нежели приступить к изданию такой газеты, я желал бы знать мнение об этом моих одноплеменников; поэтому обращаюсь к Вам, как к представителю местного еврейского общества, с покорнейшей просьбой сообщить мне, могу ли я рассчитывать на сочувствие членов Вашей общины к этому предприятию. Если мой план и не удастся, то, во всяком случае, надеюсь, что мой призыв найдет себе отклик в сердце всякого образованного еврея, видящего в образовании не только средство хорошо и удобно жить, но и орудие защищать свои права. Пора нам подражать западноевропейским братьям: пора вооружиться словом, этим божественным орудием, против всяких несправедливых нападок. С почтением остаюсь Вашим покорнейшим слугой. Кандидат прав Яков Тейтель» (текст приведен по: Тейтель Я. Л. Юбилейный сборник. С. 36–38). В немецкоязычных странах Европы к середине 1870-х годов было полтора десятка еврейских еженедельников и примерно столько же ежемесячников, как общих, так и диверсифицированных по тематике и читательской аудитории. Составлено по https://de.wikisource.org/wiki/ Zeitschriften_(Judaica). Ситуация с еврейской прессой в Российской империи была кардинально иной. Первое еврейское периодическое издание на русском языке – еженедельник «Рассвет» – появился в Одессе и просуществовал до мая 1861 г. После него в Одессе выходило два еженедельника на русском языке – «Сион» (1861–1862), «День» (1869–1871), а также историко-литературная «Еврейская библиотека» (1871– 1880), поддержку которым оказывало Общество для распространения просвещения между евреями в России (ОПЕ). К 1875 году в империи издавалась лишь одна еженедельная газета (петербургский «Вестник русских евреев», 1871–1879 гг.), мнение о которой Тейтель изложил в своем воззвании.] ко всем еврейским общественным деятелям во все города, к общественным раввинам, даже духовным, и к некоторым христианским общественным деятелям, о необходимости создать такой орган. В этом воззвании я указывал на рост антисемитизма, на опасное его влияние, на впечатление, которое он производит на темные массы, на необходимость путем печатного слова бороться с ним, на необходимость правильно освещать перед русским обществом все стороны еврейской жизни, как хорошие, так и дурные, объясняя причину последних.

Помню, как я пришел с написанным мною воззванием к ныне покойному Кушнереву[194 - к ныне покойному Кушнереву. Кушнерев Иван Николаевич (1827–1896) – предприниматель, полиграфист, издатель, прозаик, публицист. В 1862–1868-е гг. издавал в Петербурге, затем в Москве периодические издания «Грамотей» и «Народная газета».], крупному книгоиздателю и известному владельцу типографии. Довольно тучный, добродушный Кушнерев посмотрел иронически на меня, спросил, какими средствами я обладаю для издания газеты, кто намечен в редакторы, какие предполагаются сотрудники и сотрудничал ли я сам в каких-нибудь органах печати. Получив отрицательные ответы на все вопросы, он задумался, улыбнулся и… пообещал напечатать это воззвание.

Много хлопотал он в цензуре для разрешения, и, наконец, оно было напечатано, конечно, бесплатно.

В числе тех, кому я послал свое воззвание, был Г. И. Богров[195 - Г. И. Богров – писатель Григорий Исаакович Богров (1825–1885), автор «Записок еврея» (1874) – беллетризованной русскоязычной автобиографии о жизни евреев в местечке. Д. Г. Богров, внук Г. И. Богрова, совершил покушение на П. А. Столыпина (1911).], автор «Записок еврея», которые печатались тогда в «Отечественных записках», издававшихся Краевским и Некрасовым[196 - в «Отечественных записках», издававшихся Краевским и Некрасовым – один из старейших общественных и литературных журналов в России (основан в 1818 г.); среди его авторов были Василий Жуковский, Владимир Одоевский, Денис Давыдов, Аленсандр Герцен и Иван Тургенев. А. А. Краевский был главным редактором журнала до 1868 г., в 1868 –1877 гг. журнал возглавлял Н. А. Некрасов, а Краевский занимал пост редактора.]Эти талантливые очерки производили сильное впечатление на русское общество.

Спустя некоторое время я стал получать ответы на мое воззвание от многих лиц из разных городов и местечек. Во всех полученных мною письмах красной нитью проходило сознание необходимости бороться печатным словом с возродившимся антисемитизмом и именно в такой форме, в какой я предложил. Из некоторых местечек прислали список подписчиков с просьбой сообщить, сколько и куда выслать денег за газету.

Весьма интересен был ответ Богрова. Он разделил мою точку зрения и пригласил меня приехать в Петербург. Спустя некоторое время я поехал туда, остановился в меблированных комнатах «Рига», кажется на Садовой улице, и немедленно повидался с Богровым.

Министром внутренних дел был тогда всесильный Тимашев[197 - Тимашев Александр Егорович (1818–1893) – министр внутренних дел Российской империи (1868–1878).], ярый враг печати и такой же антисемит. О получении разрешения на издание новой газеты нечего было и думать. Богров и Слонимский[198 - Слонимский Леонид-Людвиг Зиновьевич (1850–1918) – российский публицист, публиковался в журналах «Слово», «Вестник Европы» и др.] взяли на себя переговоры с издателями некоторых газет и по совету Богрова я должен был через месяц снова вернуться в Петербург для дальнейших хлопот.

Подписчики будущей газеты из провинции спрашивали меня, когда она наконец выйдет. Я успокаивал их, что непременно выйдет, а между тем из Петербурга друзья мне писали, что придется повременить, что политический курс не дает никаких оснований надеяться на разрешение новой газеты, но что они ведут переговоры с Трубниковым[199 - Трубников Константин Васильевич (1829–1904) – издатель газет и журналов, инициатор создания первого русского телеграфного агентства.] и другими издателями и надеются приобрести какой-нибудь из существующих органов.

Видя, что моей мечте не скоро осуществиться, я зачислился в кандидаты на судебные должности при Московской судебной палате.

С болью в сердце вспоминаю о моей неудавшейся попытке. Я убежден, что надобность в таком органе постоянно была и есть, и именно в существовании живой, серьезной ежедневной газеты, которая была бы не еврейским национальным органом, а общерусским.

Самара

Глава первая

В мае 1875 года я окончил юридический факультет Московского университета. Предстояло решить вопрос: чему себя посвятить – адвокатуре или магистратуре? Деятельность адвоката тогда еще была окружена некоторым ореолом. Адвокатская трибуна была почти единственным местом, откуда могло раздаваться свободное слово. Под флагом защиты обвиненных в нарушении законов некоторые – идейные – адвокаты смело указывали на те болезни общества и государства, которые порождали преступления.

К речам таких ораторов общество и государственная власть прислушивались. Помню, с каким вниманием зал уголовного заседания слушал речи известного адвоката Спасовича.

В первое время, после введения судебной реформы, адвокатура могла гордиться тем, что в ее рядах много честных, идейных деятелей. Но с течением времени в адвокаты пошли, в значительном количестве, люди далеко не идейные. Звание адвоката стало уже не так почетно. В статьях Щедрина[200 - В статьях Щедрина… Салтыков Михаил Евграфович (Щедрин, 1826– 1889) – русский писатель и публицист.] и многих менее видных публицистов адвокатура рисовалась в самых мрачных красках.

Рядом с адвокатурой стояла магистратура. Хотя деятели вроде Стояновского, Ровинского[201 - Стояновский Николай Иванович (1821–1900) – русский юрист, статс-секретарь (1895), один из проводников судебной реформы 1860-х гг.; Ровинский Дмитрий Александрович (1824–1895) – русский юрист, один из главных авторов судебной реформы 1860-х гг., прокурор Московского судебного округа (1866).] и других тоже не часто попадались, судебное ведомство тогда еще не было развращено, над ним еще не оперировали Манасеины, Муравьевы, Щегловитовы[202 - Манасеин Николай Авксентьевич (Манассеин, 1834–1895), Муравьев Николай Валерианович (1850–1908) и Щегловитов Иван Григорьевич (1861–1918) – были в 1860-е гг. членами Комиссии по подготовке реформы судопроизводства. Манасеин впоследствии, будучи генерал-прокурором, участвовал в контрреформах – при нем, например, в 1889 году было запрещено принимать в сословие присяжных поверенных без особого на то разрешения министра юстиции, лиц нехристианских исповеданий.] и другие.

Не считая себя способным быть в числе адвокатов, которые «глаголом жгут сердца людей»[203 - «глаголом жгут сердца людей» – измененная цитата из стихотворения «Пророк» (1828) А. С. Пушкина. У Пушкина: «Глаголом жги сердца людей».], я решил посвятить себя скромной деятельности – службе по судебному ведомству. К этому меня особенно побуждало мое глубокое убеждение, что евреям не следует гоняться за крупными адвокатскими кушами, а нужно иметь своих представителей в рядах скромных, честных судей. На государственную службу евреев тогда хотя и принимали, но неохотно. В первое время судебной реформы несколько евреев попали в секретариат Сената, в прокуратуру, а некоторые и в магистратуру, но почти все или вышли в присяжные поверенные, или приняли православие.

Родственник мой Владимир Исаевич Тейтель познакомил меня с членом Московской судебной палаты Степаном Макаровичем Гулькевичем[204 - Гулькевич Степан Макарович (1830–1892) – тайный советник.], и при его содействии я был зачислен в кандидаты на судебные должности при Московской судебной палате. Когда Гулькевич был назначен прокурором Казанской судебной палаты, я был переведен туда. Из Казани, в мае 1876 года, я откомандирован был в Пермскую губернию. Евреев по судебному ведомству в большом Казанском округе, в состав которого вошли восемь обширных губерний, на службе было всего двое: Дилон, впоследствии член Казанского окружного суда[205 - Диллон Марк Львович (1843–1895) – судебный чиновник, окончил вилленское раввинское училище, член Пермского (1874) и Казанского окружных судов (1878–1896).], да еще исполняющий должность судебного следователя в городе Красноуфимске Пермской губернии Илья Яковлевич Троцкий[206 - Троцкий Илья Яковлевич – юрист (1838–1890), окончил воложинскую иешиву и виленское раввинское училище, судебный следователь в Красноуфимске (1875), член Казанского окружного суда (1890).]Так как в Пермском округе только что были введены новые судебные учреждения, для ликвидации дел старых судов к следователям прикомандировывались в помощь кандидаты на судебные должности. Я как раз попал к Троцкому. Илья Яковлевич, невысокого роста, плотный, добродушный, добросовестный труженик, был крайне религиозен и набожен.

По предписанию окружного суда мы с Троцким разделили следственный участок. Мне отвели несколько волостей с правом самостоятельно производить следствие. Поселился я сначала на Суксунском заводе, а затем в большом селе Ключи, на Сибирском тракте, по которому следовали все приговоренные к ссылке в Сибирь. Гостеприимство жителей Пермской губернии, их религиозная терпимость были совершенно исключительными. С удовольствием вспоминаю время, проведенное среди этого хорошего, здорового населения.

Из Пермского округа я назначен был исправляющим должность судебного следователя в Самарский округ. В то время Министерство юстиции не утверждало судебных следователей в должности; оно не желало иметь несменяемых, независимых следователей, и мы все считались причисленными к Министерству юстиции и командированными к исправлению должности судебных следователей. Я назначен был в село Старый Буян Самарскаго уезда и, только что женившись, в декабре 1877 года, приехал туда с женой.

За неимением другого помещения мы сняли большой помещичий дом в восемнадцать комнат со старинной обстановкой: вольтеровские кресла, клавесины, часы Екатерининских времен. Этот дом принадлежал известному баснописцу Дмитриеву, бывшему министру Александра І[207 - Дмитриев Иван Иванович (1760–1837) – поэт и мемуарист, член Государственного совета (1810), министр юстиции (1810–1814).]Кабинет был украшен портретами царственных особ конца XVIII и начала XIX столетий, грамотами на имя Дмитриева. За помещение с отоплением мы платили двадцать пять рублей в месяц. Эта сумма считалась очень большой в то время, и все знакомые настаивали на том, что мы должны написать наследникам Дмитриева в Петербург с просьбой уменьшить плату. Дом помещался в большом саду с выходом к мосту через реку. Как только доносился звук колокольчика, что означало приближение какого-нибудь проезжего к мосту, мы или сами выбегали, или посылали прислугу тащить проезжего к нам. Эти проезжие угощались чаем, обедом, а иногда оставались на день, на два гостить.

Случайно в Старом Буяне оказалась довольно интересная компания: судившиеся по известному «процессу ста девяноста трех»[208 - «процессу ста девяноста трех» – имеется в виду судебное «дело о пропаганде в империи», по обвинению народников в революционной пропаганде; оно разбиралось в Особом присутствии Правительствующего сената в Петербурге в 1877– 1878 гг.] земский врач Иван Иванович Гауэнштейн[209 - Гауэнштейн Иван Иванович (1847–?) – фельдшер, находился в Самарской губернии (1878–1891) в ссылке, занимался переводом немецких революционных брошюр.], молодой и интеллигентный социал-демократ, находившийся в переписке с вождем социал-демократии в Германии Бебелем[210 - Бебель Фердинанд Август (1840–1913) – лидер германского и международного рабочего движения, основатель социал-демократического парламентаризма.], и фельдшер Юнеев со своей женой[211 - фельдшер Юнеев со своей женой– сведения не установлены.]Они имели большое влияние на маленький кружок интеллигенции. К ним примкнули учитель с учительницей, дочери священника и сам священник Помряскинский[212 - священник Помряскинский Павел Гурьевич (1867–1937).], необыкновенно симпатичный, толерантный человек.

Живя в селе, мы часто наезжали в Самару, и в 1881 году, когда меня перевели туда, я быстро сделался там своим человеком. Уже в 1880-м, во время «диктатуры сердца» Лориса-Меликова[213 - Лорис-Меликов Михаил Тариелович (1825–1888) – военный и административный деятель, в феврале 1880-го выступил с публичными обещаниями реформ, которые были восприняты некоторыми как начало трансформации абсолютистского режима в конституционную монархию. Столичная газета «Голос» А. А. Краевского, приветствуя декларации графа, отметила в редакционной передовой статье: «Если это слова диктатора, то должно признать, что диктатура его – диктатура сердца и мысли» (Санкт-Петербург. 15 февр. 1880 // Голос (СПб.). 1880. 16 (28) февр. № 47. С. 1). Выражение «диктатура сердца» получило распространение в печати и стало крылатым.] я был в числе трех от Самарскаго округа утвержден в должности судебного следователя. Мои личные хорошие отношения с судом, прокуратурой и товарищами, а также более или менее независимое положение утвержденного судебного следователя давали мне возможность посвящать свое свободное время общественным делам. Мы с женой принимали участие во всех просветительно-культурных и благотворительных учреждениях Самары. Особенно нас интересовал вопрос помощи учащимся и детям улицы.

Понятно, занимая место судебного следователя в большом городе, куда наехало много евреев, я не мог не принимать самого деятельного участия и в их судьбе. Чтобы пользоваться жалким правом дышать самарским воздухом, евреи прибегали к разным ухищрениям. Иногда для этого привозили с собой курьезные ремесленные свидетельства. Как-то раз при мне в полицейское управление явилась еврейская семья, изможденные муж с женой и трое худосочных детей, и предъявила свои ремесленные свидетельства. Оказалось, что ремесленный староста местечка Крынки Гродненской губернии по ошибке выдал мужу свидетельство на звание белошвейки, а маленькой худой его жене, находящейся «в положении», на звание кровельщика. В то время полиция могла проверять евреев-ремесленников. Секретарь полиции, считавший себя очень остроумным, распорядился поселить этого «кровельщика» на крышу соседнего дома, – произвести починку. С большим трудом мне удалось освободить эту семью от пытки.

Самара в начале семидесятых годов из небольшого уездного города стала превращаться в довольно значительный торгово-промышленный центр. Из всех городов Поволжья она заняла, если не первое, то одно из первых мест. Удобно расположенная на берегу Волги, с постройкой Самаро-Оренбургской, а впоследствии Самаро-Златоустовской железной дороги, она сделалась транзитным пунктом, соединившим Россию с Сибирью и со Средней Азией. Из-за ее быстрого роста Самару стали сравнивать с американским городом.

Нигде не было столько миллионеров, как здесь. Шихобаловы и другие известны были всей России. Эти миллионеры были очень типичны. Шихобалов, к которому перешли все имения разорившихся помещиков[214 - Шихобалов Атон Николаевич (1827–1908) – купец 1-й гильдии, меценат, гласный самарской городской Думы.], владел чуть ли не пятьюстами тысячами десятин земли. У него была масса хуторов, управлявшихся приказчиками. Платил он последним мизерное жалованье, но они бессовестно его обкрадывали. Приказчики, ожидая его приезда, готовили ему обед из тухлого мяса, доказывая этим свою бережливость, что очень Шихобалову нравилось. В то же время эти приказчики на краденые деньги скупали участки у башкир и через несколько лет службы у Шихобалова сами делались крупными землевладельцами. Занимал этот богобоязненный Шихобалов роскошную квартиру чуть ли не в двадцать комнат, причем сам помещался в темной комнатке, выходившей во двор, а жена его, молодая красавица, на которой он женился после смерти своей первой жены, уже стариком, спала в комнате при входе в переднюю. Парадные комнаты сохранялись для торжественных случаев и губернаторских посещений.

Наплыву евреев в Самару благоприятствовало проведение Самарско-Оренбургской железной дороги. Строилась она евреями: Варшавским, Горвицом[215 - Варшавским, Горвицом. Варшавский Абрам Моисеевич (1821–1888) – железнодорожный концессионер, еврейский общественный деятель, меценат. А. И. Горвиц, совладелец компании «Грегер, Горвиц и Коган», участвовавшей в снабжении русской армии продовольствием во время русско-турецкой войны 1877– 1878 гг.]Они же в течение многих лет были ее хозяевами. Главные места на дороге занимали также евреи: начальник тракции или подвижного состава Л. Л. Зелихман[216 - Зелихман Л. Л. (1870–?) – начальник подвижного состава и тяги Самаро-Оренбургской железной дороги, инженер-технолог, предприниматель и изобретатель, первый казенный раввин в Самаре (1895–1898), председатель правления еврейской общины (1898–1904). Подробнее см.: https://samara-ru.livejournal.com/11661703.html], начальник материальной службы, главный бухгалтер Айзенштат[217 - Главный бухгалтер Айзенштат – начальник материальной службы Самаро-Оренбургской дороги.]Много второстепенных должностей были заняты евреями. К ним приезжали из еврейской черты оседлости родственники, знакомые, и, таким образом, образовалась довольно порядочная еврейская колония. Евреи оживили этот край. Первый пивоваренный завод, макаронная фабрика, сахарный завод – построены были евреями. Экспорт пшеницы из богатой Самарской губернии за границу взяли на себя евреи. Интересно, что вывоз яиц из России в Западную Европу впервые стал практиковаться самарскими евреями. Всем этим занимались «мнимые» ремесленники, на которых в благодарность за пользу, оказанную ими краю, часто составлялись протоколы о выселении их, за неимением права на жительство.

Губернаторы Самары по отношению к евреям были очень корректны. Бильбасов, Свербеев, Брянчанинов[218 - Бильбасов Петр Алексеевич (1834–1910) – губернатор Самары (1875– 1878), Свербеев Александр Дмитриевич (1835–1917) – губернатор Самары (1881– 1891), Брянчанинов Александр Семенович (1843–1910) – вице-губернатор Самары (1891–1904).], как и полицмейстер Праведников[219 - полицмейстер Праведников – сведения не установлены.], уволенный из Петербургского университета за участие в студенческих беспорядках 1863 года[220 - в студенческих беспорядках 1863 года – имеются в виду волнения, которые вызвало принятие в 1863 г. в Российской империи университетского устава. Студенты российских университетов были выведены из «ученого сословия». Университеты получали право введения собственных дисциплинарных уставов и наказания за возможные проступки.], – все они снисходительно относились к мнимым ремесленникам, но, не будучи сильны в законах, боялись юсов[221 - боялись юсов. Юсы – название двух букв в старославянских азбуках; разговорный оборот «юсы строить» (устар.означал хитроумные уловки, крючкотворства.] с их толкованием сенатских решений. Надо было действовать так, чтобы полиция не входила с рапортом по еврейским делам в губернское правление, поскольку, если таковой рапорт попадал туда, никто, даже губернатор, не мог помочь беде, высылка еврея была делом решенным. В таких случаях приходилось обжаловать постановление губернского правления в Сенате.

У меня завязалась живая корреспонденция по этим делам, часто телеграфная, с людьми, о которых я с удовольствием вспоминаю. Пришлось мне сноситься с ныне покойным Германом Исааковичем Трахтенбергом[222 - Трахтенберг Герман Исаакович – обер-секретарь Сената, после 1875 г. – адвокат, специалист по уголовному праву.], бывшим обер-секретарем Сената. По внешнему виду он был настоящим сановником: высокого роста, бритый, с бакенбардами, в очках, с высоким лбом и умными добрыми глазами. Он очаровывал всех, приходивших с ним в соприкосновение. Ко всем он относился благожелательно. В Сенате он пользовался большим уважением. Помощником у него был Генрих Борисович Слиозберг, ныне здравствующий, – с ним у меня завязалась особенно живая переписка. В кабинете ныне покойного Трахтенберга Генрих Борисович приобщался к еврейским делам. В лице Германа Исааковича он имел опытного, гуманного руководителя.

Когда я жил в Саратове, я обращался также к Л. М. Айзенбергу[223 - я обращался также к Л. М. Айзенбергу – Лев Моиссевич Айзенберг (1867– 195?), петербургский адвокат, специалист по вопросам права жительства для евреев.], который весьма сердечно относился к моим ходатайствам за бесправных евреев.

Я мог принимать деятельное участие в оказании помощи евреям потому, что у меня были хорошие отношения, как с судом, так и с прокуратурой, в особенности с председателем суда Владимиром Ивановичем Анненковым[224 - Анненков Владимир Иванович (1831–1904) – сын декабриста Анненкова, ученик декабриста И. И. Пущина.], который при мне председательствовал в Самаре в течение восемнадцати лет. Сын декабриста Ивана Александровича Анненкова[225 - Анненков Иван Александрович (1802–1878) – после восстания декабристов на Сенатской площади был сослан на каторгу в Сибирь, где провел 30 лет.], Владимир Иванович, был незаурядный человек. Когда отец его, известный красавец, был сослан по делу декабристов на каторгу, невеста Ивана Александровича, Полина Гебель, дочь французского полковника испанской службы при Наполеоне I[226 - Гёбль (фр. Gueble) – Жанетта-Полин (Прасковья Егоровна Анненкова, 1800–1876) – супруга И. А. Анненкова.], с особого разрешения Николая І, последовала за своим женихом. Николай І, пораженный гордостью и красотой Полины Гебель, ее юной пылкой любовью к своему избраннику, дал ей на дорогу три тысячи рублей. Прибыв после долгих мучений и мытарств в Нерчинск, она в церкви повенчалась с Анненковым, причем на время венчания с Ивана Александровича были сняты кандалы. Спустя несколько лет командированный в Сибирь для ревизии тамошних учреждений, Муравьев отыскал хижину[227 - Муравьев Николай Валерианович (1850–1908) – министр юстиции и генерал прокурор (1894–1905).], где жила Полина (Прасковья Егоровна) Анненкова, и сказал, что Николай приказал отыскать ее и передать «привет той, которая не сомневалась в его сердце». Отбыв двенадцатилетнюю каторжную работу, Иван Александрович поселился с семьей в Тобольске. Сыновья его, в том числе Владимир Иванович, поступили в местную гимназию, директором которой был известный автор сказки «Конек-Горбунок» Ершов[228 - Ершов Петр Павлович (1815–1869) – русский поэт и прозаик.]По окончании гимназии Владимир Иванович хотел поступить в университет. На прошении о дозволении, поданном на высочайшее имя, Николай I собственноручно написал: «Сыну государственного преступника Анненкову довольствоваться гимназическим образованием, разрешив поступить ему в лейб-гвардию со званием унтер-офицера и с правом выслуги».

Владимир Иванович в гвардию не поступил, а начал служить при тобольском губернаторе, известном впоследствии своей гуманной и просветительской деятельностью Викторе Антоновиче Арцымовиче[229 - Арцымович Виктор Антонович (1820–1893) – губернатор Тобольска (1854–1858).].

В 1856 году, при Александре II, Иван Александрович с семьей переехал в Нижний Новгород, где до конца жизни был предводителем дворянства и пользовался всеобщим уважением. Один раз он чуть снова не поплатился. Проездом через Нижний Новгород у него был, кажется, симбирский губернский предводитель дворянства. Восторженно разсказывая, как его обласкал на аудиенции Александр ІІ, гость сказал:

– Царь крепко жал мне руку, – на что Иван Александрович заметил:

– Да, Романовы крепко жмут.

Об этом было донесено, началась переписка, но всё кончилось благополучно.

Владимир Иванович получил в Нижнем Новгороде место судебного следователя, затем прокурора и председателя Харьковского суда, а оттуда переведен был, с тем же званием, в Самарский окружной суд, где, как я сказал, пробыл около восемнадцати лет. Не получив высшего образования, он восполнял свои познания серьезным чтением и любознательностью. Его председательское резюме производило сильное впечатление, в особенности на серый состав присяжных заседателей. Председательствуя по некоторым делам, в особенности по бытовым, например, по делам об убийствах забитыми женами их мужей, снохами свекров или свекровей, он художественно обнажал перед присяжными заседателями душу этих невольных преступников и, забывая роль председателя, вступал в беседы с подсудимыми, выясняя условия, под влиянием которых были совершены их преступления. Помню, как один раз судился бродяга, бежавший из Сибири. Владимир Иванович, словно забыв, что он председательствует, будучи большим знатоком Сибири, вступил с подсудимым в пререкания, доказывая последнему, что, если бы тот бежал по другой дороге, ему удобнее было бы выбраться из Сибири. Подсудимый, тоже забыв свою роль, оспаривал, доказывая, что его путь был самый правильный. И, наконец, уступив Владимиру Ивановичу, сказал:

– Ваше превосходительство, мне еще много придется бегать в жизни, я воспользуюсь вашими указаниями.

Анненков был ходячей историей царствования Павла I, Александра I и Николая I, которого знал как по рассказам декабристов, с которыми в Сибири был знаком, так и лично. В его кабинете лежал громадных размеров альбом с портретами и автографами почти всех декабристов[230 - лежал громадных размеров альбом, с портретами и автографами почти всех декабристов – в настоящее время альбом хранится в коллекции И. С. Зильберштейна, в фонде частных коллекций Государственного музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.], а на стене висели кандалы, снятые с его отца по отбытии тем каторжных работ.