Исповедь учителя, или История длиною в жизнь

…Все наши неприятности были еще впереди. Конфликт с классным руководителем моей дочери шел по пути «чем дальше, тем страшнее». Молчанова не унималась. Было принято решение поменять школу. Когда мы с Яной пришли с документами в первую школу, директор внимательно выслушала нашу историю и, кажется, не удивилась. Правда, я о многом умолчала. Сказала только, что поконфликтовала с учителем истории, и теперь она не дает жизни моему ребенку. Но о подробностях ничего говорить не стала. Я не знала, как Лидия Ивановна относилась к Молчановой, и поэтому не хотела сделать ещё хуже Яне. Директор спросила:

– А Вы не желаете перейти к нам работать? Правда сейчас много часов я Вам не обещаю, но в будущем всё может быть.

– Я подумаю, спасибо Вам огромное.

– А почему ещё одна девочка из вашей школы тоже переходит к нам? Только сегодня документы видела.

– По этой же причине.

– Она там не на шутку разошлась? – улыбнулась директор. – Передайте ей, что я приму всех потенциальных медалистов, пусть буянит дальше!

Я видела, что она хотела меня поддержать, и я была в тот момент очень ей благодарна.

– Единственное, что я могу Вам сказать неутешительное, это то, что программа в нашей школе разительно отличается от той, по которой учились вы. Учебники разные, часы разные. Это может серьезно сказаться на успеваемости, аттестат особого образца может и тут не получиться. Тяжело будет девочкам. Но я сделаю всё возможное, чтобы им было у нас хорошо, не переживайте.

– Спасибо ещё раз,– ответила я и вышла из кабинета.

Яна сначала дней пять себя нормально чувствовала в новой школе, на шестой день она пришла домой и прямо с порога заревела:

– Мама, мне там плохо.

– Ян, ты же с Олей, – сказала я убитым голосом. Это была та девочка, которая не выдержала нападок Молчановой и проявила солидарность с моей дочерью. Ушли они вместе. Но ни Яне, ни Ольге там не понравилось.

Я понятия не имела, что мне дальше делать. Школ больше не было, возить её в Протвино я не могла. Да и боялась, что и там не сложится. Я сказала директору, что хочу дочь и её подругу вернуть в свой класс. То, что я услышала в ответ, повергло меня в глубокий шок:

– Собирайте подписи учителей и детей, что они все не возражают.

– Как?– я не верила своим ушам. – Это же унижение!

– Я сказал, что нужно сделать, идите. Я занят.

Я вышла из кабинета и разревелась.

На следующий день, я написала два унизительных прошения. Одно для учителей, другое для Янкиных одноклассников. Я подходила к каждому учителю и молча подсовывала им эту бумагу. Мне было стыдно, как будто я натворила что-то ужасное. На меня смотрели с сочувствием и с жалостью. Некоторые с презрением. К самой Молчановой я не подошла. Дети по-разному отнеслись к тому, о чём я попросила. Чехов и его друзья намеренно от меня бегали, как только узнали о той бумаге. Я их так и не смогла найти. Некоторые девчонки тоже не стали подписывать. Я до сих пор содрогаюсь, когда вспоминаю, чего мне это стоило. Даже просить милостыню, я думаю, мне было бы не так стыдно.

Девчонки через два дня вернулись в тот же класс. Историю теперь моя дочь учила наизусть. Если она запиналась при ответе, Молчанова её сажала и ставила «три». В классе ученики стали говорить о том, что происходит с Молчановой, уже не стесняясь. Многие были возмущены её поведением по отношению к Яне. Некоторые прямо на уроках стали делать Молчановой замечания о её предвзятом отношении. Но её это только забавляло. На переменах в учительской она говорила: «Боже! Какая у Елены Владимировны тупая дочь! Ну, кто бы мог подумать».

Приближался май. Мы начали готовиться к экзаменам и к 10 классу. Яна подала заявление в 10 «А» класс (гуманитарный). По сложившейся традиции в апреле уже практически все знали списки детей, подавших заявление в десятые классы: кто будет классными руководителями десятых классов, и кто будет вести предметы. Эта информация была полезна и учителям, и ученикам. Учителя могли уже потихоньку готовиться к новому учебному году, прикидывая контингент детей, а ученики тоже могли подумать, какой класс им выбрать, или даже может уйти в колледжи и техникумы, если не устраивал набор учителей или классный руководитель.

Однажды в мой класс вошли две женщины, я приветливо пригласила их войти. Я улыбалась им открытой улыбкой и даже не представляла, с чем пришли ко мне родители.

Всё, что происходило потом, я запомнила навсегда. Они мне угрожали, обзывали мою дочь, требовали убрать Яну из их класса. Говорили о каких-то условиях, которые им выдвинула будущий классный руководитель их детей.

Первая мысль, которая промелькнула у меня, пойди сразу к директору. Но я знала, что семья директора нашей школы и семья Молчановой «дружили домами». Понятно было сразу, на чью сторону снова встанет директор.

Я только внятно помню свою последнюю фразу:

– Да что вам моя дочь сделала? Она у меня – золото.

– Вот и забирайте своё золото, а наших серебряных оставьте в покое, – сказала одна из мамаш, подосланных Молчановой.

Шёл экзамен по математике. Я сидела у кабинета и не очень волновалась. Я знала, что Яна легко решит все экзаменационные задания.

– Ох, какая у Вас Яна молодец! Всё решила, да ещё и нестандартным способом! – сказала Ирина Витальевна, учитель по математике. Она бегала между двумя кабинетами, где шли экзамены, и сама волновалась не меньше, чем родители и дети.

– Спасибо, Ирина Витальевна!

Когда экзамен закончился, мы с коллегой зашли в класс, откуда только что вышел последний экзаменующийся. Учитель математики взяла тетрадь моей дочери на проверку. В этот же момент я услышала голос председателя комиссии: «Я сама буду проверять эту работу». Она взяла ручку с красными чернилами.

– Мы работы медалистов проверяем сначала карандашом, – попыталась напомнить председателю учитель.

– Я сама решу, как мне проверять.

Следующие пять минут я стояла и смотрела, как председатель комиссии, по совместительству подруга Молчановой, черкала красной ручкой в экзаменационной Янкиной тетрадке.

– Мне только что ведущий учитель сказала, что Яна нестандартным способом решила эти задания. Я не математик, но я хорошо знаю, что такие решения, наоборот, ценятся выше, а не перечеркиваются, – сделала я последнюю попытку защитить Янкин труд.

– Мне виднее, что ценится. Я не понимаю, откуда вытекает правильный ответ. Значит всё списано.

– У кого? Такого решения нет ни у кого в классе!

– Значит, списано с ответов.

– Она ничего не списывала!

– Елена Владимировна! Не мешайте работать, нам ещё много работ проверять.

И она демонстративно, поставив отметку «4», захлопнула тетрадь.

Я побежала к директору. Он, отведя взгляд от моего лица, сказал:

– От меня Вы что хотите? Значит, работа была плохая. Не дотянула.

– Работа была великолепная! Мне учитель математики сказала! Это была самая лучшая работа в классе! Помогите, пожалуйста. Несправедливо же!

– Я ничего не могу поделать.

В то, что он ничего не мог поделать, я крепко сомневалась. Еще до пресловутого ЕГЭ экзамены шли в спокойной обстановке в стенах родной школы. Учителя, которые не входили в состав комиссии, дежурили на разных этажах перед кабинетами, где шел экзамен, обеспечивая порядок и тишину. Как-то и я попала в этот состав. Шел третий час экзамена по русскому языку. Мы с коллегой расположились у двери кабинета и занимались отчетами. Изрядно уставшие сидеть, мы радовались, что скоро конец нашим мучениям. Вдруг открылась дверь, и выбежала учитель русского языка, за ней вышла председатель комиссии. Они подошли к нашему столу. Обе были растеряны.

– Что делать будем? Я не представляю, что будет! – сказала учитель русского языка.

– Подожди, время еще есть, – ответила председатель комиссии.

Нас этот разговор заинтриговал.

– А что случилось? – спросила моя коллега.

– Да наша медалистка не справилась с работой! Не получилось сочинение. Не раскрыла тему.