Босиком по асфальту

– Так ты здесь совсем недолго пробудешь, – мама грустно улыбнулась, как если бы Воскресенский был очень опечален своим скорым отъездом.

– Да, нужно успеть расправиться со всеми формальностями, перевезти вещи, а по приезде – успеть на свадьбу. Мой дядя женится, поэтому мы так торопимся. Если бы не это, возможно, я бы побыл здесь дольше. В конце концов, родные места.

Снова быстрый взгляд на меня. Это он что же, так проверяет мои нервы на прочность? Зря, очень зря. Скорость превращения из адекватной девушки в психопатку у меня рекордная – меньше секунды, если довести.

А он доводил.

– И то верно.

– Очень необычно здесь находиться спустя столько… лет.

– Зато приятно. Столько всего можно вспомнить!

Ох, лучше не надо.

Я едва не закатила глаза и снова поднесла чашку к губам. Сделала глоток, отводя взгляд, чувствуя, как чай горячей змейкой согревает изнутри.

Летом не часто тянуло пить горячие напитки. Наоборот, выбор в основном падал на что-то более холодное. Именно поэтому каждый раз, когда я выходила на улицу, моя дорога сначала лежала в любимую кофейню, к любимому айс-кофе. Без него жаркий день выуживал из меня всю энергию, и к вечеру до дома приходилось разве что доползать.

А сегодня. Сегодня я просто снова заварила свой любимый чай. И отказываться от него, даже если за окном стояла невыносимая жара, я ещё не научилась.

– Как тебе было учиться? Понравилось?

– Да неплохо, – Воскресенский неопределённо пожал плечами, задумавшись. – Лучше, чем в школе, это точно. Хотя на мозг покапали знатно.

– На мозг везде знатно капают – всё-таки обучают будущих профессионалов своего дела, – отчеканила я, замечая, что голос слегка звенит. Снова. Воскресенский глянул на меня, не поворачивая головы – одними глазами.

– В университете наверняка сильнее.

– Не знаю – мне не с чем сравнивать. Сравни сам, у тебя есть такая возможность.

Он мягко усмехнулся, как если бы раскусил тонкую издёвку. Только вот я не издевалась, а лишь озвучила факт: я не училась в колледже и потому не знала, насколько велики там требования к студентам. А вот Саша после окончания своего техникума вполне мог поступить на вышку и сравнить, если ему этого так хотелось.

Тем не менее я не видела в этом смысла. И к тому же совершенно не знала, собирается ли он вообще поступать в университет.

Я ничего о нём не знала. О том Саше, который сейчас сидел передо мной. Ухмылялся в угол рта, слегка наклонив голову вбок. Обхватил ладонью кружку с уже слегка остывшим чаем, потому что пар больше не поднимался над ней.

Он сидел передо мной. Повзрослевший, какой-то другой, настолько загадочный, что сводило зубы, и всё, что я видела, – девственно-белый, чистый лист.

Способен ли человек измениться? Я всегда была уверена, что да, но так ли это? События, время, другие люди – они правда оказывают воздействие, под напором которого что-то переключается внутри? Что-то раненое, забитое, всем – и тебе самому – известное крошится – и вот его больше нет. Этой части тебя, разломанной на куски и развеянной прахом. Вместо неё рождается другая. Новая, неизведанная, доселе скрытая.

Черта.

Которую в тебе открыли. Или которую открыл ты сам.

Правда ли люди меняются? Или они просто натягивают маски, за которыми прячутся и прячут? Укрывают от людских глаз то, от чего всеми силами пытаются избавиться. Но ведь оно есть – по-прежнему живёт внутри, где-то глубоко, настолько, насколько получается его зарыть. Чтобы не видели другие. Чтобы не видел ты сам.

Нет, я могу уверять:

люди меняются – просто далеко не все и не всегда. Маска со временем даст трещину, сквозь которую слепящими лучами пробьётся вся суть. Но настоящие перемены раза от раза будут давать о себе знать, и ты увидишь это. Будешь видеть постоянно, под любым напором и давлением, при любых обстоятельствах. Это изменение всегда будет на поверхности. На расстоянии вытянутой ладони.

Только протяни руку и дотронься.

Я почти протянула.

Он правда изменился? Или ему просто очень сильно хотелось этого?

Чёрт его знает.

– Так во сколько вы встречаетесь с Гитой? – спросила мама, оборачиваясь, вылавливая взглядом настенные часы. Тон был такой, словно она попыталась сгладить рождённое в воздухе напряжение.

То, которое появилось в моей груди, я сгладить уже вряд ли смогу.

– В семь.

– Тебе уже скоро надо выходить.

– Да. Допью чай и пойду.

– Я с тобой, – вдруг произнёс Саша, и я уставилась на него, чувствуя, как посекундно всё сильнее расширяются мои глаза.

В смысле, со мной?

– Куда? – вырвался идиотский вопрос. Я просто как обычно не успела вовремя захлопнуть рот. Воскресенский насмешливо изогнул бровь, но мне было всё равно.

– Нам вроде как в одну сторону. Вы же встречаетесь на площади? – спросил он спокойно, однако глумливые искорки из голубых радужек никуда не делись.

– Да, там.

– Ну вот и мне идти туда. Провожу тебя и пойду дальше по своим делам.

Почему он решил, что мне нужна его компания, я так и не поняла, но не стала спорить. Лишь пожала плечами. Может быть, нам удастся нормально побеседовать перед тем, как навсегда распрощаться.

Мы ведь разговаривали, пока я готовила для нас чай. Максимум минуты две нормального диалога, но ведь он был.

Вдруг и сейчас что-то выйдет.

В конце концов… мы ведь, наверное, не увидимся больше никогда.

Странный комок сожаления толкнулся в горле, и я поджала губы. Нет. Я не признаю этого сожаления. Не признаю, что мне печально от того, что я больше не смогу увидеть Воскресенского.

И эти мысли – такие лишние сейчас. Я невольно нахмурилась, краем уха ловя обрывки фраз – мама снова разговорилась с Сашей. А спустя несколько минут он наконец поднялся с дивана, отставляя от себя пустую кружку.