Назад, в жизнь

Он лишь крепче прижал ее к себе.

– Отпустить, чтобы ты опять сбежала? Ни за что! Я закажу для тебя кандалы и тяжелые чугунные цепи, а на окнах и дверях поставлю решетки.

Слегка отстранившись, она внимательно заглянула ему в глаза:

– А ты уверен, что хочешь этого? Что потом ни о чем не пожалеешь?

– Я хочу, чтобы мой дом ты считала своим. Чтобы не убегала одна в глухую ночь, неизвестно куда и зачем, когда тебе этого совсем не хочется. Я не обижу тебя, поверь.

– Знаю, Фауст. Слишком хорошо знаю. Всю свою жизнь ты обижаешь и обделяешь только самого себя. – Ей удалось, наконец, высвободиться из его рук. – Но ответь на вопрос – не мне ответь, себе: Что руководит тобою? Любопытство? Скука? Жалость к бездомной?

– Ага! – радостно воскликнул он, ловя ее на слове. – Вот ты наконец и призналась, что нигде не живешь. Так в чем же дело? Оставайся здесь, сколько сама пожелаешь. Места, как видишь, вполне хватит обоим.

Она снова посмотрела на него своим особым, проникающим в тайники души взглядом и, хмурясь, проговорила:

– Почему ты отказался от работы над проектом кинотеатра?

Тигран вздрогнул. Ему никак не удавалось привыкнуть к ее всеведению.

– Как ты узнала? Была в институте? – задал он глупый вопрос и сам же устыдился его. – А-а, понимаю. Это написано у меня на лице.

– Ты мне не ответил.

Он отвернулся от нее, подошел к окну, сложив на груди руки, и долго молчал. Наконец, проговорил, не оборачиваясь:

– Просто я не привык пользоваться чужими идеями. Даже если они гениальные.

– Допустим. Но ты мог найти свое решение. Зачем же было отказываться от такого интересного проекта?

– Видишь ли, если бы я продолжил работу над ним, я не удержался бы от соблазна хоть частично использовать твою подсказку. И никогда бы себе этого не простил.

– Ты и не мог поступить иначе. – В ее взгляде затеплилось что-то трогательно-материнское. – Пойдем, я покормлю тебя, мой Фауст.

Она осталась у Тиграна и позволила любить себя, остро, каждой клеточкой ощущая, что лаская ее, он неосознанно и неотступно видит перед собой образ жены, поскольку только с нею ассоциировались у него такие понятия, как интим, женское тело, обладание. Она чувствовала, как он пытается бороться с собой, избавиться от этого наваждения, но не может. И оттого столь долгожданная победа ее не была полной, горечью и обидой подавляя ликование. Он обращался с ней бережно, как с ребенком, боясь оттолкнуть от себя, напугать. И был крайне смущен и обескуражен, когда она поведала ему, что он первый в ее жизни мужчина.

Они лежали рядом на просторной постели, хранящей незримое, но такое ощутимое для обоих присутствие той, другой. Тигран уснул, и во сне не отпуская ее руку. А девушка широко раскрытыми глазами смотрела в темноту. Ей так хотелось почувствовать себя счастливой, изведать хоть раз это восхитительное состояние, его вкус и аромат. Ведь мечта, к которой она прокладывала путь через пропасть, осуществилась! Осуществилась ли?

Она беззвучно кричала: Он мой! Мой! Слышите, мой! Я добилась своего. Никто не откликнулся. Ночь хранила безучастное молчание.

Сон Тиграна стал глубже. Польцы, сжимавшие ее руку, несколько раз самопроизвольно дернулись и ослабли. Он повернулся на другой бок, спиной к ней.

Лишь где-то под утро уснула и она. Но таившиеся по углам кошмары только того и ждали. Они накинулись на свою жертву, заставляя ее метаться, стонать и вскрикивать.

– Проснись! Проснись же, – шептал над ухом Тигран, тормоша ее за плечо. – Ты видишь дурной сон. Иди ко мне. Мы вместе прогоним его.

Она забралась в его объятия, спрятала лицо у него на груди и действительно спокойно уснула.

Утром, с ласковым участием гладя Одиль по волосам, он попытался узнать, что так тревожило ее во сне. Она солгала, что не помнит. День был субботний. Значит, сегодня и завтра они могли безраздельно принадлежать друг другу. Он предложил пройтись по магазинам, обновить ее «гардероб», а заодно и позавтракать где-нибудь в кафе. Ее глаза радостно вспыхнули.

– Правда?! Ты избавишь меня от этого ненавистного платья?! Оно снится мне по ночам. Эти голубые, как слезы, цветочки на фоне дремучей тоски… и безобразные красные маки.

– Но на твоем платье нет никаких маков, – удивился он.

– Разве? – Девушка растерянно закусила губу и поспешила добавить: – Я же сказала: во сне… Так я по-быстрому умоюсь, и мы сразу пойдем, да?

На улице она двумя руками взяла Тиграна под руку, прижавшись к нему плечом и щекой, будто маленькая дикарка, впервые оказавшаяся на людях, и, жмурясь на солнце, промурлыкала:

– Как мне хорошо сейчас, Фауст. Мы всегда гуляли вот так с папой. Он любил таскать меня повсюду с собой. Он вообще меня очень любил. Я даже думаю, больше, чем сестренку.

Тигран насторожился. Впервые с момента их знакомства она сама заговорила о своем прошлом.

– Как давно это было, моя таинственная Одидь? – осторожно спросил он.

– Безумно давно! Тысячи лет назад. И даже еще раньше. Это было до нашей с тобой эры. – И с задумчивой рассеянностью добавила: – А может только вчера.

Он искоса взглянул на нее, но предпочел промолчать.

– А босоножки мы тоже поменяем? – спросила она.

– Все, что ты пожелаешь.

– И купишь мне сумочку, в которой, как прежде, я смогу держать разные женские мелочи? Ужасно неудобно себя чувствуешь, когда ее нет.

– Свою сумочку ты, наверное, потеряла?

– …Не знаю. Может быть. – Ее взгляд затуманился, сделался пустым и отсутствующим, а голос глухим: – Моя сумочка, как снаряд, вылетела в окно. – Спохватившись, она бросила на него испуганный взгляд. – Кажется я сморозила что-то не то. Со мной так бывает, путаю свои ночные кошмары с реальностью. Не обращай внимания.

Она надолго умолкла, замкнулась в себе, сосредоточенно глядя под ноги.

Молчал и он, начиная все больше понимать, что рядом с ним, в этом юном, совершенном теле сокрыта какая-то тайна, быть может даже трагедия, которой она не хочет или не может поделиться.

Они купили новое платье. Она сама выбирала его. Ее не интересовали ни фасон, ни тем более мода, но только одно непременное условие – чтобы в нем и намека не было на голубое и красное. Купили легкие летние туфли и сумочку, которую она тут же, в соседнем отделе, заполнила косметикой и прочими женскими аксесуарами. Тигран сам выбрал изящный кошелек из нежной кремовой кожи, украдкой вложив в него немного денег. Ведь одна она не могла даже воспользоваться транспортом или утолить голод.

– Ну вот, – удовлетворенно заметил он, – теперь все, как у нормальной девушки.

Она бросила на него быстрый, пытливый взгляд, вздохнула:

– Увы, мне никогда уже не быть нормальной девушкой. – И, чтобы он не начал задавать вопросы, сделала вид, что с интересом разглядывает содержимое выставочного стенда.

Потребовав пластиковый пакет, она сложила в него свое старое платье и босоножки и ни на минуту не выпускала пакет из рук.

– На что тебе это? – удивлялся Тигран. – Мы купим еще, сколько пожелаешь. У тебя будет много разной одежды. А эту давай выкинем.

– Выкинуть?! – переспросила девушка, крепче прижимая к себе пакет, будто его хотели отнять силой, и на лице ее отразился ужас. – Ни за что! Этого нельзя делать.

Он посмотрел на нее с тревогой и снисходительным сочувствием, как смотрят на душевнобольную. И, решив, что распоряжаться собственными вещами в конце концов ее право, свернул в соседнее с магазином кафе.

– Здесь довольно уютно. А главное вкусно готовят, – сказал он. – Я обычно выбираю вон тот столик.