Я вернусь к тебе, милая!

Ту, что не смог уберечь,

И не вернуть которую вновь.

Он по дороге назад

Помнил адрес и где лежит ключ,

Но задрожала рука,

Увидев в небе скопление туч»…

(Стихи из песни группы «9 район» Алексея Никитина)

Да, успокоиться сложно. Не надо было так быстро бежать. Когда Никита уехал со своей медсестрой, я помню, мое здоровье еще было крепким, как у обычной, молодой, восемнадцатилетней девчонки.

А потом я отказалась есть, от слова совсем, ничего не лезло. И начались бессонные ночи. Я ложилась, накрываясь душным одеялом с головой, и плакала. Мама спала крепко, но она иногда просыпалась, подходила и прислушивалась.

Иногда я ночью гуляла по нашим любимым с Никитой дорожкам, тропинкам, а днем училась, потому, что учиться надо. И снова не спала, не ела, плакала, училась.

Мама ругалась, и жалела. Но не выдержала. Отвезла меня к врачу. Вес мой стал такой, как у манекенщицы – это я так думала.

Ребрышки пересчитать можно было. А потом мое сердце сказало, что не выдержит больше такого мучения, и мы опять поехали к врачу.

Сказали, что у меня теперь может быть никогда не будет детей, потому, что это патология, при которой два сердца мое единственное уже не выдержит. Патология, которая называется кардиомиопатия, которая на всю жизнь. И если я не начну спать, питаться, всё будет только хуже.

Я начала, потому, что было жалко маму. И жалко Ингу Львовну, которая меня обнимала и говорила: «Ты моя хорошая. Вот я без мужчины уже почти сорок лет живу, и видишь, какая довольная? Потому, что у меня дочки и внучки. И у тебя так будет!»

Я думала, что все о своей судьбе знаю. И была уверена в том, что все сложится хорошо у нас с Никитой, так, как я себе представляла. И как Наташка-племянница мне рассказывала. Именно так, или даже лучше.

Всегда была влюблена в Никиту, с садика. Он такой симпатичный, такой обаятельный. А потом, уже в шестом классе стал красивым стройным и загадочным.

Никита надо мной просто дрожал. Он каждый день спрашивал, когда мы увидимся и часто вздыхал, что на ночь приходится расставаться. Все, все знали, что мы станем мужем и женой, хотели пожениться еще до его призыва на воинскую службу, но у нас с мамой не было денег. Его родители и бабушка с дедом всё решили взять на себя, а брат Никиты потребовал, чтобы его родители не тратились на свадьбу младшего, потому, что он может жениться вперед него.

Две свадьбы в один год очень накладно.

Невесты у Ильи были, и родители попросили нас повременить, потому, что восемнадцать мне исполнялось только в ноябре, а Никита поступил в институт.

Но он не доучился. Скучал по мне, сбежал, экзамены сдавать не захотел. Решил, что лучше сначала в армию сходить, чем потом, когда мы женатые будем и привыкнем друг к другу.

Забрали в мае.

Я провожала его в армию со слезами, я целовала его, как будто на фронт провожаю. Все смеялись надо мной, но сердце переполняла любовь, которую не скроешь. Мне так хотелось, чтобы он поскорее вернулся, чтобы вновь ощутить пьянящее чувство нашей любви.

Мы уединялись с ним в разрушенном доме, я думала, что свадьба будет обязательно, и мы любили друг друга так нежно и так ласково, что казалось, так будет всегда. А этот дом с заколоченными досками окнами, где мы вместе убирали пыль и, смеясь, брызгаясь и целуясь, мыли полы, может оставаться нашим таинственным местом. И когда мы поженимся, тоже будем там прятаться вдвоём.

Мы купили обои на сэкономленные деньги, ободрали старые и вместе там поклеили новые в одной комнате. У нас на полу лежал не очень широкий, но почти новый матрас, накрытый покрывалом с рекой и лебедями, зелено-голубым таким бархатным, приятным на ощупь. Я забирала его домой стирать. Электричества в том доме не было, его давно отключили, но мы зажигали три свечи, а когда их свет озарял нашу прекрасную жизнь… Всё вокруг казалось не старым и разрушенным, а прекрасным. Мы парили на небесах и тени наши дрожали от дрожащих огоньков.

Когда собирались по домам, Никита лежал, смотрел на меня, а я сидела на коленях и расчесывала свои длинные волосы, которые были тогда еще густыми и красивыми.

«Мила и Я» написал он на стене моей помадой, над матрасом.

Он ушел в армию, я ходила туда и не плакала. Я отпирала старым большим ключом расшатанную дверь, проходила через сени, мыла полы, вытирала пыль и даже брала домой постирать белье, которое мы с Никитой купили себе сами.

Я смотрела на эту надпись и вспоминала его слова: «Вернусь, Милая, вернусь».

Отчаянно ждала его возвращения. На парней вообще не обращала внимания, да они и не подходили. Все знали, что жду Никиту. А кто в нашем маленьком городке, почти в деревне, не знал, тому быстро объясняли, что я уже невеста.

Писала ему письма и получала в ответ:

«Мила, Милочка, прошу тебя, ясноглазая моя поэтесса, плачу, когда читаю, и надо мной старшина уже издевается, и пацаны прозвали «мокрым». Пожалуйста, Милочка моя, пиши мне только про учебу свою, тогда я читаю и думаю, что у тебя все хорошо. Пиши про собаку свою, и как кошка котят родила. Не пиши мне про любовь, иначе я так и буду мокрым, а сама знаешь, лучше быть сильным».

Нежные письма превратились в дружеские.

А сейчас оказывается, что я могла … что-то сделать. Обнять, вцепиться невесте в роскошный черный шелк волос, ему чубчик повыдирать, щеку поцапать, пощечину дать и просто крикнуть: «Как же ты мог! Ты же мне обещал!!! Ты обещал ко мне вернуться!!!»

Сейчас уже неважно. Всё, что он сказал – это не любовь. Это никакая не любовь.

Это похоть голая. И даже месть за мою измену. Не верит мне и никогда не поверит. Значит, так сложилась судьба.

Я знала, что он с другой живёт, но все равно ждала и ждала, и молилась.

Глотаю сейчас соленые слёзы, которые в горло текут, и жду скорую помощь, которая меня опять куда-то увезет. Или оставит со следами присосок на груди. Выписав какие-то бесполезные лекарства.

Вот и пожаловали ночные гости, мама там что-то говорит в сенях, рассказывает мою историю болезни.

Мужской голос, новенький на скорой.

Обычно Дарья Филипповна или Ирина приезжают, два фельдшера наших, по очереди. Или Камилла Сергеевна, кажется…

И вот чувствую, что ко мне подходит наш фельдшер Ирина Степановна, открываю глаза, привычно раздеваюсь, оголяю грудь, и доктор молодой парень совсем быстро очки снимает, а после начинает что-то писать. Сняли ЭКГ, Ирина отдала врачу полосочку бумаги, и он, чуть сдвинув брови, просит у мамы карточку мою с последней кардиограммой.

Начинает легко кусать губы, несколько взглядов на меня, и я быстро прикрываюсь, кофточкой. Какие-то глаза у него красивые, яркие, лучше бы надел очки.

– Мирослава, у вас изменения, не очень положительная динамика, скажите, какие ощущения в сердце, что беспокоит?

– Перебои, дышать нечем, на улице я чувствовала, что могу потерять сознание.

– Стрессы, переживания были?

– Да.

– Физическая нагрузка?

– Я немного бежала.

– От кого бежала? Вам нельзя. Сейчас или днем?

– Около часа назад. От себя.