Господин, которого убили дважды

– Omnia orta cadunt, meus amicus[6 - Всё рождённое обречено гибели, мой друг (пер. с лат.)], – изменившись в тоне и печально улыбнувшись, сказал Андрей Петрович. – Omnia orta cadunt.

Фёдор Иванович раздражённо посмотрел на своего начальника. Порой на Андрея Петровича находило настроение, когда тот выражался исключительно на латыни и философствовал. Признаться, это жутко выводило из себя урядника – он считал, что все эти заумные фразы не приносили существенно никакой пользы, а значит не имели права на жизнь.

Филимонов искренне, всем сердцем презирал философов, поэтов, писателей, художников и прочих, как он выражался, бездельников. Нет, мраморную девицу в простыне или без неё он понять ещё мог, но воздыханий по нарисованным деревьям – отнюдь. Вот растёт дерево – его можно срубить, пустить на щепки или дом из него построить. А на холсте-то какой от него толк?

Собственно, именно поэтому урядник с приставом подолгу могли спорить, доказывая друг другу свою правоту. Фёдор Иванович, по своему обыкновению, после такого рода бесед ходил как в воду опущенный – его искренне возмущало и даже расстраивало то, что становой пристав не может понимать таких простых вещей.

– Ладно, оставим это… Вы знаете, мой дрогой друг, у меня есть одна очень странная идея. Я бы хотел, чтобы вы помогли мне осуществить один весьма глупый замысел, – стараясь не поссориться со своим помощником, Андрей Петрович решил сменить тему.

– Позволите узнать, какой? – все ещё несколько насупленно, но уже с интересом спросил Фёдор Иванович.

– Пройдёмте со мной в комнату покойного, но сначала… Сначала проверим, все ли находятся у себя. Ах, да, возьмите, пожалуйста, пистолет, – не давая задавать уряднику, явно пребывающему в состоянии лёгкого недоумения, задавать вопросов, Сафонов направился к двери.

После того, как проверка была завершена, а все обитатели и гости имения были в своих комнатах, Андрей Петрович и Фёдор Иванович, стоя у дверей комнат Софьи и покойного Дмитрия, негромко переговаривались.

– Софья Константиновна, прошу в очередной раз извинить меня за беспокойство! – зачастил пристав, как только «пленница» разрешила войти. – Дело в том, что у меня есть к вам просьба. Не могли бы вы в сопровождении Фёдора Ивановича пройти туда, куда ходили за ножницами в ночь убийства?

– Я могу, но… – поняв, что у Сафонова есть идея, которая может оказаться для неё спасительной, Софья кивнула и вместе с Сафоновым вышла из комнаты.

Андрей Петрович посмотрел на окно, а затем на часы. Секундные стрелки обошли пошлый круг, прежде чем он, направив наган вверх, выстрелил холостым и истошно закричал.

Прошла, должно быть, минута, и в комнату влетела Анна Васильевна.

– Что происходит?! Андрей Петрович! Я слышала выстрел, потом крик и…

– Ничего криминального не случилось, Анна Васильевна, не извольте беспокоиться. Я всё объясню вам через пять минут. А сейчас подождём остальных.

Не дав потрясённой женщине договорить, в комнату ворвалась Юлия Михайловна, а вместе с ней и Марья. За ними вбежали Владимир Борисович и Алексей, а замкнули ряд испугавшихся Софья и Фёдор Иванович.

– Что здесь произошло? – принялись наперебой спрашивать собравшиеся.

– Дамы и господа, как я уже и говорил, повода для беспокойства нет. Анна Васильевна, позвольте узнать, в котором часу сегодня будет подан обед? – спокойно поинтересовался пристав у хозяйки дома.

– Он уже готов, кухарка как раз позвонила в звонок, как я услышала выстрел… Позвольте, Андрей Петрович, я решительно ничего не понимаю. Что тут случилось?

– Вот именно, что происходит? Мгновение назад в кого-то стреляли, а вы говорите об обеде! – всплеснув руками, истерично воскликнула Юлия Михайловна.

– Я клянусь, что объясню вам всё за трапезой. Прошу, пройдёмте в столовую.

Воцарилась гробовая тишина, и Андрей Петрович, не давая никому опомниться, направился на первый этаж.

Позади послышались торопливые шаги, и вскоре пристав услышал голос Алексея:

– Андрей Петрович, постойте! Я кое-что вспомнил и хотел вам об этом сообщить.

– Прошу, Алексей Николаевич, говорите: возможно, ваши слова сейчас решат судьбу всех нас.

– Судьбу всех нас? Не уверен. Я хотел сказать, что в ночь перед первым убийством покойный Павел Александрович спрашивал меня о Дмитрии Сергеевиче; тётушка, должно быть, говорила вам, что Реутовы не танцевали, а сидели в гостиной, и, когда я вошёл туда, чтобы познакомиться со всеми…

– Спрашивал вас о Дмитрии Сергеевиче? Неудивительно, – хмыкнул Андрей Петрович. – Что же, благодарю вас. Позволите задать один вопрос?

– Разумеется!

– Марья Александровна… Вы когда-нибудь угощали её шампанским?

– Шампанским?.. Угощал, но она отказалась. Признаться, я не совсем понимаю…

– Ничего страшного, скоро вы всё поймёте. Вы очень помогли мне, Алексей Николаевич, спасибо.

Пока пристав спускался по лестнице, его не покидало ощущение, что он что-то забыл. Пенсне на месте, в правом верхнем кармане сюртука, носовой платок в левом нижнем, а пистолет… Чёрт возьми, пистолет!

Глава 8

*

– Если вы думаете, Андрей Петрович, что я сяду за стол с убийцей моего сына… – возмущённо начала старшая Реутова, когда они подошли к обеденному залу.

– Юлия Михайловна, позвольте вас заверить, я выяснил, кто убийца, и это вовсе не Софья Константиновна. Прошу, присядьте.

Реутова нервно поджала губы. Прокашлявшись, Сафонов продолжил: – А сейчас, дамы и господа, я попрошу у вас минуту внимания. Мне очень хочется рассказать вам одну занимательную историю. Она началась не здесь, в имении Верховских, а три месяца до этого, в Воронежской губернии.

Взгляды обратились на Реутовых, и пристав довольно усмехнулся.

– Признаться, я просто отвратительный рассказчик. Давайте начнём по-другому – жила-была в одной губернии одна чудесная семья: мать, отец, дочь и сын. В последнее время у них случалось несчастье за несчастьем: врачебная практика главы семейства перестала приносить прежний доход, и, более того, в окружении появился человек, узнавший о былом, казалось бы, незначительном прегрешении отца, и инкогнито шантажировавший его теперь этим. Должно быть, в более благополучные времена доктор не обратил бы на это внимания, но ныне же шантажист рисковал лишить его последних пациентов. Супруга же нашего врача, местная светская львица, продолжала на последние устраивать званые вечера, на которые собирались люди со всей губернии, а нередко и со всей страны. Поэтому однажды, когда в их доме появился один благородный господин, никто не увидел в этом решительно ничего необычного и уж тем более предосудительного. Господин этот нанял дачу неподалёку от имения наших героев, а потому нередко навещал их. Однако, стоит нам сказать и о других членах этой семьи. О сыне говорить я не стану, так как в начале нашей истории он не сыграл особой роли, а вот дочь… Ей только-только исполнилось шестнадцать, и ей, как и любой девушке этого возраста, нужно было влюбиться в кого-то. Взгляд её пал на нашего господина, правда, признаться, влюбилась девушка по-особенному, той больной любовью, когда вы готовы ради человека на всё, даже на убийство. Этот вид обожания свойственен чувствительным, ранимым, эмоциональным и впечатлительным людям с тонкой душевной организацией. Увы, но именно они чаще других становятся преступниками. Господин же наш был полной противоположностью этой девушки. У них закрутился роман, и тот, увы, совратил её, а после уехал, гонимый некими делами – иными словами, всё как в дурном водевиле. Ну а если мы следуем законам сего жанра, обязательно следует упомянуть и то, что девушка эта, конечно, забеременела. Пока срок был небольшой, она всё оттягивала момент, когда скажет о своём положении семье. Однако не стоит забывать, что отец её был врачом, а потому определил причину плохого самочувствия дочери. К несчастью, после он понял и то, что вынужден будет вызвать того господина на дуэль… Как врач же он не мог допустить и мысли о том, чтобы убить другого, ведь даже будучи на фронтах русско-турецкой войны, он ни разу не лишал жизни человека по собственной воле. Не выдержав всех бед, приключившихся с ним, отец сего семейства застрелился, – Андрей Петрович замолчал, и в столовой воцарилась тишина, тишина перед надвигающейся бурей. – Имён же сиих персонажей называть я не считаю нужным.

Молчание разбил звон стекла. Стоило всем взглядам обратиться на старшую Реутову, как она выскочила из-за стола. В окровавленной ладони застрял осколок лопнувшего бокала, но женщина, казалось, даже не почувствовала боли.

– Грязная ложь! Поразительно: я считала вас честным человеком, а вы всего лишь жалкий клеветник! Ничего из названного вами не было и не могло быть!

– Если я и правда всё выдумал, то почему вы в такой ярости? – пристав иронично усмехнулся. – Ах, да, позвольте узнать, Юлия Михайловна: мой пистолет у вас, не так ли?

– Пистолет?.. – хором пронеслось по столовой.

Голоса смешались в единое целое, но среди общего гула вдруг раздался крик:

– Не смейте! Не двигайтесь, или я буду стрелять!

Удивлённый Андрей Петрович резко обернулся. Перед ним стояла Марья, и в её трясущихся руках ходуном ходил наган.

– Маша! – в ужасе воскликнула Юлия Михайловна. Она хотела броситься к дочери, но отшатнулась, когда та направила пистолет в её сторону.

– Я… Он клялся мне, говорил, что женится на мне, что мы будем счастливы, что… Да какая разница? – голос сорвался на крик, и младшая Реутова истерически рассмеялась, стараясь скрыть подступающие к горлу слёзы. – Я была уверена, что уже забыла его, я хотела начать жизнь с чистого листа, и, поверьте, у меня бы получилось! О, если бы не этот проклятый бал! Дмитрий… он сказал мне, что если я убью Софью, то он женится на мне, и нашего ребёнка будут считать рождённым в браке. Я знаю, что папа… он мог из-за меня и него… И что мне было делать? Я поставила стакан с порошком, который Дмитрий дал мне, им в комнату, на столик, думала, что как Господь решит, так и будет. Почему она его не выпила? Мы были бы счастливы, если бы не она! – воздуха не хватало, и Марья хватала его губами, словно рыба, выброшенная на берег. – А Паша… Он был не в себе после того, как Софья Константиновна дала ему пощёчину, пришёл ко мне и стал обвинять в смерти папы. Я не могла, я должна была… Он мог не выпить из того стакана, но если выпил, то значит, что Господь так решил!

Юлия Михайловна застыла посреди залы с отрешённым выражением лица.

– Я хочу жить… Моё дитя ни в чём не повинно. Не трогайте его, дайте ему родиться! Отпустите нас, умоляю!

– Марья Александровна, вас никто не тронет, если вы опустите пистолет, – вкрадчиво проговорил Андрей Петрович, подавшись всем телом вперёд.