Наталия Илларионовна потрусила за ней в ванну, не переставая причитать в том духе, что «надо себя беречь, и давно пора прекратить эти опасные шлендранья по всей области». Ада чувствовала такую безмерную опустошенность после пережитого, что даже не пыталась вслушиваться в эти причитанья. В голове у нее сидела только одна мысль, которая была предельно банальна и проста: я уже несколько часов, как могла быть мертва. Лежа в теплой легкой пене, она пыталась представить себе, что может чувствовать мертвый человек, лежа нагишом на мраморном столе морга, именно так, она видела, лежали подготовленные к вскрытию тела. Дело было еще в бытность ее студенткой университета: на военке им преподавали медицину и водили в анатомичку. Что вообще такое смерть? И заканчивается ли жизнь духа со смертью тела? Ада никогда в это не верила, а в особенности, после смерти отца шесть лет назад. Невозможно было представить себе, чтобы такая мощная личность, как ее отец, так любивший жизнь, весельчак, балагур и интеллектуал, в одночасье просто пропал из жизни, унеся с собой все – свою огромную эрудицию, мысли, эмоции, способности к языкам, свою привязанность к науке, любовь к семье и друзьям. Ада твердо верила, что существует некое поле, пространство, энергетический сгусток – что угодно, где души находят приют и успокоение, освобожденные от неповоротливых тел, легкие, радостные, бессмертные, познавшие бесконечность и безмолвие Бога. Ее любимая подруга Соня Воробьева, по-свойски Фуфа, преподававшая в университете философию, когда-то в молодости свихнувшись на греческих философах, все уши прожужжала ей о Платоне, Гераклите и прочих великих греках. Что-то Ада просто не могла понять, что-то забыла, но учение Платона о душах помнила отчетливо, прежде всего, потому что оно страшно ей нравилось. Никогда не могла она смириться с безжалостным материализмом – со смертью тела не остается ничего. Она была уверена также, что души близких, соединившись с нематериальным миром, откуда нет пути в мир людей, следят за своими близкими и пытаются им помочь. Она видела во сне отца три раза, и это было похоже на тюремное свидание в нейтральной зоне. Он выходил к ней на несколько секунд из абсолютного мрака и немоты, и успевал сказать пару-тройку слов, и слова эти были самым важным на тот момент в ее жизни. Первый раз это случилось через несколько месяцев после его смерти. Ада убивалась по отцу так, что перестала обращать внимание на маленького Андрюшку, и Анатолий ей за это выговаривал. Во сне они с отцом ехали в трамвае. Она, безмерно радуясь, что он жив, спросила:
– Папа, ты жив?!
Он, вздохнув, ответил :
– Да не совсем.
– Почему ты умер, папа?! – она потянулась его обнять, и, наконец, обняла, и прижалась лицом к теплой, живой шее.
– Так уж получилось. Мне очень было жаль все это,– он указал глазами куда-то за ее спину,– а особенно жаль тебя оставлять было без защиты. Не переживай, Адочка, мне здесь хорошо. Холодно, правда, но зато есть рыбалка. На этом сон прервался, все, свидание окончено. Она тогда проснулась в слезах. В то время она постоянно была в слезах. На щеках даже началось раздражение, так она и ходила с двумя красными воспаленными полосами на лице.
Второй сон как раз и относился к этим слезам. Отец также вышел из темноты прямо в их квартиру и попросил Аду не переживать и не плакать:
– Все ваши слезы собираются у нас здесь в бассейн и, когда вы ТАМ много плачете, нам ЗДЕСЬ очень плохо.
Ада после этого стала спокойнее, окончательно приняв факт отцовской смерти, смирившись и еще больше уверовав в вечную жизнь души. Третий раз их свидание состоялось в один из сложных периодов ее личной жизни. Их брак с Анатолием в то время как никогда был близок к распаду: они прожили что-то около шести лет и Ада вдруг почувствовала, что Анатолий как-то изменился, неопределенно и незаметно, но что-то стало не так. Ада с уверенностью считала, что он изменяет ей. Она была в бешенстве, и, несмотря на отсутствие доказательств, собралась разводиться. Но ничего не случилось и никто, в первую очередь, Анатолий, не узнал о ее намерениях, потому что ей приснился сон. Как и прежде, отец вышел к ней из мрака и сказал только одну фразу:
– На твоем месте я не принимал бы поспешных решений.
Ада решила тогда отложить все действия на месяц. И это тогда спасло их брак, через месяц ситуация изменилась, она уже как-то отмякла,– короче говоря, расходиться охота пропала, запал прошел.
Когда она с трудом выбралась из ванны, весь дом уже затих, только с кухни доносились звуки не то хоккея, не то футбола, Ада не разобрала. Впрочем, она и не собиралась разбирать: она одинаково ненавидела как то, так и другое. Зато Анатолий был страстным болельщиком, и когда-то это приводило к нешуточным стычкам между ними, сейчас, конечно, по этому поводу они уже не ссорились, но Ада всегда с трудом подавляла раздражение, когда Анатолий утыкался в экран, на котором мельтешили игроки, сопровождаемые характерной скороговоркой комментатора. Ада добралась до постели и успела еще подумать о том, что, видимо сегодняшний ужас она пережила отнюдь не случайно, наверное, это было знаком, предупреждением о будущих, еще больших неприятностях и несчастьях. Далее мысль ее плавно куда-то соскользнула в мягкое, непрозрачное, неосязаемое и избавляюще-приятное.
Глава 2.
Конец ноября выдался суетливый. У Ады стояли в расписании бесконечные командировки и занятия. Она захлебывалась. Ее мучила постоянная боль в ногах и страшная усталость во всем теле. Ей приходилось голодать из-за нехватки времени на обед. Со стороны это казалось абсурдным: всегда можно найти время для обеда. Анатолий ей так и говорил, что, мол, всегда можно остановиться и поесть. Но он никогда не работал в вузе, с его жесткой расчерченностью на «пары» и перерывы, на эту университетскую бесконечную чехарду с консультациями, хвостистами, постоянным авралом, какой-то осатанелой бюрократической дурью, абсурдной ненужностью большинства событий. Перед Адой очень часто стояла дилемма: или пообедать, но тогда опоздать на занятия, или ехать в другой вуз, где у нее была подработка, но тогда не обедать. Разумеется, выбора у нее не было. Так вот и приходилось часто голодать, как это ни дико и смешно звучит.
У нее постоянно было только одно желание – спать. Лежать, не двигаясь, с закрытыми глазами, ни о чем не думать и, главное, не говорить ни слова. Чуть-чуть полежать, проснувшись и осознав свое бодрствование, – и опять спать, спать. Но спать приходилось мало – занятия на экстернате поглощали все утренние часы, работа – дневные и вечерние, командировки – выходные дни. Экстернат для Андрюшки – это, разумеется, ее идея, рожденная от отчаяния, после того как на утреннике по случаю окончания шестого класса Ада, наблюдая их класс на вольном выпасе, вдруг отчетливо, с холодным ужасом увидела, что Андрюшка напоминает ей затравленного зверька, который в любую минуту ждет нападения. Она ясно поняла, как ужасна и страшна жизнь ее мальчика в школе, где, вероятно, его травят. Андрюшка с ненавистью каждый день собирался в школу и, уж конечно, с восторгом использовал любой предлог, чтобы откосить от занятий. Ада ему подыгрывала, щедро посылая записки классной руководительнице о его недомоганиях, подлинных и мнимых.
Андрюшка уродился способным мальчиком, и это доставляло Аде нескончаемые проблемы. Его нестандартность очень не нравилась учителям, и никто не собирался возиться с ним специально. Доходило до абсурда: обладая врожденной грамотностью, он умудрился получить по русскому «удовлетворительно» за год. Ада поговорила с учителем и услышала раздраженное объяснение: «Я понимаю, что все эти разборы и проверки ему не нужны с его грамотностью, но пусть хоть сидит тихонько и помалкивает, так ведь он надо мной глумится и весь класс с толку сбивает. Они же, глядя на него, думают, что и им можно, ничего не делая, грамотно писать.»
Она твердо решила забрать мальчика на экстернат, но нужно было еще добиться согласия Анатолия, а это, как предчувствовала Ада, было самым трудным: Анатолий всегда, как огня, боялся любых перемен. Но, как Ада выяснила вскоре после свадьбы, самым главным ужасом ее мужа была ответственность. Ее Анатолий не желал и всеми силами избегал. Она выбрала для разговора роскошный августовский день, когда они с Анатолием, пообедав, неспешно попивали чай с мятой. Начало было вкрадчивым:
– Анатоль, я тебе давно хотела сказать: мне кажется, что Андрюшка больше не должен учиться в этой своей школе.
– Это еще почему? Что опять ты придумываешь?– Анатолий с неудовольствием пожал плечами.
– Во-первых, школа рухнула. У них уволилось шесть учителей. Во-вторых, если он еще год проучится здесь, мы будем иметь невротизированного ребенка..
Анатолий поморщился:
– С чего ты это взяла? Не сгущай.
– А ты сам-то не видишь, разве? У Андрюшки не складывается с классом. Ты знаешь, что его травят?
– Да кто его травит!? Обычные мальчишеские разборки. Перебесятся.
– Он из-за этой травли перестал учиться. У них групповая норма сложилась – учиться стыдно. Получай тройки и ты – герой.
– Мне кажется, ты придумываешь.
– Тебе так кажется, дорогой. Ты в школу-то давно заходил?
Анатолий не ответил, а она, воспользовавшись его молчанием, стала напористей:
– Так-то вот, а я все время их наблюдаю. Говорю тебе, не шутя: Андрюшка напоминает мне коня в шорах. Он ходит там по одной половице и все время ожидает издевки или пинка. Он готов к этому, смирился. Ты думаешь, он не страдает?
– Да что там пацан страдает!? Они все такие.
Ада уже совсем решительно и жестко сказала:
– Ну, вот что. Я хочу забрать его из школы на экстернат. Хотя бы на год. А там, в девятый класс попытаемся поступить в Центр.
У них в городе существовал центр для одаренных детей при университете. Брали туда только самых способных и подготовленных, причем, конкурс был уже как в вуз, по той же системе. И никакие связи, блат или деньги помочь не могли.
– Дада, как ты это себе представляешь? Какой экстернат! Ты что, работу бросишь? Если нет, то где время возьмешь?
– Можно расписание как-нибудь так составлять, чтобы с утра время оставалось. Знаешь, ведь в средней школе дети вообще-то дурака валяют, а не учатся. Программа рассчитана на середнячков. К тому же сейчас идет омерзительная американизация: в школе все больше рисуют, поют, пляшут, а заниматься не занимаются. Тот, кто в вуз потом поступает – с репетиторами занимаются до посинения, а все остальные – кто как. Я вообще, грешным делом, иногда думаю, что это – диверсия, намеренное оглупление нации. Модель страны третьего мира. Если время толково организовать, чушь всякую повыбросить, то будет сплошная экономия времени.
– Ну, хорошо, а как твои командировки?
– Ты проследишь, когда меня не будет. В конце концов, Анатоль, ты же математик, будет логично, если и ты слегка с ним позанимаешься.
– Нет, воля твоя, Дада, я не могу, уволь.
Ада уже возмущенно, закусив удила, наступала на мужа:
– Анатоль, ты забываешь, что это твой ребенок! Ты не отчим, ты – отец!
– Я не могу его заставлять, загонять и объяснять. К тому же, ты знаешь, он меня не слушает, он только тебя признает.
– Тебе не стыдно, Анатоль?
– Стыдно, но я это осознаю. Ваши характеры водолейские не мне, мягкосердечному, переломить. Андрюшка тебя боится.
– Да почему боится? Я его в жизни даже в угол не ставила и пальцем не задела!
– Меня ты тоже не ставила и не задевала, а я тоже тебя боюсь.
– Господи, ты-то почему!? Что за чушь собачья?
– От тебя такие флюиды исходят! От твоей энергетики можно в конверторе сталь варить. Легированную.
– Чувствительный, да?
– Очень.
Ада замолчала, выдерживая паузу. Анатолий уже распсиховался: щеки покраснели, он начал нервно расхаживать по кухне. Аду больше всего огорчало в нем отсутствие въедливого интереса к Андрюшке. Нет, он, конечно, его любил, и разговаривал с Андрюшкой, и делал все, что надо, но старался избежать слишком тесного и длительного общения с мальчиком. В то время как Ада всегда стремилась именно к этому и вообще была мамашкой ненормальной. Умом понимала, что нельзя требовать того же от других – все родители по-разному воспитывают своих детей, но периодически скандалила с Анатолием именно по этой причине.