Лето придёт во сне. Запад

Бурхаев не заставил себя ждать. Спустился, уже переодевшийся из брюк и рубашки в лёгкий спортивный костюм со шлёпанцами на босу ногу. Вид его был бы совсем домашним и безобидным, не окажись в руках подозрительного предмета – чего-то, напоминающего плойку для завивки волос, которыми пользовались девушки в Оазисе, только с деревянной ручкой и загнутым металлическим концом.

Поймав мой настороженный взгляд, Бурхаев улыбнулся и поднял предмет перед собой, демонстрируя нам с Бранко.

– Паяльник. Вещь очень полезная во многих случаях. В нашем с вами – так просто незаменимая.

Я посмотрела на Бранко и увидела, как сильно и резко он побледнел, что было заметно даже в тусклом свете единственной горящей под потолком лампочки.

Бурхаев подключил паяльник к незаметной розетке в стене, поднёс к ладони, удовлетворённо кивнул, положил на пол.

– Пошёл процесс. Пожалуй, приступим.

Остановившись перед моим стулом, он неторопливо извлёк из кармана Яринкино письмо, развернул и зачитал вслух:

– «Найди того, кого ты встретила в лесу, когда потеряла планшет, того, кто поймал, но отпустил нас ночью у церкви». Значится, первый вопрос на повестке дня такой: о ком здесь идёт речь?

Я не ответила: глядела на стену, в щель между кирпичами, где зияла темнота, и думала о том, как здорово было бы стать совсем маленькой, такой, чтобы можно было спрятаться в любом месте, убежать через любое отверстие…

Бурхаев не разозлился на моё молчание. Деловито вернулся к паяльнику, приподнял, подержал над ним ладонь.

– Пусть ещё нагреется, пожалуй. Так что скажешь, расписная? Кого ты должна найти?

А поскольку я снова не издала ни звука, кивнул своим молодчикам, замершим у противоположной стены.

– Освободите-ка нашу гостью от лишней одежды, скоро ей станет очень жарко.

Из одежды на мне не было ничего лишнего – только платье и тонкая сорочка под ним. Платье мне в четыре руки разорвали до пояса, спустили, оголяя плечи и руки до локтей. Сорочку не тронули, хоть от неё, полупрозрачной, толку почти не было, она не защищала ни от подвальной сырости, ни от чужих взглядов.

Бурхаев поморщился:

– Кожа да кости. И что в тебе Доннел нашёл, не понимаю… Так, о ком идёт речь в записке твоей рыжей подружки?

На этот раз я ответила, просто промолчать силы воли уже не хватило:

– Не знаю. Я не поняла.

Отец Яна расстроенно покачал головой. Нарочито медленно приблизился ко мне с паяльником в руках, поднёс его к моему лицу, и я, почувствовав жар, инстинктивно подалась назад, вжалась в спинку стула.

– Придётся тебе срочно учиться понимать зашифрованные послания, – с притворным сочувствием в голосе вздохнул Бурхаев. – А я тебе в этом помогу.

Он зашёл мне за спину, замер там. Я тоже замерла, затаив дыхание, каждый миг ожидая жалящего прикосновения раскалённого металла к коже. Но вместо этого вдруг почувствовала, что мне осторожно, почти нежно расплетают косу. Съёжила плечи.

Волосы, ещё пахнущие ароматным, наверняка очень дорогим шампунем из ванной комнаты Роба-Романа, рассыпались по моим голым плечам. Бурхаев погладил их, расчесал пряди пальцами.

– Распустила косы русые берёзонька русская! – пропел он неожиданно приятным баритоном. – Ах, берёзонька, осень близится, косы русые опалит…

Раздался тонкий треск, резко и неприятно запахло палёным. Я дёрнула головой, пытаясь обернуться, но пальцы, только что нежно ласкавшие мои волосы, вдруг сжали их в кулак, с силой натянули, заставив меня вскрикнуть от боли. Треск и запах усилились, потом коже головы стало горячо, и я, наконец, поняла, чем занят Бурхаев.

Это было не очень больно. Волосы от паяльника не загорались, а тлели по всей длине и гасли, добираясь до корней, лишь на миг обжигая. Бурхаев брал одну прядь, подносил к паяльнику, держал, пока она не начинала трещать, искря и скручиваясь спиралью, потом переходил к следующей. Никаких вопросов он больше не задавал, полностью посвятив себя процессу. Я тоже молчала, сжав зубы. Только Бранко на соседнем стуле едва слышно процедил:

– Ну ты и говнюк…

Бурхаев не ответил, но, как выяснилось дальше, запомнил.

Волос у меня на голове было не сказать, чтобы очень много, но всё-таки шевелюра за два года в Оазисе, на хорошем питании да при должном уходе, отросла приличная, и терпения у отца Яна хватило от силы на её половину. Напоследок дёрнув меня за остатки волос так, что моя голова запрокинулась назад под немыслимым углом, а из груди вырвался придушенный писк, он с усмешкой спросил:

– Ну как, мозги дымком прочистило немного? Догадалась, о ком идёт речь в письме?

– Нет! – выплюнула я, чувствуя, как горит кожа головы, и вдыхая запах собственных палёных волос. – Не дождёшься!

Не помню, правда ли я тогда думала, что смогу выдержать пытки, как выдерживали их святые мученики? Вряд ли. Кажется, я вообще ни о чём не думала: эмоции вытеснили мысли. Но, возможно, какое-то время я бы и впрямь продержалась. Недолго, но продержалась бы на одной ненависти. Только Бурхаев не стал меня пытать. Он поступил хитрее.

Обошёл стул, встал передо мной, какое-то время задумчиво разглядывал, зачем-то ткнул толстым пальцем в нарисованное родимое пятно на щеке. Задумчиво сказал:

– А ведь ты мне ещё пригодишься. На встречу с твоими друзьями вместе поедем, чтобы они баловать не вздумали.

Он перевёл взгляд на Бранко:

– А вот ты без надобности. Тебя мне Ильич с потрохами отдал, так что…

Ноги в шлёпанцах проделали несколько неторопливых шагов и остановились теперь уже напротив стула Бранко. Бурхаев смерил его долгим взглядом и брезгливо поморщился:

– Вот уж не думал, что придётся марать руки о западного петушка, но чего не сделаешь ради воссоединения семьи…

Рука, по-прежнему сжимающая паяльник, поднялась, сделала неуловимое движение, и Бранко закричал. Я закричала одновременно с ним, вроде бы умоляя Бурхаева остановиться или, напротив, угрожая ему, не помню. В подвале тошнотворно запахло палёной кожей.

– Так, говоришь, говнюк я? – спокойно спросил отец Яна, отрывая паяльник от шеи Бранко. – Это ты ещё не знаешь, каким я могу быть говнюком.

Он махнул свободной рукой, и сразу двое из четверых замерших в стороне молодчиков с готовностью приблизились.

– Держите-ка ему голову. Лицом вверх.

Пока его распоряжение выполнялось, Бурхаев повернулся ко мне:

– Гляди внимательно, расписная. Сейчас я буду выжигать твоему голубоватому дружку глаза. Сначала один, потом другой. А затем велю ребятам засунуть эту штуку в его, прости господи, грешную задницу. Символично получится, не находишь?

– Пожалуйста… – У меня перехватило горло, голос сорвался до шёпота. – Не трогайте его, пожалуйста!

Бурхаев поднял брови:

– Не трогать? Легко. Только скажи: о ком говорилось в письме твоей подружки? А пока…

Паяльник снова двинулся вперёд, прижался раскалённым жалом к шее Бранко с другой стороны. Парень закричал, но ещё раньше я успела услышать мерзкое шипение поджаривающейся человеческой плоти и закричала сама.

Бурхаев терпеливо дождался, пока наши вопли стихнут, деловито кивнул мне.

– Ладно, побаловались и хватит. Теперь глаза.

Рука с хищно блеснувшим на пальце массивным перстнем поднялась в третий раз, теперь выше, зависла над запрокинутым, искажённым от боли и ужаса лицом Бранко. Замерла на миг и неумолимо двинулась вниз. Медленно, но уверенно сокращая расстояние между отчаянно зажмуренными глазами парня и дымящимся остриём паяльника.