Стефан от неожиданности ойкнул и упал на пятую точку. Затем он глупо завертел головой, словно неразумный птенец, и, с трудом поднявшись, поспешил покинуть коридор вместе с чемоданчиком. В таких было принято хранить хирургические инструменты, хорошо если хоть чистой водой время от времени протираемые.
– Элдри, сядь на постель.
– Я выучила. Я почти до конца всё выучила! Ты меня выпустишь теперь?
– Сядь на постель.
Она послушно, почти что на четвереньках, медленно заползла на кровать. Я поднёс к ней фонарь, который держал в левой руке, и оставил его у изголовья. Свет осветил крупный бубон на шее и засохшие остатки крови у рта.
– Почти не считается. Доучишь – тогда и выпущу.
– Не выпустишь, я заболела! – она начала всхлипывать. – Теперь я умру, да?
– Не раньше, чем я постараюсь тебя вылечить.
Сейчас или никогда. Я присел, расстелил подле себя стерильную тряпицу и положил на ткань шприц и два бутылька с лекарством.
– Это надо будет пить или втирать?
– Если не получится вколоть, то будем пробовать и то, и то. Хуже тебе точно не станет.
– А что такое вколоть?
– Сейчас узнаешь. Не шевелись.
– Но что ты хочешь сделать?
– Помешать смерти.
– А, – замялась она, – а ты это можешь?
– Если бы я постоянно задавался вопросом, что я могу, а чего нет, то у меня бы не осталось времени на осуществление всего задуманного!
– Тогда почему, – начала было спрашивать Элдри, но, едва увидела шприц вблизи своего тела, тут же передумала с вопросом. – А это не больно?
– Больно. Не шевелись.
Мне пришлось ухватить её за руку, чтобы она не сбежала. Крепко. До синяков. А там игла вошла в плоть. Девочка вырывалась, а потому я не был уверен, что попал туда, куда хотел, но всё равно выдавил состряпанную в кустарных условиях вакцину. Дурёха тут же закричала, не щадя мой слух. Хорошо, хоть быстро пришла в себя. Однако и мига не прошло, как удовлетворение её внезапным молчанием переросло в ощущение опасности. Я обернулся и увидел, как сквозь окошко двери на меня пристально смотрит молящийся Рикард. И смотрит холодным, полным ярости взглядом.
Сам не знаю, как у меня получилось встать на ноги столь быстро. Действие заняло меньше доли секунды! Правда, один из бутыльков от моей неуклюжести закатился под кровать, но это не имело ни малейшего значения после того, как воинственный фанатик вошёл в келью. Он профессиональным движением приставил к моему горлу длинный нож и через послушника вызвал подмогу.
Капли крови на шее не дали мне заняться сопротивлением. Я знал, что даже если не так моргну, то нож Рикарда без сожаления перережет мне горло. Поэтому я стоял и не шевелился. Даже когда другие жрецы подоспели и надели мне на голову грубый кожаный мешок я стоял, как статуя. Лишь вздрогнул, когда эти люди плотно затянули стягивающий шнур так, что я задышал с трудом. Шее было больно. Воздуха не хватало.
А затем меня засадили в крайне неприятный застенок. Намного хуже места моего прежнего заключения. И, чтобы пояснить свой вывод об этом, сообщу следующие факты.
Когда у меня появилась возможность стянуть с себя удушающий мешок, то вокруг оказалось так темно, что мне пришлось основательно порассуждать, не лишился ли я зрения. Однако если в способности видеть я и засомневался, то обоняние со мной определённо осталось. Вонь вокруг сочетала в себе на редкость омерзительный букет гнили, разложения, испражнений и чего-то ещё неописуемо отвратительного. Камень пола казался холоднее льда и был неприятно влажным. Слух улавливал звонкое равномерное капанье. Капля по капле. Раздражающе.
– Треклятье, – только и прошептал я.
Эхо отразило это слово от стен.
Глава 18
Сколь прах костей моих тяжёл!
Ссыпаясь прямо на весы,
Он чаши мрака расколол.
И, поместив меня в часы,
Судьба смотрела на помол,
Не уронив скупой слезы.
Она смотрела на часы.
Песчинки. Вечность. Блеск стекла.
Тьма, ликов вытянув носы,
Желала знать, как завлекла
Судьба меня в свои часы
И как меня не сберегли
От ощущений смертных мук
Уменья магов?
Ей назло
Не раскрывал я тайн сундук.
А там спасение пришло.
Раздался скрежет. Тихий стук.
И вдруг рассыпалось стекло!
Жизнь сам я выпустил из рук,
Когда вдруг стал играть с Судьбой.
И в темноте, под смех грозы,
Мой прах рассеялся вокруг.