Я, мой муж и наши два отечества

Дом на улице Баранова Гора (позже Красная Гора) в Калуге

К возвращению семьи в Калугу Иван Иванович Доброхотов приготовил купленный им на паях с братом Петром Ивановичем, моим прадедушкой, дом на улице Верхне-Казанской, называемой в народе Баранова Гора, где издревле селились калужские гончары. Баранами называли они глиняные умывальники – двухрожковые кувшины. Возможно, и название улицы пошло от этого.

Улица Баранова Гора, старая Калуга (фото из интернета)

Дом Доброхотовых на ул. Красная (Баранова) Гора, Калуга

Дом Доброхотовых, Калуга

С приходом советской власти почти все названия калужских улиц изменились, тоже и улица Баранова Гора стала называться Красной горой. А дом 10 в начале улицы, почти на самом верху ее, остался каким был: большой, деревянный, двухэтажный, под стать семейству Доброхотовых – полтора десятка человек вместе с тетушками и нянечкой. Да еще и брат отца семейства, пожилой холостяк Иван Иванович. Он, однако, долго в доме не жил. Когда через несколько лет умер Петр Иванович, брат его Иван передал свою долю жилой площади семье умершего и еще помогал чем мог вдове и старшему сыну Михаилу, который учился в университете.

Второй сын Ивана Доброхотова (Челнока), старший брат Петра Ивановича Доброхотова, работник Казначейства Иван Иванович Доброхотов, 80-е годы ХIХ в.

В настоящее время дом этот, как и другие деревянные строения позапрошлого и начала прошлого веков на этой улице, выглядит весьма убого, как и все отжившее. А тогда, в конце XIX века, здесь кипела жизнь: везли в торговые ряды и выставляли прямо на улице свой товар гончары, степенно шли в церковь женщины с детьми и старушки, стайками тусовались босоногие подростки…

Родившийся в 1871 году первенец Михаил, весьма способный к наукам, был организатором в Калуге первого марксистского кружка, ставшего там затем первой ячейкой РСДРП. Через два года появился на свет Николай, а затем Илья, Тихон, Иван, погодки Вера и Гриша и, наконец, в 1887 году Маня, моя незабвенная бабушка, а после нее еще две девицы Оля и Ната. Всего десять детей. А было бы и больше, но вскоре после рождения последней дочери умер от скоротечной чахотки отец семейства Петр Иванович. Было ему тогда всего 56 лет. Количеством рожденных в ту пору детей было не удивить, но вот то, что никто из детишек Доброхотовых не умер в младенческом возрасте, было для того времени удивительным и являлось большой заслугой матери семейства Надежды Николаевны, воспитанной гувернанткой-немкой. Строго соблюдать гигиену было первейшим правилом в семье Доброхотовых, которому впоследствии следовали все их дети, а потом и внуки с правнуками…

Даже еще и на моей памяти улица, которая уже называлась Красная Гора, летом была вся изрыта. В мелких округлых ямках купались в пыли куры, а в ямках побольше, где после дождей оставались вода и грязь, любили чиститься свиньи. А дома всегда был добела выскобленный пол и покрытый свежестиранной, из выбеленной мешковины скатеркой огромный дубовый стол с приставленными к нему с обеих сторон крепкими лавками и тяжелыми, с высокими спинками стульями у торцов стола. На стульях, под большой в позолоченной оправе иконой Казанской Божией Матери сидели отец с матерью, а прямо напротив – пожилые: родня и гости. Ну а по сторонам на лавках размещались свои: молодежь, дети, племянники, друзья… У семьи Доброхотовых было их всегда много. Родители были оба глубоко верующие и хлебосольные. Хотя изысков не было – русские щи да каши и пироги по праздникам – еды всегда хватало, чтобы накормить вдруг оказавшихся рядом с домом идущих на богомолье монашек и обычных странников или голодных бродячих артистов, а то и самого околоточного, которому велено было часами следить за домом… Но это уже было потом, в предреволюционные годы.

Доброхотовы в предреволюционные годы

«Не пойму, – сетовал как-то Надежде Николаевне „охранник“ мятежного дома Доброхотовых, – вы все такие хорошие люди, а привечаете страшных крамольников, тех, что против батюшки царя идут…» «Так ведь я не вижу их крамолы, а лишь то, что это несчастные голодные люди, которым надо помочь», – оправдывалась истинно верующая мать юных революционеров, Михаила и Веры Доброхотовых. И околоточный с Надеждой Николаевной соглашался.

Семья Доброхотовых, начало ХХ в. Сидят на скамейке: вторая справа – мать Надежда Николаевна, дочери Вера и Мария и четверо из шести братьев; внизу – младшие дочери Оля (слева) и Ната.

«Однажды, – рассказывала мне моя бабушка Мария Петровна, – сестра Вера, сказав матери, что быстро вернется, пошла к Оке на организованную маевку. А за нею околоточный поспешал. „Барышня, вернитесь, – взывал он, – вашей маме плохо!“ Узнал он, что готовится разгон митингующих с дальнейшим препровождением их в тюрьму. Бежит за Верой и все повторяет: „Вашей маме плохо…“ А та от него как от мухи назойливой отмахивается. Наконец остановилась. „Очень плохо, очень-очень“, – не отставал околоточный. И Вера, увидев действительно озабоченное лицо околоточного, поверила ему и побежала обратно. Так Вера избежала ареста и тюрьмы, но это лишь однажды. Потом сидела, и не раз, не только в тюрьме, но и в карцере». Таким же защитником обездоленных рабочих людей был и ее избранник по жизни, Дмитрий Васильевич Разломалин. Забегая на многие годы вперед, скажу: Дмитрий Разломалин, революционер из народа, рабочий, был в тридцатые годы арестован как враг народа и расстрелян… Ну а тогда он был непримиримым борцом с царским самодержавием.

Дмитрий Васильевич и Вера Петровна Разломалины,

конец XIX – начало ХХ в.

Михаил Петрович Доброхотов,

студент Московского университета, конец ХIX века.

Женская гимназия, где училась Вера Доброхотова, Калуга, XIX в.

Все это происходило уже в ХХ веке, когда отца семейства Петра Ивановича Доброхотова не было в живых. Мать по-прежнему вела хозяйство, заботилась, чтобы все были сыты, чтобы дети учились. Старший брат Миша, студент, врач по специальности, был за свою деятельность революционную исключен из Московского университета и в дальнейшем продолжал учебу в университете Харьковском. Сестра Вера окончила в Калуге гимназию, а затем учительствовала, а Маня, моя Бабушка, определена была в Институт благородных сиротских девиц в Москве на полный государственный кошт. Ну а младшие, Оля и Ната, в подростковом возрасте были отправлены на учебу в немецкий Веймар, где получили замечательное гуманитарное образование и после работали учителями музыки и немецкого языка. Последнее, однако, оказалось для них гибельным. В 1941 году захватившие Калугу немцы, узнав, что сестры хорошо владеют немецким, заставили их быть переводчицами. Когда в 1943 году Красная армия освободила Козельск (под Калугой), где они проживали, их тут же без суда и следствия схватили как немецких пособников и расстреляли. Жители Козельска, хорошо знавшие их как ни в чем не повинных учителей своих детей (совершенно никто из-за них среди жителей Козельска не пострадал), обратились было с ходатайством к нашим органам, но было уже поздно…

Надежда Николаевна Доброхотова с двумя младшими дочерьми, Олей (слева) и Наташей, 1915 г.

Остальные все, кроме еще старшего брата Михаила, дожили до преклонного возраста, имея семьи и детей. А Михаил Петрович уже в начале ХХ века стал профессиональным революционером. Он так и не женился, хотя, по словам моей Бабушки, очень любил одну девушку и постоянно хранил у себя в нагрудном кармане ее фотографию. После изгнания из Московского университета и непродолжительного тюремного заключения он был выслан в Калугу под гласный надзор и там, у себя на родине, развернул активную революционную деятельность среди молодежи, а в собственном доме (хорошо известном в Калуге доме Доброхотовых) организовал марксистский кружок.

Осенью 1899 года он уехал в Харьков, чтобы продолжить там в университете свое образование (медицинское) и одновременно активно вел подпольную революционную деятельность. В период своего пребывания в Харькове, а это почти четырнадцать лет, он поддерживал связь с калужскими социал-демократами. В 1913 году он был снова арестован, заключен в тюрьму, откуда через несколько месяцев отправлен был под гласный надзор полиции в Полтаву, а оттуда – снова под гласный надзор – в родную Калугу.

В отличие от сестры Веры, которая была за бескровную революцию, Михаил Петрович стал большевиком и в 1915 году уехал в Петроград, принимая деятельное участие в партийной работе, а затем, после Октября 1917-го и до конца своих дней работал в Петроградском комитете РКП (б). В голодную весну 1919 года он простудился. Ослабленный голодом организм деятельного борца за рабочее дело не имел сил сопротивляться болезни. Михаил Петрович умер в апреле 1919 года в Петрограде.

Лично мне помнятся сестры Доброхотовы, особенно миниатюрная, как и моя Бабушка, очень деятельная и добрая Вера Петровна. Именно Вера, по рассказам Бабушки, обихаживала приходивших в дом посетителей – странниц, нищих, бродячих артистов и музыкантов: поила чаем и кормила их, находила теплые вещи, в которых те остро нуждались. Однажды, это было еще при царе, и знаю об этом я по рассказам Бабушки, в дом пришел бродячий музыкант, кажется, итальянец, с маленькой обезьянкой. Он кутался в шерстяную кофту с чьего-то могучего плеча, а обезьянка тряслась от холода, сидя у него на плече. Оба должны были зарабатывать себе на пропитание: тощий, утопающий в широченной кофте дядечка играть на скрипке, а обезьянка – под его музыку плясать. Сестра Вера, бывшая в то время второй после матери хозяйкой в доме, усадила артистов – тщедушного, в нездешних летних одеждах и широкополой шляпе музыканта и прижавшуюся к его плечу дрожащую обезьянку, выбрав для них место на кухне у самой печки… Перед гостями поставили оранжевые глиняные миски с горячими щами, чугунок с русской кашей со шкварками, печеные яблоки, положили на круглый поднос ломти духовитого домашнего хлеба… Итальянец деловито очищал миски, сперва от щей, потом от каши, закусывая все это хлебом, а обезьянка старалась запихнуть себе в широко распахнутый рот все сразу: щи, кашу, печеные яблоки, а потом и появившееся на столе печенье… Ну а сестры-рукодельницы Вера и Маня отыскали где-то богатые лоскуты ворсистого зеленого сукна и теплой ярко-малинового цвета бумазеи и, обмерив согревшуюся обезьянку, приступили к шитью. Обезьянка меж тем, пользуясь, что хозяин ее задремал прямо за столом, стала шалить и безобразничать: пыталась «накормить кашей» стол, стулья, старого полусонного кота, а заодно попасть печеным яблоком в оконное стекло, надеть себе на голову чугунок из-под каши… Обновке, малиновому платьицу и теплой суконной душегрейке, рада была несказанно, то и дело ощупывала и охлопывала их на себе и пробовала на зуб…

После еще отыскали и оставшуюся от отца ватную душегрейку для хозяина обезьянки. Потом оба артиста работали: итальянец выдавливал из своего весьма потрепанного инструмента визгливо-дребезжащие звуки, стараясь выстроить их в виде веселого танца, а одетая в платьице обезьянка, норовя двигаться под музыку, выдавала разные коленца, приседала и затем, стоя на двух задних лапах и касаясь передними пола, несколько раз подряд подпрыгивала на всех четырех конечностях вверх и кувыркалась. При этом артистка не переставала строить забавнейшие рожи. Все были довольны. Младшие, Оля и Ната, повизгивали от восторга.

А вечерами в доме собиралась молодежь. На столе стоял огромный самовар, за столом юноши в косоворотках и скромно одетые барышни неспешно пили чай, заедая его сахарными сухариками. Все молча слушали послание самого Карла Маркса. А чуть в отдалении у приоткрытого окошка сидел паренек Лешка-балалаечник и тихо, но очень сосредоточенно наяривал «Барыню» или «Во саду ли, в огороде». Подростка Манечку, перед тем как начать «серьезный разговор», отсылали на улицу проверить, как слышно. Нередко, когда Маня, моя будущая Бабушка, подходила к углу дома, от него, скользнув быстро, удалялась чья-то тень. А из окна слышна была только балалайка. И Маня возвращалась в дом, чтобы сообщить об этом старшим.

Все же охранка бдела и время от времени проводила внезапные облавы. Впрочем, для дома Доброхотовых внезапности довольно долгое время не было: околоточному удавалось как-то узнавать о готовящейся облаве и сообщать матери семейства, которая частенько его, наблюдающего за их домом, звала в ненастную погоду немного обогреться и потчевала горячими щами и собственной выпечкой…

Однажды, однако, такая облава закончилась для Доброхотовцев весьма печально: на столе рядом с самоваром обнаружили запрещенные книжки. Тогда арестовали всех гостей и забрали Михаила и Веру Доброхотовых. Остальные братья и сестры, которые, кстати сказать, более склонны были к рукотворному делу, чем к политике, находились почти все в саду: был сезон сбора яблок. И только брат Илья был возле самого дома во дворе. Он сооружал лодку по заказу жившего в Калуге английского лорда Каннинга. (Приложение 3)

Михаил Петрович Доброхотов, Калуга, 1914 г.

Константин Эдуардович Циолковский и семья Доброхотовых

Именно к Илье захаживал «чудаковатый, глухой» учитель со слуховой трубой – Константин Эдуардович Циолковский. Впрочем, у «чудака» уже тогда были научные работы, в частности известная публикация «Аэростат металлический, управляемый», и была научно-фантастическая книга «Грезы о земле и небе», где ученый обдумывал будущее Земли и Человечества. О Земле он говорил, что она «должна быть объявлена общим достоянием, и не должно быть человека, который бы не имел на нее права». И еще он писал, что «задача человечества – достигнуть совершенства и изгнать всякую возможность зла и страдания в пределах Солнечной системы». Эти его мысли были близки и другим Доброхотовым, особенно Вере Петровне, которая после окончания гимназии тоже учительствовала в Калуге и какое-то время близко общалась с дочерью Циолковского Любой, своей почти ровесницей.

Константин Эдуардович Циолковский в отличном настроении, Калуга, начало XX в. (фото из интернета)

Ну а младшие Доброхотовы всегда встречали его радостными детскими объятиями. «Однажды, – вспоминала Бабушка, – мы, ребятня, встретили пришедшего в гости Константина Эдуардовича радостными возгласами: «Фринка ощенилась, у Фринки – щенки!», и кто-то из младших, кажется, Ната, полезла было под лодку, которая, как обычно, стояла во дворе, и под которой находилось собачье семейство. «Не лезь, – остановил Нату гость, – Фринка будет очень переживать, если взять у нее щенка. Она ведь мама, а я и так посмотрю», – и, опустившись на землю, стал заглядывать под лодку, а потом сказал: «У Фринки пустая миска. Ее надо больше кормить, потому что она кормит щенков, а они быстро растут…»

Дочь Циолковского Любовь Константиновна, с которой дружила Вера Доброхотова

Илье Петровичу все же удалось сделать самоходную лодку по заказу близкого к Доброхотовскому кружку владельца аптечного магазина П. П. Каннинга и по эскизам Циолковского. Это был катамаран – две остроконечные сигарообразные лодки, соединенные платформой, на которой могли располагаться люди. Сначала лодка двигалась усилиями самих пассажиров. Благодаря умной конструкции требуемые усилия были минимальными. Позже Илья Петрович сконструировал для этой лодки мотор. Лодка, точнее, это был маленький корабль, курсировала по Оке и была первым в Калуге моторным плавательным судном. (Приложения 1 и 3)

«Зрит ли Он?»

Шло первое десятилетие двадцатого века. Мир поражался и восторгался открытиями ученых, особенно в области математики и естествознания – физики, химии, астрономии, биологии… Открывалось и научно объяснялось все больше тайн и чудес природы. Люди не только познавали и объясняли Мир, но и научились его преобразовывать. И все чаще сами себе задавали вопрос: где же Бог? И как он, высший и справедливейший Судия, допускает такую страшную несправедливость, когда человек угнетает и эксплуатирует человека? Зрит ли Он?

В семье Доброхотовых горячо спорили на эту тему. Старшая сестра Вера утверждала, что Бог – это Любовь и что добродетелью можно и нужно бороться со злом. Именно добродетелью побеждать несправедливость и зло. А для того чтобы победить в этой борьбе, надо объединяться всем, кто хочет искоренять это зло, объединяться в группы, надо просвещать народ, ибо многое делается из-за непонимания того, что хорошо и что плохо: люди ходят в церковь, молятся «во имя Христа» и фактически попирают Его тем, что позволяют свершаться злу.

Вера стала революционеркой, членом РСДРП, однако идеи большевизма она не приняла никогда, осталась с меньшинством (меньшевики).

А старший брат Михаил горячо с Верой спорил, пытаясь любимой сестре доказать, что по-хорошему это зло – эксплуататорский класс – не победить, что бескровной эта борьба быть не может, словом, был большевиком. Моя бабушка в их спорах целиком поддерживала Веру, однако считала себя неспособной быть революционеркой, пусть даже и меньшевичкой. Зато ее очень увлекали идеи Льва Николаевича Толстого, и она несколько раз ездила в Ясную Поляну к великому старцу. Но то было в летнее время, когда девиц отпускали домой на каникулы. А остальное время, исключая Рождественские святки, она, как и другие благородные девицы, жила по строгому распорядку и всегда следовала правилам поведения института, в котором содержалась и воспитывалась.

Мои бабушка и дедушка

В огромном актовом зале Николаевского Института благородных сиротских девиц, вырываясь из чуть приоткрытых окон, играла музыка: вальсы, польки, мазурки… Шел бал будущих выпускниц. Одной из них была очаровательная 18-летняя барышня, с точеной, словно у богини, фигурой, с очень доверчивой улыбкой на миловидном лице – девушка Мария, или Манечка, Доброхотова. Считаться классической красавицей не позволял ей носик картошечкой, зато сколько было в ней непосредственности, свежести и особой девичьей грации. Ее то и дело пытались пригласить на танец пришедшие на бал новоиспеченные, с блестящей выправкой офицеры царской армии, но она весь вечер кружила в вальсе, отплясывала польку и краковяк с голубоглазым стройным молодым человеком от науки, учеником известного ученого-химика Карпова и покорителем дамских сердец Иосифом Филиповичем. Иосиф был на шесть лет старше Манечки и в отношениях с дамами имел богатый опыт. Познакомившись с девицей Доброхотовой, он сразу понял, что нашел свое истинное счастье, и там же на балу объявил, что делает ей предложение руки и сердца – пока неофициальное, но вполне искреннее и от всей души. Оба, однако, решили, что спешить с бракосочетанием рано: обоим надо окончить учебу. Но дали друг другу адреса для переписки. Больше года обменивались письмами: короткими и нежно-заботливыми от нее и длинными, полными любовной страсти и остроумной мысли от него ей…

Девица Мария Петровна Доброхотова, воспитанница Николаевского института благородных сиротских девиц, 1906 г.

Мария полюбила раз и на всю жизнь. А горячо любивший ее Иосиф то и дело становился пленником своего пылкого темперамента, увлекаясь легкодоступными красотками и восторгаясь строгими красавицами, которыми всегда была богата Москва. Однажды увлечение переросло в настоящее чувство, и девица Доброхотова несколько месяцев не получала от него писем. Потом пришло письмо из Парижа: Иосиф просил прощения за все, что произошло, и главное за то, что более трех месяцев не писал. Он также сообщил, что у него в Париже от бывшей москвички, вольнолюбивой красавицы-революционерки родился внебрачный сын Борис и что он, Иосиф, сына своею заботой не оставит… И писал, самое главное, что любил всегда и по-прежнему любит только ее, нежную и мудрую девицу Марию…

А потом Иосиф и Манечка снова встретились, на этот раз уже в Калуге, где Мария Доброхотова начинала свою учительскую карьеру. Иосиф снова просил ее руки и сердца, но теперь уже официально, обращаясь как положено сперва к родительнице ее. И мать – вдова Надежда Николаевна благословила молодых иконой Казанской Божией Матери от себя и от покойного незабвенного мужа своего Петра Ивановича Доброхотова.

Икона Казанской Божией Матери, самая любимая и почитаемая в семье Доброхотовых

Помню, как прижимала моя бабушка эту икону к самому сердцу, когда мы спускались в бомбоубежище, будучи в Москве, или прятались в солдатских окопах под Сталинградом. Помню, как молилась она перед этой иконой, прося за ушедшего на фронт сына Владислава и за меня, до предела истощенную во время нашей с нею жизни в деревне Соколовке под Сталинградом…

Ну а тогда моя будущая бабушка, благословленная православной иконой, венчалась с моим будущим дедушкой в московском католическом костеле… Шаг этот, как сама она мне признавалась, не был с ее стороны ни легкомыслием, ни предательством. «Бог – один, и Он все понимает, и Он рад, когда люди – пусть разной веры – объединяются для общего доброго дела, каким является семья…»

Молодой Иосиф Владимирович Филипович, 1910 г.