Волки купаются в Волге

Уничтожив портрет, Узлов уставился на Витю. Витя смотрел на Узлова с равнодушной печалью. Узлов случайно поймал этот взгляд. Витя затаился, засуетился:

– Транспорт начинает ходить в половину шестого. Жалко выпить нечего.

Он сел на кровать, забормотал:

– И то сказать!.. Нужен ли ей Платков? – Витя говорил и постепенно ложился, подтягивал ноги, закрывал глаза. – … Сегодня ей его лиловая рубашка понравилась, завтра понравится человек в голубой рубашке…

Тут Витя заснул.

Саша остаток ночи курил на кухне, прикуривал одну от другой, сухо сплевывал на шафранный большой палец табачные крошки: он покупал сигареты без фильтра.

В пять часов он растряс Витю, тот сквозь сон ему улыбнулся. Когда совсем проснулся, опять сделался чрезмерно серьезен.

– Да, надо ехать.

На улице под ногами скрипел снег, дворники еще не вышли. Первым транспортом доехали до платформы. Здесь было очень тихо и очень холодно. Подошла тусклая электричка. Дорога прошла в молчании, за окном загорались размытые огоньки.

– На следующей, – лишь сказал Витя.

Саша кивнул.

Они сбежали с платформы, пошли лесом.

– Далеко тут? – спросил Саша.

Витя не ответил, он смотрел вперед. Саша проследил его взгляд и увидел Марину. Еще издалека она помахала им рукой в белой вязаной варежке.

– Ба! Ребята!

– Значит, всё? – спросил Саша, когда она подошла.

– Что, всё?

– Легла с другим?

– Почему «легла»? Я сегодня вообще не ложилась. Очень спать хочется. Всю ночь проговорили. Наговорили на лагеря!

– Он сказал, – Саша указал на Витю.

Витя пристрастно рассматривал лес, ветки.

– Ты ему поверил? – удивилась Марина. – Как ты мог ему поверить? Как ты мог хоть на секунду представить…

Саша упал на колени.

– Прости, прости! Действительно, как я мог… Как я мог!

Марина вздрогнула, ее лицо стало жестче.

– Встань, – сказала она. – Как ты можешь так унижаться? Жена все-таки не ночевала дома, а ты на коленях перед ней.

Саша встал по-звериному: быстро и вместе тяжело. Ударил по замазанному снегом стволу липы кулаком так, что сам весь разом как поседел.

– Скажешь, не легла? – покосился Витя со значением, даже таинственно. Таинственно, потому что не совсем понимал, о чем говорит. У Вити никогда не было женщины.

– Как же я могла лечь, сам подумай! – громко ответила Марина. – У Платкова же, с позволения сказать, триппер.

Пошли к платформе. Марина и Витя шли впереди, о чем-то говорили, смеялись. Саша порядочно отстал.

– Эй, догоняй! – крикнула ему Марина своим высоким детским голосом.

Саша остановился, закурил суетливыми движениями под разбитой о ствол рукой, словно ловил птицу. Лицо его осветилось и потухло. Он ускорил шаг.

* * *

Сутулый человек в рыжем замшевом пиджаке с выпущенным кружевным воротником белой сорочки и молодая расплывчато красивая женщина сидели на лавочке возле отделения Загса. Был летний день. Салатовая листва лип с зябкой истомой роняла капли утихшего дождя, чернели мокрые стволы. Из-под ног пахло песком.

– Мы – так… Это не развод… Это, чтоб материну квартиру за собой оставить, – с тревожным подобострастием заглянул Марине в глаза Саша.

– Конечно, Саш, конечно, – улыбнулась Марина.

– Нет, я серьезно. Я не собираюсь с тобой разводиться. Это глупо. Ты мне не мешаешь. Не сковываешь меня. Не посягаешь на мою свободу.

– Ты поаккуратней со свободой-то, – сказала Марина. – Витя вон погиб ведь в обстоятельствах свободы.

– Витя погиб не от свободы, а по несчастному случаю. Вышел из леса на шоссе, тут грузовик, и всё.

– Нет не всё, – упрямо ответила Марина.

– Идем пива попьем, – предложил Саша.

Встали, подошли к пивному ларьку, взяли две больших.

– Хорошо, правда? – спросил Саша. – Будто и не разводились.

Марина кивнула взъерошенной головой.

– Они думают, – Саша указал взглядом на пивную очередь, – что жених и невеста. Здорово мы их обманули?

– Они о нас вообще не думают, – сказала, отхлебывая из кружки, Марина.

– Может быть, ты знаешь, о чем они думают? – с невольным вызовом спросил Саша.

– О пиве, – ответила Марина.

II

Плохую водку стали делать. От нее, паленой, не спится, бродишь по комнате как заведенный. Выбеленный пустой холст, пусть и натянутый на подрамник, висит на стене, подобно законченной картине, и ничего не подсказывает.