Сочинения

– Я уже теряла надежду видеть вас сегодня, отец, – сказала графиня. – Меня это очень тревожило.

Он смотрел на нее, не отвечая, с видом человека, который ничего не понимает. Толстый нос на его бритом лице казался опухшим, его нижняя губа выдавалась немного вперед.

Г-жа Гюгон, заметив его усталость, сострадательно пожалела о нем.

– Вы слишком много работаете. Вам следовало бы отдохнуть. В наши годы надо предоставить работу молодым людям.

– Работа, да, работа, – пробормотал он, наконец. – Постоянно много работы…

Он старался оправиться, немного выпрямляясь и проведя рукою по своим седым и редким волосам.

– Над чем это вы работаете так поздно? – Спросила г-жа Дю-Жонкуа. – Я думала, что вы сегодня на приеме у министра финансов.

Графиня вмешалась в разговор.

– Мой отец занят изучением одного проекта закона.

– Да, проектом закона, – проговорил он, – проектом закона, именно… Я уединился… Это по поводу фабрик, я бы желал, чтобы соблюдали воскресный отдых. Позорно, что правительство действует так вяло. Церкви пустеют; мы все приближаемся к катастрофе…

Вандевр взглянул на Фошри. Оба стояли позади маркиза, они его наблюдали. Когда Вандевр, при первой возможности, отведя его в сторону, спросил его о той красавице, с которой он бывал за городом, старик прикинулся удивленным. Бросив косой взгляд, он заметил, что молодые люди слушали его. Он каялся, что никогда не бывает за городом; быть может, его видели с баронессой Декер, у которой он проводил несколько дней в Вирофле. Вандевр, в отместку, спросил его резко:

– Скажите, где вы были? Ваши локти в паутине и в извести.

– Локти! – проговорил он слегка смущенный. – Странно! Это пыль, я наверно запылился, сходя по лестнице.

Несколько человек уходило. Было около полуночи.

Человек с помощью горничной убирал со стола пустые чашки и тарелочки с пирожками. К концу вечера дамы, собравшись около камина, разговаривали с большой непринужденностью. Салон, казалось, засыпал, мрачные тени сползали со стен. Фошри заговорил о том, что пора удалиться. Однако, он забыл об этом, засмотревшись на графиню Сабину. Сидя на своем обычном месте, молча, устремив взгляд на тлеющие уголья в камине, она отдыхала от своих трудов по хозяйству; ее лицо было бледно и задумчиво; Фошри вернулись все его сомнения. При свете камина, черные волоски родимого пятна, которые виднелись у нее на щеке, казались светлее. Точно такой же знак и даже цвет, как и у Нана. Он не мог не шепнуть об этом на ухо Вандевру. Замечание было верно, но последний этого ранее не замечал. Оба продолжали делать сравнения между Нана и графиней. Они находили у них сходство в очертании рта и подбородка; но глаза не имели сходства. Нана имела вид добродушный, тогда как графиню можно было сравнить с кошкой, которая дремлет, спрятав когти и нервно подергивая лапками.

– А все-таки, она хороша, – заметил Фошри.

Вандевр внимательно ее разглядывал.

– Да, конечно. Но знаете, она слишком худа.

Он замолчал. Фошри толкнул его, указывая на Эстель, сидевшую перед ними на табурете. Не заметив ее сначала, они говорили так, что она могла слышать их слова. Однако, она сидела молча и неподвижно, вытянув свою длинную шею. Молодые люди отошли на несколько шагов. Вандевр уверял Фошри, что графиня честная женщина.

В эту минуту голоса возле камина возвысились. Г-жа дю-Жонкуа говорила:

– Я согласилась с вами, что Бисмарк, быть может, человек умный. Но, если вы будете утверждать, что он гений…

Дамы возвратились к прежнему разговору.

– Как, опять за Бисмарка? – проговорил Фошри. – На этот раз я окончательно ухожу.

– Постойте, – сказал Вандевр, – нам необходимо получить окончательный ответ от графа.

Граф Мюффа разговаривал со своим тестем и несколькими почтенными господами. Вандевр отвел его в сторону и повторил приглашение, прибавив, что он сам будет на этом ужине. Он заметил, что мужчина может бывать везде; никто не может находить в этом что-либо дурное, когда это легко объясняется простым любопытством. Граф слушал все эти доводы, молча, с опущенными глазами. Вандевр замечал в нем колебание, как вдруг подошел маркиз Шуар, с вопросительным видом. Когда последний, узнав в чем дело, тоже получил приглашение, он украдкой взглянул на зятя, и, в тоже время, багровые пятна выступили на его бледном лице.

Наступило молчание, замешательство; они бы, наверное, в конце концов, согласились, если бы граф Мюффа не увидел перед собою Вено, который пристально смотрел на него. Старичок не улыбался; лицо его было земляного цвета; глаза блестели, как сталь.

– Нет, – возразил граф, таким твердым голосом, что и думать было нечего настаивать.

Маркиз отказал еще более сурово. Он заговорил о нравственности. Высшие классы должны подавать пример. Фошри улыбнулся и подал руку Вандевру, говоря, что ему некогда ждать, так как у него есть дела.

– Так у Нана в двенадцать часов, не правда ли?

Ла-Фалуаз тоже уходил. Стейнер, раскланявшись с графиней, стоял у дверей. Другие следовали их примеру, повторяя тоже слова: «В 12 часов у Нана». Направлялись в переднюю. Жорж, ожидавший мать, стоял на пороге, указывая точный адрес: на третьем этаже, дверь налево. Фошри, прежде чем выйти, окинул взглядом салон. Вандевр, заняв свое место среди дам, шутил с Леонидой Шезель. Граф Мюффа и маркиз Шуар участвовали в разговоре; добродушная г-жа Гюгон дремала в своем кресле. Веню стушевался, затерянный среди дамских платьев, и принял свою обычную улыбку. Пробило полночь; удары часов медленно раздавались среди торжественной обстановки салона.

– Неужели! – возражала г-жа дю-Жанкуа, – вы думаете, что Бисмарк объявит нам войну и побьет нас… О, это ни на что не похоже…

И, действительно, все смеялись вокруг г-жи Шентеро, которая высказала это предположение, слышанное ею в Эльзасе, где ее муж имел фабрику.

– К счастью, у нас есть император, – произнес граф Мюффа, с официальной важностью.

Это было последнее слово, которое мог расслышать Фошри. Он затворил дверь, взглянув еще раз на графиню Сабину. Она степенно разговаривала с начальником бюро и, по-видимому, интересовалась беседой этого сплетника. Положительно он ошибся; подозрения неосновательны, подумал он с сожалением.

– Ну, что же ты не идешь? – крикнул ему Ла-Фалуаз из прихожей.

На улице, расставаясь, они еще раз повторили:

– До завтра, у Нана.

– Да. До завтра, у Нана.

V

С самого утра Зоя предоставила всю квартиру в распоряжение дворецкого, явившегося от Бребана, с полным персоналом помощников и лакеев. Бребан обязался доставить решительно все: и ужин, и посуду, и серебро, и белье, даже стулья и табуретки. В своих шкафах Нана не могла бы найти и дюжины салфеток. Не успев еще хорошенько устроиться, она, однако, считала недостойным себя обратиться в ресторан, и потому предпочла перенести ресторан к себе. Это казалось ей гораздо шикарнее… Ей хотелось отпраздновать свой великий театральный триумф ужином, о котором бы заговорили. Так как столовая была слишком мала, то дворецкий приказал накрыть стол в зале, где могло поместиться человек двадцать пять, хотя довольно тесновато.

– Все готово? – спросила Нана, возвращаясь в начале первого.

– Ах, почем я знаю, – грубо отвечала Зоя, которая по-видимому, была очень не в духе. – Слава Богу, я ни во что не вмешиваюсь. Они перепортили у нас все и на кухне, и во всей квартире… К тому же мне еще пришлось ругаться: те двое опять приходили. Я их хорошенько отделала.

Зоя говорила о двух старых покровителях Нана – купце и валахе, которых та решила прогнать, твердо веруя теперь в свою будущность и желая, как она выражалась, переменить шкуру.

– Вот пристали, хуже лихоманки! – воскликнула она. – Пригрозите им, если они еще раз вернутся, что вы пойдете за полицией.

Затем Нана кликнула Дагенэ и Жоржа, оставшихся в прихожей повесить шляпы и пальто. Оба ждали ее у театрального выхода на Панорамной улице, и она посадила их к себе на извозчика. Ей жаль было оставить их скучать одних. Из гостей еще никого не было, и потому они могли зайти к ней посидеть в уборную, пока Зоя будет одевать ее. Проворно, не меняя платья, она велела причесать себе голову и воткнула в волосы и в корсаж несколько белых роз. Уборная была вся загромождена мебелью, снесенной из столовой и залы: кучей столиков, диванов, кресел, качалок. Обернувшись, она зацепилась платьем за рулетку и разорвала юбку сверху донизу. Она стала бешено браниться, уверяя, что только с ней случаются подобные гадости. Хороша она будет в таком виде при всех своих гостях. В неистовстве она сбросила с себя платье – белый фуляр, очень простенький и до такой степени легкий и тонкий, что лежал на ней как длинная рубашка. Но она тотчас же надела его снова, почти плача и говоря, что она одета как ветошница. Дагенэ и Жорж принялись скалывать разорванное место булавками, пока Зоя дочесывала ей голову. Все трое хлопотали около нее; в особенности же волновался ее юноша, который, стоя на коленях у ее ног, тонул в юбках. Но она рассмеялась, когда Дагенэ объявил ей, что теперь не более четверти первого – до такой степени торопилась она в третьем акте «Белокурой Венеры», глотая реплики и пропуская все куплеты в конце.

– Еще бы! – отвечала она, – я так спешила. Ну, да все-таки и это слишком хорошо для таких идиотов. Вы заметили, что за рожи были сегодня! Зоя, голубушка, вы меня подождите здесь. Не ложитесь, мне вас, может быть, будет нужно… Ах, Господи, уже пора. Вот идут гости.

Она выбежала. Жорж остался на полу, хвостом фрака вытирая пыль. Увидав, что Дагенэ смотрит на него, он покраснел. Впрочем, они очень нравились друг другу. Оба поправили галстуки перед большим трюмо и почистили друг другу платье: потершись о Нана, они оба сделались белы.

– Точно сахар, пробормотал Жорж со своим смехом сосуна-обжоры.

Лакей, нанятый на ночь, вводил гостей в маленький салон, в котором оставили всего четыре кресла на всех. Из соседнего же большого салона доносился звон посуды, ножей и вилок, а из-под дверной щели пробивалась яркая полоса света. Войдя, Нана застала уже усевшуюся в кресла Клариссу Беню, которую привез Ла-Фалуаз.

– Как, ты первая! – сказала Нана, обращавшаяся с ней после своего успеха совершенно фамильярно.