Мой очаровательный оригинал

– Еще раз… простите, – летят мне в спину его повторные извинения, только уже без энтузиазма, тон поникший, немного даже обреченный. Кажется, мужчина в курсе своей неуклюжести, и на сей раз он извиняется именно за нее.

Стуча по тротуару каблуками, ругаюсь про себя: и на мужчину, разлившего на платье шоколад, и на женщину, продавшую мне почти остывший напиток. Горячий шоколад оказался негорячим вовсе, своей грудью я убедилась в этом.

Мимо проходят две молодые девчонки, одна на голову ниже другой, у обеих рюкзак за спиной, им лет по пятнадцать-шестнадцать. И я еще за метра два краем уха улавливаю их беседу из категории наивных, но в один момент, когда мы приблизились, одна из них поднимает глаза на меня, и они слегка расширяются в изумлении. А потом, когда расходимся каждый в свою сторону, эта девочка говорит своей подруге оживленным шепотом, так, что я всё равно слышу:

– Ты видела ту девушку? Она обалдеть как похожа на испанскую актрису из фильма "Карма между нами". Там еще саундтреки такие классные – и это она их поет. Софи де Армас. Она же еще и певица.

– Да брось, – отвечают ей снисходительно. – Откуда здесь взяться испанской знаменитости? Тебе показалось. Наверное, просто похожа.

– Да, наверное, ты права, – неловко отзывается та, что узнала меня. Не думала, что кто-то здесь успел посмотреть этот фильм. Его так быстро перевести успели? Недавно же в прокат вышел. – Но ты обязана послушать ее песни, они просто…

Пространство улицы разделило нас, и их голоса перестали долетать до меня. Но я и так знаю, что девочка хотела сказать: они просто офигенные. И я согласна с ней, мои песни – исключительно прекрасны.

***

Времени на прогулку до института уже не остается, поэтому я наскоро переодеваюсь в плотные кожаные штаны и молочно-белую блузу со сложным покроем, с оборками на объемных рукавах, с длинным легким бантом, повязанным на ямке между ключицами, и мелким нежным кружевом вокруг ворота, на плечах и воздушных манжетах. И обутая в ботинки со шнуровкой, надеваю шлем, сажусь на мотоцикл и, чувствуя поток встречного ветра, вклиниваюсь в ряды автомобилей, вырулив с дворовой парковки на оживленную трассу.

На стоянке при художественном институте я оказываюсь в четверть десятого. До занятия пятнадцать минут, расписание у меня есть, номер аудитории не единожды прокручен в голове, и я была уверена, что точно не опоздаю. Но, кажется, сегодняшний день с самого утра не задался. Сначала недотепа у кафе, а теперь вот…

– Мать твою! Ты что, сука, наделала?! – С криками мужчина выпрыгивает из спортивного автомобиля, пока я, едва не повалившаяся на жесткий асфальт от внезапного толчка, выравниваю свой мотоцикл. Хорошо, скорость на парковке уже снизила, а так бы не избежать падения, наверняка сломала бы себе пару костей. И какой бы виртуозной наездницей я ни была, даже я не смогла предположить, что один недоумок резко выкатится с парковочного места на проезжую часть. А теперь этот идиот, который плевать хотел на существование зеркал заднего вида, смеет обвинять в аварии меня? Да какого черта?!

– Ты знаешь, сколько стоит эта тачка?! – Взбешенный, парень запускает пальцы обеих рук себе в светло-русые волосы, будто конец света наступил, словно эта машина дороже его собственной жизни.

Мой британец, отделавшись легким "испугом", принимает устойчивое положение, и я наконец снимаю аккуратно шлем. Качнув волосами, убираю оставшиеся пряди с лица рукой и мрачным взглядом сверлю виновника столкновения.

– А ты знаешь, сколько стоит МОЙ спортбайк? – холодно чеканю я, зажав шлем в локте.– Хочешь оплатить ущерб? Виновник здесь ты, потому как слепой котенок, который только вчера получил права.

Выражение его лица меняется, блондин прищуривает глаза, кажется, сдерживая из последних сил свою ярость. Ярость, имеющую оттенок ненависти, – необычная эмоция, не совсем уместная и мне непонятная.

– Ты поцарапала мою машину, это твоя вина, – более сдержанно заявляет он, тон серьезный, в нем больше нет истерических ноток, звучавших вначале.

А он умнее и хитрее, чем кажется. Ну и для чего был этот эмоциональный спектакль?

– Уверен? – с насмешливым скепсисом приподнимаю брови и многозначительно кошу глаза на камеру видеонаблюдения, установленную на стене здания института: красный огонек сверкает и смотрит прямо в нашу сторону. Заметив, куда я смотрю, он с раздражением выпускает из ноздрей воздух, точно разъяренный бык, над которым потешаются, которого провоцируют.

Очередное разочарование. Хоть бы заранее проверил наличие камер, до этой нелепой постановки. На что он рассчитывал? Что сможет содрать с меня денег из-за какой-то там царапины? Хотел показать, кто тут король? Забава не удалась, придурок!

– Расслабься, – бросаю равнодушно, повернувшись к мотоциклу и помещая мотошлем в задний кофр. – У меня нет времени с тобой возиться и требовать с тебя компенсацию за причиненный тобой ущерб. – Я намеренно акцентирую внимание на словах "тебя" и "тобой", чтобы до него, тупого богатого отпрыска, дошло в итоге, какое огромное одолжение я ему делаю.

В левом параллельном ряду, в пяти метрах от места происшествия, нахожу свободное парковочное место и, игнорируя пристальный – с искоркой подозрения в самой глубине серых глаз – взгляд парня, пешим ходом веду мотоцикл к цели. Достаю из моторюкзака большую папку с художественными принадлежностями и, прижав ту к груди, гордо и деловито покидаю стоянку.

По ступенькам пробегаю быстро, искусный интерьер коридоров летит мимо меня – опоздать на первое же занятие не входило в мои планы. И всё же на "Рисунок" я опаздываю. Профессор уже начал занятие.

– Вы опоздали, – со снисходительной улыбкой констатирует профессор Барецкий и внимательно смотрит мне в глаза, секундой ранее закончив от макушки до пят разглядывать мои формы с интересом художника. Ему хочется меня нарисовать, понимаю я. И явно не в одежде. – Сеньорита де Армас, полагаю?

– Всё верно, – киваю я, сохраняя невозмутимость и надменную грацию.

– Отлично, на сегодняшнем занятии побудете музой для студентов. – Потом с восторженным предвкушением обращается к аудитории: – У нас есть очаровательной красоты модель, будем рисовать с натуры. – И уже мне: – Прошу, располагайтесь на этом стуле. Как вам удобно. – Видя мое промедление, он изображает добродушие: – Или вы против, милая сеньорита?

Каков хитрец, знает же, что не могу отказать, ибо опоздала и якобы заслужила наказание, и всё равно спрашивает. Однако я слишком хорошо знаю психологию подобных личностей: они ценят в других людях силу духа и тонкое искусство постоять за себя. Посему, придав лицу расслабленно-бесстрастный вид, отвечаю:

– Ни в коем случае. На самом деле я не очень люблю создавать двухмерные произведения искусства. Я за объем, за натуральность. За трехмерные формы и естественные пропорции. Застывшие в окружающем пространстве мгновения и человеческие эмоции, на которые можно взглянуть с любых ракурсов. Поэтому даже хорошо, если сегодня на занятии я посижу на этом великолепном стуле.

И ни разу не соврала, я действительно к рисованию отношусь почти равнодушно, если не считать то безумие, что я вытворяю на бумажных стенах в моменты разрушения эмоционального здоровья, и пары рисунков в год, которые создаются исключительно под особое настроение. Я не говорю о знаменитых картинах известных авторов – некоторые из них я обожаю, некоторые разрывают мне сердце: настолько они восхитительны. Но рисовать самой – не моя тема. Не люблю это дело.

В общем, удачно я опоздала. Прохожу к своему "трону", аккуратно откладываю свою папку на пол возле ножки стула и, элегантно закинув ногу на ногу, занимаю расслабленную позу: локоть на подлокотник, выдвинутый вперед подбородок на изящно подставленные костяшки пальцев, а кисть другой руки плавно ложится на бедро, обтянутое плотно черной кожей брюк. Я не чувствую стеснения; ощущение, будто ничего не изменилось, будто я по-прежнему нахожусь на фотосъемках. Я опять в центре внимания.

Студенты пристально оценивают мои параметры, отмечают детали, взором чертят мои формы и изгибы. У парней глаза горят. Насколько им понравилась идея рисовать с натуры, настолько же и модель, которую они с превеликой радостью и энтузиазмом готовы перенести в свои холсты, навсегда увековечить в своих бессмертных работах.

Позировать – утомительная работа, но привычная. Пусть были и перерывы в творчестве, кто-то ходил между парами перекусить в столовую, кто-то сосредоточенно дорисовывал эскиз, исправлял неточности, но я всё же утомилась ничего-не-деланием, ибо в положении сидя не думать не получается. Не думать о плохом и пережитом. И к концу второй пары я не выдерживаю мыслительной нагрузки, спускаюсь к ребятам и начинаю ходить по рядам, рассматривая работы студентов. Нахожу парочку очень талантливых, но общее впечатление таково, что не я одна тут не люблю рисовать, в конце концов, мы тут все будущие скульпторы, а не гении, преискусно владеющие карандашом так, будто это наша третья верхняя конечность.

А потом подходит к концу и третья пара, и вот тут преподаватель меня удивляет: когда я уже прохожу мимо преподавательского стола, профессор окликает меня и протягивает лист бумаги.

– Не удержался, нарисовал за двадцать минут до окончания занятия. Возьмите, это мой подарок вам. – Мягкая улыбка, я ему понравилась.

– Благодарю. – Такого рода подарки я умею принимать.

Портрет в моих руках меня поразил: такая детальная точность за треть часа? Да еще обыкновенным карандашом передать остроту взора? Что говорить – талант, иные слова будут лишними.

Я впервые за три месяца, пусть только несколько мгновений, открыто улыбаюсь: рисунок действительно впечатляет.

– Возможно, вы всё же полюбите мой предмет, сеньорита Софи. И впредь не будете опаздывать.

– Уже, профессор Барецкий. Ваш подарок я уже полюбила. Полюблю и "Рисунок", не сомневайтесь.

Он поднимается и обходит стол, я делаю шаг назад.

– Можете звать меня Александром.

– Хорошо, профессор Александр. – Я намеренно выстраиваю между нами дистанцию, помимо имени упоминая должность. И вижу, что это не совсем то, чего добивался мужчина. Он не старый, почти симпатичный, если бы был в моем вкусе. Ему тридцать пять, может, сорок. Разница между нами если и не огромная, то достаточно большая, мне он в женихи точно не годится. Да и я ищу конкретного мужчину… лицо и возраст которого не знаю. А вдруг он окажется старым? Нет-нет, я абсолютно точно помню мягкие, нестарческие губы и твердую, спортивную грудь. – Но сейчас мне пора, у меня занятие. До завтра, профессор.

И пока мужчина не вздумал меня коснуться, разворачиваюсь и выхожу вслед за студентами в коридор.

На лекции по истории зарубежного искусства я сажусь у самого прохода со стороны стены, противоположной окнам, на самый последний ряд, очень высоко, чтобы вся толпа просматривалась как на ладони, чтобы с моего места в поле зрения попадали абсолютно все. Мне нравится такой контроль ситуации, а еще никто за спиной не сидит, не дышит и не трогает. Идеальное место. Моя "вышка".

Когда кто-то выказывает желание сесть по соседству, я без зазрения совести прогоняю его, положив свою большую папку на соседний стул. Отказываю еще парочке парней, заинтересованных в близком общении со мной. И ведь самое забавное то, что их привлекаю не я, не мое симпатичное лицо, потому как оно далеко не идеальное. А уверенность, которую я излучаю, которая кроется в каждой мелкой детали – позе, взгляде, одежде, жестах, голосе. И да, я постоянно эти детали контролирую, не позволяю себе сбить собственные же настройки и уклониться от выбранной мной модели поведения. И чаще всего это несложно: разочарование в людях неизменно толкает на холодное к ним отношение. Для них в моем сердце не осталось ни капли тепла, чуткости и понимания.

В аудитории царит гул человеческих голосов, но со звонком всё стихает и замирает. Замираю и я, когда в дверь входит уже знакомый при неприятных обстоятельствах мужчина.

– Добрый день, меня зовут Чехов Илья Игоревич, и я буду вести у вас историю искусств.

Вот это поворот!

Бармен, владелец клуба, а теперь еще и преподаватель? На несколько долгих секунд я забываю о таком естественном процессе, как дыхание.

Глава 11. Что есть любовь?

Шторы, откликаясь на пульт в руке преподавателя, аккуратно съезжаются и плотным полотном закрывают все окна. Илья подключает проектор и выводит изображение на большой экран. Вторым пультом регулируя освещение в аудитории, приглушает свет, и на парты опускается искусственный вечер. Студенты откладывают свои шариковые ручки и поднимают глаза на объект перед собой.