Евангельские идеалы и исторические реалии церковного пути

А может ли Писание само себя проверять? Может ли оно выдвинуть критерии, по которым можно проверять его отдельные положения и части? И если такой критерий ясно выписан в этом Писании, то может ли быть какое-то табу на его применение в рамках самого же Писания?

Тайнозритель и Евангелист не одно лицо?

Напрашивается вывод: нас завораживает здесь авторство Иоанна Богослова. Мы априори принимаем без всякого размышления, что это тот же самый любимый ученик Иисуса созерцал все эти видения. Но как мы видели, у ранних христиан в этом не было единства, а были глубочайшие сомнения по поводу личности Тайнозрителя. Постараемся теперь их еще раз рассмотреть.

Если вернуться к размышлениям Дионисия Александрийского, то он первым делом выделяет здесь большое различие в языке. Современный католический исследователь, Станислав Гондецкий, отстаивающий подлинность Апокалипсиса, вынужден сделать такое признание. «Уже Дионисий Александрийский указывает на синтаксические ошибки и варваризмы Откровения, благодаря которым практически повсеместно язык Апокалипсиса считается неполноценным в сравнении с использовавшимся в то время греческим языком (койне). Ни в одном другом греческом литературном памятнике нет такого количества грамматических и синтаксических ошибок. Иногда даже кажется, что автор полностью игнорирует все правила греческой грамматики и синтаксиса. Неимоверное по сравнению с другим новозаветным текстом количество ошибок и неправильного (с точки зрения классического греческого языка) употребления времен в сочетании с возвышенным стилем заставили считать греческий язык Апокалипсиса результатом плохого перевода с арамейского оригинала. Однако это не объясняет стилистических особенностей Откровения, которые скорее являются следствием того, что автор писал по-гречески, думая при этом на иврите. В настоящее время предпринимаются попытки оценивать язык Откровения менее строго, чем ранее. Ошибки и косноязычие объясняются не плохим знанием греческого языка автором или переводчиком, а сознательным стремлением к архаизации для уподобления текста текстам пророков, продолжателем которых считает себя автор» [5, стр. 106].

Как видим, Дионисий Александрийский еще очень мягко выразился о языке Откровения, что Тайнозритель с Евангелистом не имеют «общей буквы». Достаточно ясно подтверждается мысль, что Тайнозритель, пожалуй, в большей степени тяготеет к иудейскому мессианизму, чем к христианской идее о собирании разных народов в Новый Израиль. Вообще-то, у Тайнозрителя печати рабов Божиих ставятся на челе у 144 тысяч израильтян, а про язычников не говорится ни слова. Между тем, Евангелист, рассказавший о призвании самарянки, хорошо помнит слова Иисуса, что Ему надлежит привести к Отцу овец не сего двора, то есть, именно язычников.

Различие языка в таком, уже смысловом масштабе, действительно, должно считаться свидетельством в пользу разного авторства Евангелия и Апокалипсиса.

Еще более серьезный довод состоит в том, что Тайнозритель все-таки не представляется сам своему читателю возлюбленным учеником Иисуса, возлежавшим на персях на Тайной Вечери и стоявшим у Креста. Сам Агнец или Всадник ничего не говорит в видениях своему якобы ученику, которого очень хорошо помнит по житию во плоти (кроме вводных слов, причем таких, которые неуместны в разговоре двух старинных знакомых). Напротив, с Тайнозрителем по делу разговаривает только ангел. Между тем, сами апостолы, желая что-либо возвестить своим ученикам и читателям, не забывали никогда сослаться на свой апостольский авторитет. Если бы Тайнозритель был сыном Зеведея и учеником Иисуса, он хотя бы раз где-то на это намекнул. Но таких намеков нет. Во всем этом Дионисий был совершенно прав, и затронул, действительно, важную проблему.

Итак, нам можно быть уверенными, что имя Тайнозрителя Иоанн. Но откуда взялась сама мысль отождествить его с Евангелистом? Она уходит в непрослеживаемую глубину веков, но, как оказывается, имеет за себя недостаточно серьезных оснований.

Принципиальные расхождения Евангелиста и Тайнозрителя

Вообще говоря, если мы принимаем общее учение Евангелия и апостолов о последних временах, то следует отметить, что с этим общим апостольским преданием Тайнозритель расходится в целом ряде пунктов.

Прежде всего, апостольское учение о последних временах кратко и неинформативно. Более или менее подробно Иисус предсказал падение Иерусалима. А о кончине мира и своем втором пришествии предсказал лишь мировой кризис, который будет ему предшествовать, то есть падение веры и обострение человеческой греховности. Сказал так же и о внезапности своего возвращения, и о том, что его невозможно будет спутать ни с чем. Все это изложено у трех евангелистов в беседе Господа с учениками накануне Тайной вечери.

Апостольское предание здесь добавило существенную деталь, которая в Евангелии звучит лишь намеком. Это предание об антихристе. Намек Иисуса таков: Я пришел во имя Отца Моего и не принимаете Меня, а если иной придет во имя свое, его примете (Ин. 5, 43). Можно отнести это к личности последнего мирового злодея, всемирного правителя. Но точно так же можно отнести и к любому еврейскому зелоту, выдающему себя за Мессию, которых немало было в Иудее и до Иисуса, и после него, и имен, которых даже не сохранила нам история. Или сохранила некоторые из этих имен. За такого лже-мессию вполне сойдет Бар-Кохба, официально помазанный на царство раби Акибой и признанный за Мессию, а затем погибший в бою при подавлении восстания.

Однако у апостолов предание об антихристе, как конкретной грядущей исторической личности, все же сохранилось. Павел пишет о нем, как о человеке беззакония, который в Храме Божием сядет, выдавая себя за Бога (2 Фес. 2, 4). Иоанн не раз упоминает в 1 Послании своем антихриста. О нем же говорит и Дидахэ – ближайший к апостолам исторический документ. По этим трем точкам можно судить, что предание об антихристе является апостольским, изначальным и фактически всеобщим. И в нем, – что важно, – антихрист является конкретным человеком, хотя, согласно Иоанну Евангелисту, пред ним пройдут подобные ему, которые существуют уже «сейчас», во времена Апостола. И повторим, с любой формальной и неформальной точки зрения, предание об антихристе вполне можно считать уже исполнившимся на Бар-Кохбе. Внутренне христианину можно быть готовым к тому, что Христос вернется, не предваряемый никаким мировым злодейским правителем. И на наш недоуменный вопрос об антихристе ответит: пожалуйста, вот, сколько их было в истории. Все сбылось.

Но подчеркнем еще раз. Зверь у Тайнозрителя, которого принято ассоциировать с антихристом не является конкретным историческим лицом, человеком. Тайнозритель своего зверя скомпоновал с четырех Данииловых зверей, символизировавших у Даниила царства. И зверь Апокалипсиса тоже обозначает царство, Римскую империю, о чем сказано прямым текстом, как мы уже приводили выше. Ни самого слова «антихрист», ни его литературного портрета, адекватного с написанным Павлом и Евангелистом Иоанном, в Апокалипсисе нет. Можно гадать про «второго зверя», лжепророка из Апок. 13, 11, не он ли подразумевается под личным антихристом, но он вроде бы не делается мировым правителем, оставаясь лишь первым «обслуживающим лицом».

Во всяком случае, образы зверей у Тайнозрителя (как и многое другое у него) оставляют больше вопросов, чем ответов. Важнее и яснее другое соображение.

Иисус в своем пророчестве о конце мира нарочито краток. На вопрос учеников, не в сие ли время восставляешь ты царство Израиля, Он достаточно прямо отрезал: не ваше дело разуметь времена и сроки, которые Отец положил в своей власти (Деян. 1, 7). Для чего же, спустя столько времени Он стал бы в таких подробных и очень неясных видениях раскрывать те тайны, которые при жизни на земле и по воскресении своем так стремился скрыть? Не очевидно ли здесь противоречие?

Для того чтобы предвидеть отрицательные последствия всяких попыток начать «жить по видениям», не требуется быть ни Богом, ни пророком. Требуется для этого просто пастырский опыт, который, например, Павел приобрел за четверть века своей проповеди, что и отражается в его плавном переходе от харизматического устройства общины (как описано о церкви Коринфа) к епископскому управлению (как в пастырских посланиях).

Несложно было бы предвидеть, что произойдет с христианской общиной, где будет взят курс на осмысление всяких видений в стиле Апокалипсиса. Там будет построение секты, ничего другого, что и показала дальнейшая история.

Вот по этой-то причине и краток был Иисус в своем описании последних времен! Не наше, человеческое дело разуметь времена и сроки! Не должна наша человеческая мудрость высчитывать число имени зверя и прочие подобные штуки проделывать! Наше дело, вообще-то маленькое: бдите, ибо не знаете дне и часа (ер.: Мк. 13, 35). Вот и все. Очень много, на самом деле, если говорить о нравственно-аскетической жизни, а не о сектантских построениях или праздных гаданиях над всем неведомым.

Три связующих идеи

Справедливости ради мы все-таки должны отметить, что некая «общая буква» между Тайнозрителем и Евангелистом существует. Есть три важных ключевых понятия, которыми оперируют оба автора и больше ни один из новозаветных писателей. Это служит серьезным побуждением к тому, чтобы принять Тайнозрителя и Евангелиста за одно лицо.

А понятия эти суть таковы: Агнец, Логос и свидетель.

Ни Павел, ни евангелисты не используют образ Агнца в приложении к Иисусу. Лишь Петр вскользь сравнивает Христа с Агнцем (1 Пет. 1, 19). Агнец появляется в первой же главе Иоаннова Евангелия и он же – центральный образ Апокалипсиса. Та же история и с Логосом. Ни Павел, ни Петр, ни синоптики этот термин к Иисусу не прилагают, – а Евангелист начинает с него, и Тайнозритель использует его же.

Однако есть и существенная разница в употреблении терминов. Евангелист раскрывает понятие Агнца. Не просто Агнец, но берущий грехи мира. Образ, одновременно напоминающий и пасхального агнца – символ защиты от губителя первенцев, и Раба Господня, тоже сравниваемого с агнцем у Исаии, гл 53. Евангелист припоминает этот образ со слов Иоанна Крестителя, а потом не раз возвращается к тому, что Агнцу этому (то есть, Иисусу) надлежит умереть за грехи людей. У Тайнозрителя же образ не раскрыт, он просто используется, так сказать, по умолчанию, или в уверенности, что читатель сам понимает, о Ком речь. Это создает впечатление, что Евангелист здесь первичен. Суть образа (термина, символа?) раскрыл именно он.

И в еще большей мере это относится к понятию Логоса. Только однажды Тайнозритель созерцает Агнца, уже обернувшегося победоносным воином, и тогда говорит, что имя ему – Слово Божие (Откр. 19, 13). Почему такое имя – не разъясняется. Очевидно, оно тоже предполагается известным читателю.

Между тем, именно Евангелист разъясняет, как Логос был вначале, как через него все начало быть, и как Логос стал человеком. Как показывает митр. Антоний (Храповицкий), само евангельское понятие об ипостасном Слове Бога заимствовано более из библейского источника. Но, по-видимому, можно считать, что Евангелист, тоже умудряемый и Святым Духом, и пастырским опытом, сумел здесь, так сказать, перекинуть связующий мостик между библейским и философским понятием о Божественном Слове, найти между ними общее – ради успеха евангельской проповеди. Во всяком случае, именно евангелист здесь «разработал концепцию», если так можно выразиться, а Тайнозритель берет ее уже готовою.

И наконец, употребление слова свидетель, (оно же означает в греческом и мученика), говорит, скорее о том, что писания Иоанна родились в церкви чуть позже по времени, уже после опыта первых гонений в языческих церквах. До этого опыта Павел и Петр просто не дожили, точнее, ушли среди первых жертв такого гонения при Нероне. А ко временам Евангелиста и Тайнозрителя мученичество уже стало явлением в церкви, и сам термин родился и стал общеупотребительным. Поэтому оба автора (один?) употребляют его, как не нуждающийся в раскрытии.

Итак, даже в этих трех связующих звеньях Евангелист первичен, а Тайнозритель скорее должен пониматься, как «испытавший влияние», нежели наоборот. Тайнозритель учился и заимствовал из пророков и из Евангелия, – вот и нашлась та «общая буква», которую вроде бы не увидел св. Дионисий. Все это вполне согласуется с сообщением об Иоанне-пресвитере, втором Иоанне, бывшем при Евангелисте. И очень понятно, если после кончины во втором-третьем поколении читателей, особенно не знавших лично обоих Иоаннов, эти два лица слились в одно. Хотя, повторим, даже Евсевий, триста лет спустя, имеет сведения, что это все-таки два разных лица, могилы которых в его времена почитались в Ефесе.

Как пишет старец

Согласно преданию, зафиксированному и Евсевием, и ставшему общепринятым, Евангелист Иоанн взялся писать Евангелие уже в старческом возрасте. Даже если принять и такую версию (я лично ее не принимаю), что и Евангелист не есть сын Зеведея, но тем не менее, ученик Иисуса и прямой свидетель Его страданий, то и в этом случае получается, что Евангелие написано старцем.

Теперь давайте подумаем, как будет у нас писать старец, перенесший гонения и страдания за проповедь Христа, как он будет писать в своем очень преклонном возрасте на неродном ему языке? Если даже Павел, полный бодрости и сил, диктовал свои послания писцу, умевшему писать по-гречески, то можно ли предполагать, что Иоанн мог обойтись без секретаря? Ведь, в отличие от Павла, Иоанн – все-таки, скорее, галилейский рыбак, чем кто-то еще, во всяком случае, человек, явно уступающий Павлу в смысле общего образования. Вообще, исследование грамотности в древнем мире, проведенное, например, К. Эвансом [6], дает пищу для интересных размышлений. Эванс задался вопросом: умел ли Иисус читать и писать, и, убедительно обосновав свой утвердительный ответ, попутно открыл такую картину. Оказывается, в древнем мире разница между умением писать и читать была гораздо больше, чем сейчас. Читать умели практически все, вплоть до рабов. Нацарапать надпись на стенке (как откапывают в Помпеях) или на клочке папируса (как у нас в Новгороде на бересте) могли тоже очень многие. Но писать какой-то серьезный документ на папирусе (тем более, пергаменте) отваживался далеко не каждый. Это объясняется сложностью древних классических языков, сложностью изображения самих букв, не стилизованных, как теперь, сложностью, наконец, в использовании примитивных письменных принадлежностей. В век гелевых и шариковых ручек трудновато, конечно, вспоминать про древние трости и перья, но еще труднее современному человеку овладеть этими древними орудиями письма.

У нас нет сомнений, что и Павел, и Петр, и Иоанн могли понимать, читать и говорить по-гречески. Но Павел, давший в посланиях немало намеков на работу своего греческого писца, показывает, что писать по-гречески послания он сам все-таки почти не решался. Тем более, повторим, это касается Петра и Иоанна. Да, любому из нас на примере родного славянского языка это очевидно. Вы можете славянские богослужебные книги читать, как газету, полуустав XIV века прочтете уже с напряжением, а устав XI века уже с огромным трудом. Вы можете даже говорить на славянском относительно сносно, но даже при этом вы не рискнете сами написать какой-либо славянский текст без специальной подготовки, опасаясь множества возможных ошибок. Если у вас есть языковой опыт подобного рода, вы без малейшего колебания согласитесь с тем, что Иоанну, безусловно, требовался грамотный греческий писец. Прибавим сюда, как говорится, «до кучи», еще и то соображение, что во времена Иоанна люди не знали очков, а для старого человека одно только это обстоятельство способно было полностью отстранить его от письменного прибора.

Теперь еще одно соображение из области, так сказать, «бытовой геронтологии». Старый человек (не пожилой, а именно старый, около 90 лет) не сможет надиктовать своему писцу длинный, стройный и связный текст. Скорее, он даст общий рассказ, со множеством повторов и возвратов (а, я еще упустил это…), а потом попросит все это связно записать. Такие воспоминания поневоле потребуют редакции. Писец при старце волей-неволей возвысится в чине сперва до редактора, а потом, извините, и до соавтора может дорасти.

И если старец попробует проверить, что же получилось у его писца, записавшего его воспоминания с его слов, то очень вероятно, что ему придется текст не вычитать самому, а выслушать на слух (очков-то нет!). Как в 90 лет человек воспринимает текст на слух, не догадываетесь?

Тот, кто это наблюдал лично и не раз, поймет, о чем речь. Читаем по одному предложению, медленно, с повторением – и даже в этом случае нет гарантии, что сам старец, если бы мог, записал бы именно в такой форме. Старец не сможет править каждое предложение, даже если напряжением мысли, он его полностью расслышал и понял. Он просто махнет рукой на мелкие неточности и воспротивится лишь против очень важных возможных нарушений. И все это при условии, непроверяемом условии! – что старец все четко расслышал и понял. А он может и задремать на десятой фразе.

Здесь, возможно, лежит ключик к той загадке Евангелия от Иоанна, на которую обратили внимание уже очень давно. Это Евангелие заключает в себе немалый парадокс. С одной стороны, перед нами личное свидетельство очевидца, знающего еврейские обычаи описываемого времени лучше прежних трех евангелистов, сохранившего в памяти ярчайшие детали быта и обряда евреев, а главное – яркие личные воспоминания. И это делает его Евангелие максимально исторически достоверным. Но с другой стороны, Иисус в этом Евангелии говорит слишком отвлеченные, слишком образные, метафизически перегруженные речи к людям, которые заведомо не смогут их воспринять. Речи Иисуса у Иоанна очень не похожи на Его же речи у синоптиков. Реальный Иисус, скорее говорил, как у синоптиков: наглядными притчами, понятными наставлениями, но не сравнением себя с Хлебом жизни, Источником живой воды, Светом, Путем и т. д. Это факт, который приходится как-то принять. И возможно, объяснение этого факта не слишком сложно. Не нужно придумывать ничего более сложного, чем повышение роли секретаря при авторе-старце. Секретарь – человек близкий, испытавший влияние старца, единомысленный с ним, но при этом мистически настроенный, способный к отвлеченной, образной речи, любящий такую речь, считающий ее более содержательной и способной разъяснить мысль автора.

Ну, вот и все.

Осталось только этому мистически настроенному секретарю, незаменимому помощнику Апостола, приложить к его книгам и свою книгу, причем честно подписанную своим именем, не притязающую нисколько на авторство Евангелиста и любимого ученика. И два случайно совпавших имени! И больше ничего не требуется, чтобы перед нами появилась та картинка, которая есть – некий общий корпус Иоанна.

Не здесь ли и разгадка не только странности речей Иисуса в Евангелии от Иоанна, но и того, что эпизод с очищением Храма от торговцев попал у Иоанна в начало повествования? Немало внутренних свидетельств говорят о том, что в начале Его проповеди такое вряд ли могло быть, еще менее шансов, что событие такого рода совершилось дважды. И вот простое объяснение. Секретарь перепутал, Евангелист же не смог проследить. Что, кстати, нисколько не снижает значимости самого эпизода, значимости слов Иисуса о храме Тела своего. Все это, наверняка прозвучало, и Евангелист это запомнил, и краткую речь секретарь не перепутал, – но прозвучало все это не в начале, а в конце Христова служения. Можно ручаться, что все свидетельства слов Иисуса и Крестителя Евангелист слышал и помнил в свои девяноста лет лучше, чем события вчерашнего дня, но никак нельзя поручиться, что он читал окончательный свиток книги с названием «Евангелие от Иоанна».

В этом смысле 1 Послание Иоанна (о котором никто не сомневается, что оно есть продолжение Евангелия и принадлежит тому же автору, свидетелю евангельских событий) – тоже очень сходный документ. Множественные повторы, возвращение к начатой и оставленной теме, даже некоторые противоречия (грешит ли рожденный от Бога?), отсутствие концовки – все это очень похоже на речь старого человека, которую пытаются записать быстро, стенографически.

Впрочем, все сказанное есть не более чем версия. Против нее свидетельствует отмеченная выше разница в языке. Секретарь Апостола пишет не так, как Тайнозритель. Возможно, это тоже разные лица.

Апостол любви

Евангелист и автор Послания тоже ждет скорого конца. Но он не будоражит народ всякими призывами бежать в какие-то пустыни, он не накликивает катастрофы, он просто призывает любить ближних, причем делом и истиною. За это он получил прозвание Апостола любви. Время взглянуть в его тексты свежим взглядом. Не созерцает Евангелист никаких небес, ликующих по предсмертным корчам земли и ее грешников. Там не проходят его медитации, над всякими огненно-серными озерами и зверями-драконами.

Кто скажет, что Евангелист Иоанн не готовится к концу этого мира и к встрече со своим Учителем и Господом? Никто такого не скажет. Он ждет и готовится. Но совсем по-другому, нежели Тайнозритель, так не похожий в своих настроениях на Апостола любви.

Но для такого смиренного ожидания, как у Евангелиста, Апокалипсис вообще не нужен. Это нечто лишнее. В плохом случае – нечто явно мешающее, провоцирующее эсхатологическую панику и фальстарт. Неслучайно само слово апокалипсис стало нарицательным. Редактор компьютера знает его написание и с большой, и с маленькой буквы. Апокалипсис с маленькой буквы – символ всяких ужасов, любых возможных. Но проблема в том, что любовь не живет в атмосфере ужасов, в атмосфере радости об ужасах. Там любовь умирает, а не живет.

Так и мы, чая воскресения мертвых и жизни будущего века, ничего не отрицаем ни в символе веры, ни в решениях вселенских соборов, особенно догматических. Но нужно помнить, что и символ веры родился и принимался в той церкви, которая обходилась без Апокалипсиса. И догматические споры шли, практически не затрагивая поднятые там вопросы. Единственное учение, выросшее на почве этого Откровения – хилиазм, и оно осуждено Церковью.

И наш вывод не будет экстремистским. Не нужно изгонять Апокалипсис из Писания, нужно всего лишь помнить историю его вхождения в канон и не воспринимать его с излишней серьезностью, не нужно бояться его. Не нужно считать эти шестерки, гадать о печатях, ждать, что какие-то антихристы непременно будут всех клеймить и т. д. Ждать возвращения Господа во славе нужно спокойно и по-евангельски. Как Иоанн Златоуст, святитель, пропитанный ожиданием вечности, но никогда не цитировавший Апокалипсис. История становления новозаветного канона Писаний знает такие действия, как понижение книги в значимости, выведение ее из состава канона, хотя при этом она не признается ереической, не причисляется к апокрифам. Так были понижены в значимости Дидахэ и Послание Варнавы, в некоторых церквах входившие одно время в список канонических книг. И сейчас эти книги служат ценнейшими источниками по истории христианской мысли апостольского века, но уже никто не требует в каждом их слове видеть истину в последней инстанции.

Эти книги читают, но их не боятся.

Литература

1. Архим. Ианнуарий Ивлиев. И увидел я новое небо и новую землю. Спб. 2003