На обратном пути

Вот вам и Ремарк... Вот вам и Эрих Мария... Такой мощи я от него не ожидал даже после того, как прочёл "На западном фронте без перемен". Знаете, по силе воздействия я бы эту книгу осмелился сравнить, наверное, с несколькими совершенно разными писателями и книгами. Сначала Шолохов, у которого, помнится, в "Донских рассказах" есть такие, которые выворачивают пласты души такенными огроменными неподъёмными комьями, что потом ни одной "бороной" не загладить. Потом на ум пришла недавно прочитанная "Ангелова кукла" Кочергина — возможно на сходство подтолкнула описанная Ремарком картина демонстрации разного рода военных калек, хотя параллель лежит глубже. И, как ни странно, припомнился вдруг один небольшой рассказ Джека Лондона, там, где заболевает мальчик-подросток, и пока он болеет — подсчитывает количество движений, сделанных им за свою короткую фактическую, но очень длинную трудовую жизнь. У Ремарка один из его героев тоже вдруг оказывается поражённым схожей мыслью-идеей... Но самым важным для меня стало то, что после чтения обеих ремарковских книг я окончательно признал за их автором право быть пожалуй самым мощным из известных мне и прочитанных мной зарубежных антивоенных писателей.Вторая сторона этой повести — её ярко выраженная социальная составляющая. Ремарк в совершенно неприглядных и неприглаженных тонах и выражениях показывает нам послевоенную Германию — страну, одержавшую поражение в Первой Мировой войне. Страну, ставшую одной из самых революционных стран послевоенного периода. Страну, внутриполитическая и внутриэкономическая жизнь которой привела к власти в ней спустя полтора десятилетия одного из самых страшных тиранов и политических авантюристов всех времён и народов. А ведь это поколение нашего ГГ бурно голосовало "ЗА" партию НС, это его сверстники и их старшие и младшие братья и сёстры привели в германскому "рулю" Адольфа Гитлера. И я вчитывался в ремарковские строки, ища хоть малейшие признаки появления в этой растрёпанной и униженной войной Германии будущего Фюрера и будущих "ариев" и потомков "нибелунгов"...Отличная книга! Пятизвёздная! И автор отличный. Нелёгкий для чтения, но одновременно с этим великолепный рассказчик и талантливый художник слова. Совершенно однозначно буду читать его книги и дальше.

Пару дней назад я опубликовал рецензию на пронзительный роман Ремарка "На Западном фронте без перемен", и тогда я обещал, что следующим моим выходом "в эфир" будет рецензия на вторую книгу автора о "потерянном поколении". В первом романе речь шла о тех, кого сожрала чудовищная пасть войны, во втором - о тех, кто сумел вырваться из мощных челюстей смерти.Вы обратили внимание, что названием для рецензии я выбрал строчку из частушки, и, хотя частушки - несерьёзный жанр, в данном случае она более чем к месту, потому что этих парней уже не ждали. Нет, конечно, каждого по отдельности их ждали, если было кому ждать, - родители, любимые, друзья - их ждали как конкретных личностей, близких и любимых людей, но их не ждали, как социальный слой, как поколение. На этом послевоенном, в каком-то смысле - весеннем, празднике жизни они были лишними.Страна, разбитая параличом страшной войны, не виданной до сих пор, продолжала серьезно болеть, мечась в спазмах революций, страдая от педикулеза чернорыночников, предчувствуя нарыв национализма. И вот, в этот больной социум вливается поток прошедших через круги ада больных людей. К чему это может привести, если одна боль сталкивается с другой - только к новой боли.То, что было на фронте - было ужасно, но то, что ждало фронтовиков в мирной жизни было тоже ужасно, только по своему, к сожалению, у ужаса тоже есть градации. И, если война убивала влёт и неожиданно, то мирная жизнь проделывала ту же штуку с куда большим ехидством и издевательством, демонстрируя перед "отдавшими воинский долг" их ненужность, обещая им безысходность, и гарантируя - неприкаянность.И они продолжили делать то, что делали на фронте - погибать. Макса Вайля убивает подчиняющийся правительству отряд, которым руководит бывший ротный главных героев, вчера они были однополчанами, а сегодня стреляют друг в друга. Людвиг Брайер, отстоявший свои погоны в схватке с революционными матросами, впадает в депрессию и кончает жизнь самоубийством. То же делает и романтик Георг Рахе, рассчитывавший на фронтовое товарищество в мирной жизни, и не обретший его, он понимает, что всё, что было в его жизни осталось на фронте, ему не повезло, что он остался жив, и он едет на место боев, и призывая души погибших товарищей воскреснуть, убивает себя.Кто-то не находит себя в довоенной профессии, кто-то сталкивается с предательством близких людей, кто-то садится в тюрьму. Они все чувствуют себя обманутыми, обманутыми уже не в первый раз, их обманули тогда, когда призывали записываться в армию добровольцами, их обманывают сейчас. Именно поэтому кто-то из фронтовиков уходит в революцию, в надежде положить конец затянувшемуся обману и найти новую не ясную пока истину.И все же концовка у романа оптимистичная - главный герой - Эрнст Биркхольц, кажется, находит свой путь в этой новой и непривычной жизни, следовательно, еще не всё потеряно, еще остается какой-то шанс. Ремарк, выпуская роман в 1932 году, не мог знать, что уже через год его родную Германию накроет чёрная волна нацизма, и, скорее всего, его Эрнст снова окажется обманутым, а на его глазах вырастет новое "потерянное поколение", которому будет суждено сгореть в горниле второй мировой. Зато придет час таких "фронтовиков", как снайпер Бруно Мюкенхауп и ефрейтор Адольф Гитлер.А возвращаться всегда сложно, хоть с войны, хоть из отпуска, хоть из тени, любое возвращение предполагает столкновение с новой реальностью и крушение былых иллюзий - так устроена эта жизнь...

Что можно сказать о романе, когда автор уже сам все в нем сказал? В нем нет глубоких загадок или метафор, и все понятно без лишних слов. Солдаты вернулись после четырёхлетней войны с надеждами на мир, счатливую настоящую жизнь, которую они получить не могут, ведь война настолько прочно приросла к их сердцам и не дает наконец сполна окунуться в мирную жизнь. И мир ли это? Где тебя не понимают и не хотят понимать, где разрушение важнее созидания и собственная выгода - дороже главных ценностей: семьи, товарищества или братства, любви. Этот роман слишком прозрачен, в нем не приходится долго "копаться", ведь вся его суть - уже изложена Ремарком словами и поступками его главных героев - молодых ребят, которые так мечтали вернуться к прошлой беззаботной жизни, но которую они безвозвратно утратили, той жизни, которой их никто другой не научит. И что же остаётся? Просто идти дальше, падать и подниматься, на мгновение останавливаться, оглядываться, но продолжать идти вперед, познавая все горечи и радости, которые встречаются у тебя на пути.

…если посчитать всю стоимость агрессии, выраженную в жизнях людей и животных и в материальном уроне, то неизбежно приходишь к заключению, что никакие выгоды не могут ее превзойти — даже для победителя.Дэвид Гребер - Долг: первые 5000 лет историиДанная книга повествует не о материальных разрушениях, а о не менее трагичных, неизбежных изменениях в психике людей и в жизни социума, которые явились последствиями Первой мировой войны. Казалось бы, мир, наконец, заключён, солдаты, полные надежд на будущее, возвращаются домой, но не так просто вычеркнуть из памяти годы, проведенные на фронте, вновь вписаться в жесткие рамки обывательской жизни, восстановить душевное равновесие и найти свое место в изменившейся действительности. Вместе с главным героем и его товарищами мы пытаемся понять, что не так с обществом и чей взгляд на окружающий мир верный: лишенных иллюзий военных, прошедших через «огонь и воду», или же жителей тыла, которые держатся за культурные нормы, предпочитая не знать, что творилось на поле боя.Не раз главный герой замечает, что между людьми лежит пропасть, даже члены одной семьи не могут преодолеть стену непонимания и дело тут не в отсутствии чуткости. Вернувшиеся с фронта приобрели совсем иной житейский опыт, который не понять людям, не побывавшим на грани жизни и смерти, там, где отпадают лишние условности.Война лишила целые поколения веры в идеалы, почтения к старшим, нарушила все моральные ориентиры: ведь что значит «не укради» для того, кто привык реквизировать все, что «плохо лежит», «не убий» -для того, кто только и делал, что убивал.цитатыРаньше я бы, конечно, не позволил себе смеяться над отцом. Но почтение к старшим испарилось в окопах. Там все были равны.— Но ты же украл его! — стонет она.
— Украл? — Вилли разражается хохотом. — Вот сказала! Я его реквизировал! Раздобыл! Нашел! А ты — украл! О краже еще можно говорить, когда берут деньги, а не все то, что идет на жратву. В таком случае, Эрнст, мы с тобой немало поворовали, а?Что нельзя взять на растопку стул, хотя на фронте мы сожгли однажды целое пианино, чтобы сварить гнедую в яблоках кобылу, это на худой конец я еще могу понять. Пожалуй, понятно и то, что здесь, дома, не следует потакать непроизвольным движениям рук, которые хватают все, что плохо лежит, хотя на фронте добыть жратву считалось делом удачи, а не морали. Но что петуха, который все равно уже зарезан, надо вернуть владельцу, тогда как любому новобранцу ясно, что, кроме неприятностей, это ни к чему не приведет, — по-моему, верх нелепости.Мне стыдно, но в то же время меня душит бешеная злоба. Злоба на этого дядю Карла, который преувеличенно громко заводит разговор о военном займе; злоба на этих людей, которые кичатся своими умными разговорами; злоба на весь этот мир, который так невозмутимо продолжает существовать, поглощенный своими маленькими жалкими интересами, словно и не было вовсе этих чудовищных лет, когда мы знали только одно: смерть или жизнь — и ничего больше.свернутьБлагодаря разнообразным героям, писатель смог показать множество аспектов новой жизни, попыток приспособится или же, наоборот, прогнуть мир под себя. Тут поднимается и тема семейных отношений, например, то, как родители продолжают воспринимать бывшего солдата в качестве ребенка, требующего заботы или мудрого руководства, а также отношений между супругами, которые, будучи разлученными на много месяцев, не могут найти взаимопонимание, особенно, если между ними встал «третий лишний».цитатыНо теперь я начинаю понимать, почему я для этой худенькой, изможденной женщины иной, чем все солдаты мира: я ее дитя.
Для нее я всегда оставался ее ребенком, и тогда, когда был солдатом. Война представлялась ей сворой разъяренных хищников, угрожающих жизни ее сына. Но ей никогда не приходило в голову, что ее сын, за жизнь которого она так тревожилась, был таким же разъяренным хищником по отношению к сыновьям других матерей.Да, с горечью думаю я, я сильно изменился. Да и что ты знаешь обо мне, мама? Осталось только воспоминание, одно воспоминание о тихом, мечтательном мальчике. Ты никогда, никогда не узнаешь от меня ничего об этих последних годах. Я не хочу, чтобы ты хотя бы и отдаленно догадывалась, что собой представляла действительность и во что она меня превратила. Сотая часть правды надломила бы тебе сердце, если одно грубое слово приводит тебя в трепет, смущает тебя, потому что не вяжется с твоим представлением обо мне.Она сидит в своем углу, маленькая, окутанная сумерками. С какой-то особенной нежностью я чувствую, что роли наши переменились: теперь она — дитя.
Я люблю ее, я никогда не любил ее сильнее, чем сейчас, когда знаю, что уже не смогу прийти к ней, все рассказать и, может быть, обрести у нее покой. Я потерял ее. Разве это не так? И вдруг сознаю, как я, в сущности, одинок и какой я в самом деле чужой здесь.свернутьПоказана тут и конфронтация с обществом - на примере бывших учеников, возвратившихся в школу, автор продемонстрировал всю иллюзорность мудрости наставников, ведь чему могут научить преподаватели, полные шаблонных правил, пафосного патриотизма, за которым скрывается растерянность или незнание «другой стороны медали». Но и бывшие солдаты не годятся в учителя, они точно так же не знают, чему учить подрастающие поколения, все незыблемые истины прошлого потеряли свою актуальность, а новые пока лишь витают в воздухе. Да и многим из вернувшихся учеба вовсе не нужна - «от сантиметра торговли больше толку, чем от километра учености», миром правят спекулянты. Вообще, то общее, что объединяло персонажей на войне, рассыпается, социальное неравенство выходит на первый план и нет уже крепких уз дружбы.цитатыМеня злит его болтовня. С какой стати он так пренебрежительно говорит о сапожниках? Они были не худшими солдатами, чем господа из образованных. Адольф Бетке тоже сапожник, а в военном деле смыслил больше иного майора. У нас на фронте ценился человек, а не его профессия.Я оглядываю группу учителей. Когда-то они значили для нас больше, чем другие люди; не только потому, что были нашими начальниками, нет, мы в глубине души все-таки верили им, хотя и подшучивали над ними. Теперь же это лишь горсточка пожилых людей, на которых мы смотрим со снисходительным презрением.Но чему же они могут научить нас? Мы теперь знаем жизнь лучше, чем они, мы приобрели иные знания — жестокие, кровавые, страшные и неумолимые. Теперь мы их могли бы кой-чему поучить, но кому это нужно!— Господин директор, — начинает своим обычным ясным голосом Людвиг, — вы видели войну другую: с развевающимися знаменами, энтузиазмом и оркестрами. Но вы видели ее не дальше вокзала, с которого мы отъезжали. Мы вовсе не хотим вас порицать за это. И мы раньше думали так же, как вы. Но мы узнали обратную сторону медали. Перед ней пафос четырнадцатого года рассыпался в прах. И все же мы продержались, потому что нас спаяло нечто более глубокое, что родилось там, на фронте: ответственность, о которой вы ничего не знаете и для которой не нужно слов.Пришло много наших товарищей по роте, но странно: настроение почему-то не поднимается. А между тем мы давно с радостным нетерпением ждали этой встречи. Мы надеялись, что она освободит нас от какого-то чувства неуверенности и гнета, что она поможет нам разрешить наши недоумения. Возможно, что во всем виноваты штатские костюмы, вкрапленные то тут, то там в гущу солдатских курток, возможно, что клиньями уже втесались между нами разные профессии, семья, социальное неравенство, — так или иначе, а товарищеской спайки, прежней, настоящей, больше нетВсе, что связывало нас, потеряло силу, распалось на мелкие индивидуальные интересишки. Порой как будто и мелькнет что-то от прошлого, когда на всех нас была одинаковая одежда, но мелькнет уже неясно, смутно. Вот передо мной мои боевые товарищи, но они уже и не товарищи, и оттого так грустно. Война все разрушила, но в солдатскую дружбу мы верили. А теперь видим: чего не сделала смерть, то довершает жизнь, — она разлучает нас.

свернутьПро это произведение хочется долго говорить, ведь оно полно ярких, проникновенных сцен, например, таких как поездка в деревню за продуктами и борьба с жандармами за продовольствие. И снова тут противостояние привычных норм поведения законопослушных граждан («какой ужас, они поколотили жандармов») и суровой реальности нового мира – бороться за еду любым способом. Или рассказ о первом посещении борделя главным героем, где все сведено к грубой, обыденной пошлости, конвейерной механистичности. Да и описание похода к врачу не оставит читателя равнодушным, ведь за минутные удовольствия приходится расплачиваться намного дольше.цитатыОна могла внушить лишь жалость: в конце концов, она была ведь только жалкой солдатской подстилкой. Были дни, когда она принимала по двадцать — тридцать солдат за день, а то и больше.И это называется любовью, думал я, потрясенный и обессиленный, собирая вещи в поход, — любовью, которой полны все мои книги дома и от которой я столько ждал в своих неясных юношеских грезах! Я скатал шинель, свернул плащ-палатку, получил патроны, и мы двинулись. Я шел молча и с грустью думал о том, что от всей моей крылатой мечты о любви и жизни не осталось ничего, кроме винтовки, жирной девки да глухих раскатов на горизонте, к которым мы медленно приближались.

свернутьЭту книгу невозможно не цитировать, столь глубокие, важные мысли она транслирует, вот только жаль, что то, против чего протестовал автор, о чем предостерегал грядущие поколения, все же имеет тенденцию повторяться раз за разом.цитатыПосле стольких лет войны мы не так представляли себе возвращение на родину. Думали, нас будут ждать, а теперь видим: здесь каждый по-прежнему занят собой. Жизнь ушла вперед и идет своим чередом, как будто мы теперь уже лишние.Хеель. — А что ж тогда прекрасно?
Вайль с минуту молчит. Затем говорит:
— То, что сегодня, может быть, звучит дико: добро и любовь. В этом тоже есть свой героизм, господин обер-лейтенант.Героизм начинается там, где рассудок пасует: когда жизнь ставишь ни во что. Героизм строится на безрассудстве, опьянении, риске — запомните это. С рассуждениями у него нет ничего общего. Рассуждения — это ваша стихия. «Почему?.. Зачем?.. Для чего?..» Кто ставит такие вопросы, тот ничего не смыслит в героизме…эта мелочная грызня вокруг кормежки, карьер и нескольких на живую нитку сшитых идеалов, она-то и вызывает во мне невыносимую тошноту, от нее-то я и хочу куда-нибудь подальше.— Если тебе уж обязательно хочется что-то предпринять, почему ты не примкнешь к революции? — спрашиваю я Георга. — Того и гляди, еще станешь военным министром.
— Ах, эта революция! — пренебрежительно отмахивается Георг. — Ее делали держа руки по швам, ее делали секретари различных партий, которые успели уже испугаться своей собственной храбрости. Ты только посмотри, как они вцепились друг другу в волосы, все эти социал-демократы, независимые, спартаковцы, коммунисты. Тем временем кое-кто под шумок снимает головы тем действительно ценным людям, которых у них, может быть, всего-то раз, два и обчелся, а они и не замечают ничего.— Нет, Георг, — говорит Людвиг, — это не так. В нашей революции было слишком мало ненависти, это правда, и мы с самого начала хотели во всем соблюдать справедливость, оттого все и захирело. Революция должна полыхнуть, как лесной пожар, и только после него можно начать сеять; а мы захотели обновлять, не разрушая. У нас не было сил даже для ненависти, — так утомила, так опустошила нас война. А ты прекрасно знаешь, что от усталости можно и в ураганном огне уснуть… Но, быть может, еще не поздно упорным трудом наверстать то, что упущено при нападении.
— Трудом! — презрительно говорит Георг и подставляет кристалл под лампу, отчего тот начинает играть; — Мы умеем драться, но трудиться не умеем.
— Мы должны учиться работать, — спокойным голосом говорит Людвиг, забившийся в угол дивана.что мы здесь, в сущности, делаем? Оглянись по сторонам, и ты увидишь, как все немощно и безнадежно. Мы и себе и другим в тягость. Наши идеалы потерпели крах, наши мечты разбиты, и мы движемся в этом мире добродетельных людишек и спекулянтов, точно донкихоты, попавшие в чужеземную страну.Потому что нас обманули, обманули так, что мы и сейчас еще не раскусили всего этого обмана! Нас просто предали. Говорилось: отечество, а в виду имелись захватнические планы алчной индустрии; говорилось: честь, а в виду имелась жажда власти и грызня среди горсточки тщеславных дипломатов и князей; говорилось: нация, а в виду имелся зуд деятельности у господ генералов, оставшихся не у дел. — Людвиг трясет Рахе за плечи: — Разве ты этого не понимаешь? Слово «патриотизм» они начинили своим фразерством, жаждой славы, властолюбием, лживой романтикой, своей глупостью и торгашеской жадностью, а нам преподнесли его как лучезарный идеал. И мы восприняли все это как звуки фанфар, возвещающие новое, прекрасное, мощное бытие! Разве ты этого не понимаешь? Мы, сами того не ведая, вели войну против самих себя! И каждый меткий выстрел попадал в одного из нас! Так слушай, — я кричу тебе в самые уши: молодежь всего мира поднялась на борьбу и в каждой стране она верила, что борется за свободу! И в каждой стране ее обманывали и предавали, и в каждой стране она билась за чьи-то материальные интересы, а не за идеалы; и в каждой стране ее косили пули, и она собственными руками губила самое себя! Разве ты не понимаешь? Есть только один вид борьбы: это борьба против лжи, половинчатости, компромиссов, пережитков! А мы попались в сети их фраз, и вместо того, чтобы бороться против них, боролись за них. Мы думали, что воюем за будущее, а воевали против него. Наше будущее мертво, ибо молодежь, которая была его носительницей, умерла. Мы лишь уцелевшие остатки ее! Но зато живет и процветает другое — сытое, довольное, и оно еще сытее и довольнее, чем когда бы то ни было! Ибо недовольные, бунтующие, мятежные умерли за него! Подумай об этом! Целое поколение уничтожено! Целое поколение надежд, веры, воли, силы, таланта поддалось гипнозу взаимного уничтожения, хотя во всем мире у этого поколения были одни и те же цели!Уже несколько месяцев, как цены непрерывно растут, и нужда сейчас больше, чем во время войны. Заработной платы не хватает на самое необходимое, но, даже имея деньги, не всегда найдешь, что нужно. Зато количество дансингов и ресторанов с горячительными напитками с каждым днем увеличивается, и махрово цветут спекуляция и жульничество.— Все наши усилия напрасны, Эрнст. Мы люди конченые, а жизнь идет вперед, словно войны и не было. Пройдет немного времени, и наша смена на школьных скамьях будет жадно, с горящими глазами, слушать рассказы о войне, мальчики будут рваться прочь от школьной скуки и жалеть, что они не были участниками героических подвигов. Уже сейчас они бегут в добровольческие отряды; молокососы, которым едва исполнилось семнадцать лет, совершают политические убийства. Я так устал, Эрнст…Этот мальчик был тихим и кротким — спросите у его матери! А теперь он стреляет так же легко и просто, как когда-то бросал камешки. Раскаяние! Раскаяние! Да как ему чувствовать это самое раскаяние, если он четыре года подряд мог безнаказанно отщелкивать головы ни в чем не повинным людям, а тут он лишь прикончил человека, который вдребезги разбил ему жизнь? Единственная его ошибка — он стрелял не в того, в кого следовало! Девку эту надо было прикончить! Неужели вы думаете, что четыре года кровопролития можно стереть, точно губкой, одним туманным словом «мир»? Мы и сами прекрасно знаем, что нельзя этак — за здорово живешь — пристреливать своих личных врагов, но уж если сдавит нам горло ярость и все внутри перевернет вверх дном, если уж такое найдет на нас… Прежде чем судить, вы хорошенько подумайте, откуда все это в нас берется!— Дело идет о нашем товарище, о фронтовике! — кричу я. — Не осуждайте его! Он сам не хотел того безразличия к жизни и смерти, которое война взрастила в нас, никто из нас не хотел его, но на войне мы растеряли все мерила, а здесь никто не пришел нам на помощь! Патриотизм, долг, родина, — все это мы сами постоянно повторяли себе, чтобы устоять перед ужасами фронта, чтобы оправдать их! Но это были отвлеченные понятия, слишком много крови лилось там, она смыла их начисто!Этот вот парень, — он опять показывает на Альберта, — со своими двумя товарищами настрелял людей на целый лазарет, хотя большинство из раненных в живот не пришлось уж никуда отправлять. За это он был награжден «железным крестом» первой степени и получил благодарность от полковника. Понимаете вы теперь, почему не вашим гражданским судам и не по вашим законам следует судить его? Не вам, не вам его судить!— Одичание? А кто виноват в нем? Вы! На скамью подсудимых вас надо посадить, вы должны предстать перед нашим правосудием. Вашей войной вы превратили нас в дикарей! Бросьте же за решетку всех нас вместе! Это будет самое правильное. Скажите, что вы сделали для нас, когда мы вернулись с фронта? Ничего! Ровно ничего! Вы оспаривали друг у друга победы, закладывали памятники неизвестным воинам, говорили о героизме и уклонялись от ответственности! Нам вы должны были помочь! А вы что сделали? Вы бросили нас на произвол судьбы в самое трудное для нас время, когда мы, вернувшись, силились войти в жизнь!Вы должны были заново учить нас жить! Но вам не было до нас никакого дела! Вы послали нас к черту! Вы должны были научить нас снова верить в добро, порядок, созидание и любовь! А вместо этого вы опять начали лицемерить, заниматься травлей и пускать в ход ваши знаменитые статьи закона! Одного из наших рядов вы уже погубили, теперь на очереди второй!свернуть