Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Вам его не понять, – с неожиданной резкостью заметила Лилиан. – Это не ревность.

– Нет?

– Нет. Он несчастлив, болен и заботится обо мне. Легко выказывать превосходство, когда ты здоров.

Клерфэ поставил бутылку. Ах ты, сердобольная бестия. Не успеешь тебя спасти, ты уже норовишь отрубить руку спасителя.

– Вполне возможно, – равнодушно проронил он. – Но разве быть здоровым – это преступление?

Она снова повернулась к нему.

– Конечно, нет, – пробормотала она. – Сама не знаю, что я говорю. Думаю, мне лучше уйти.

За сумочку она схватилась, но встать не встала. И хотя она уже порядком успела ему надоесть, сейчас, покуда Волков там, у стойки, ее дожидается, он ни за что ее не отпустит – не настолько уж он успел состариться.

– Ничего, со мной можно не церемониться, – сказал он. – Я не особо чувствительный.

– Здесь все чувствительные.

– Но я-то не здешний.

– Верно, – она вдруг улыбнулась. – Должно быть, в этом все дело.

– В чем же?

– В чем-то, что всех нас сбивает с толку. Разве вы сами не видите? Даже Хольмана, вашего друга.

– Может быть, – озадаченно проговорил Клерфэ. – Наверно, не стоило мне приезжать. И Волкова я тоже сбиваю с толку?

– А вы не заметили?

– Возможно. Только зачем он так старается мне это показать?

– Он уходит.

Клерфэ и без нее это видел.

– А вы? – спросил он. – Вам разве не лучше тоже вернуться в санаторий?

– Кто же это знает? Далай-лама? Я? Крокодил? Господь Бог? – Она подняла бокал. – И кто будет в ответе? Кто? Я? Господь Бог? И за кого? Пойдемте лучше танцевать!

Клерфэ не двинулся с места. Она смотрела на него выжидающе.

– Вы что, тоже за меня боитесь? Считаете, мне нельзя…

– Ничего я не считаю, – невозмутимо ответил Клерфэ. – Просто танцевать не умею. Но если вам так хочется, можем попробовать.

Они направились к танцплощадке.

– Агнесс Зоммервиль все предписания Далай-ламы исполняла, – пробормотала Лилиан, когда тяжелое топанье лыжников обволокло их плотной шумовой завесой. – Все до единого.

4

В санатории было тихо. Начался так называемый час покоя. Пациенты, как жертвы перед закланием, молча возлежали на своих кушетках и шезлонгах, а горный воздух из последних сил вел в их телах безмолвную битву с беспощадным врагом, что в теплом сумраке легких пожирал их изнутри.

В голубых брючках Лилиан Дюнкерк сидела у себя на балконе. Минувшая ночь была уже позади и благополучно забыта. Здесь, наверху, всегда так: с наступлением утра ночные страхи развеиваются, как облачка на горизонте, и, стоит вспомнить, кажутся неправдоподобной, уму непостижимой чушью. Лилиан блаженно нежилась в теплом свете позднего утра. Мягкой, лучистой завесой свет окутывал ее всю, укрывая пеленой забвения день вчерашний, помогая не думать о завтрашнем. Прямо перед ней, в наметенном за ночь сугробчике, стояла бутылка водки, – та, что дал ей Клерфэ.

Зазвонил телефон. Она сняла трубку.

– Да, Борис… Нет, конечно, нет… Да разве мы могли бы докатиться до такого?.. Не будем лучше об этом… Разумеется, ты можешь заехать… Ну конечно, я одна, с кем мне тут быть?

Она вернулась на балкон, прикинула, не спрятать ли водку, но вместо этого принесла рюмку и откупорила бутылку. Водка была ледяная, на вкус замечательная.

– Доброе утро, Борис, – поздоровалась она, заслышав стук двери. – А я водку пью. Ты будешь? Тогда рюмку прихвати.

Откинувшись в шезлонге, она спокойно ждала. Волков вышел на балкон с рюмкой в руке. Лилиан вздохнула: слава богу, никаких нотаций, подумала она. Он налил себе. Она молча протянула ему свою рюмку. Он и ее наполнил до краев.

– В чем дело, душа[5 - В оригинале автор употребляет русское слово «душа».] моя? – спросил он. – Рентгена боишься?

Она покачала головой.

– Температура?

– Тоже нет. Даже пониженная.

– Далай-лама уже что-то сказал насчет твоих снимков?

– Нет. Да что он может сказать? Я и знать не хочу.

– Хорошо. За это и выпьем.

Он залпом опрокинул свою рюмку и отставил бутылку подальше.

– Налей мне еще, – попросила Лилиан.

– Ради бога, сколько угодно.

Она глянула на него с любопытством. Знает же: он ненавидит, когда она пьет. Но знает и другое: сейчас он побоится ее отговаривать. Достаточно умен и хорошо изучил ее нрав.

– Повторить? – спросил он вместо этого. – Рюмки-то маленькие.

– Нет, – она отставила рюмку, так и не выпив. – Борис, – начала она, с ногами забираясь в кресло. – Мы слишком хорошо понимаем друг друга.

– Правда?

– Ну конечно. Ты слишком хорошо понимаешь меня, я тебя, и в этом наша беда.

Волков рассмеялся: