Тени в раю

– Что? – переспросил я, изумленный до крайности.

– Да, наверно, в этом все дело, – подтвердил Леви, похоже, сам удивляясь. – Хотя вид у вас вовсе не такой. Но почему-то это в вас чувствуется. Мой брат первым это подметил, когда мы как-то о вас заговорили. Поэтому, считает он, вам всегда будет везти с женщинами.

– Вот как? – буркнул я, не зная толком, сердиться мне или смеяться.

– Не принимайте слишком всерьез. Я же вам объяснил: в подобных вопросах мой твердолобый братец разбирается не лучше носорога. Сходите лучше к пирату. Сильверс его фамилия. Нынче вечером.

* * *

На двери у Сильверса не было никакой таблички. Он жил в обычном доходном доме. Я ожидал встречи с прожженным дельцом, этакой двуногой акулой. Вместо этого передо мной стоял тихий, тщедушный и скорее робкий господин, превосходно одетый и крайне сдержанный. Он предложил мне виски с содовой и принялся осторожно расспрашивать. Немного погодя вынес из соседней комнаты две работы и поставил на мольберт.

– Какая вещь вам больше нравится?

Я указал на правую.

– Почему? – спросил Сильверс.

– Разве это обязательно объяснять?

– Меня это интересует. Вы знаете, чьи это вещи?

– Это два рисунка Дега. Но это же вам всякий скажет.

– Не всякий, – возразил Сильверс со странной, какой-то застенчивой усмешкой. – Некоторые из моих клиентов не скажут.

– Зачем же они тогда покупают?

– Чтобы у них дома висел Дега, – меланхолично проронил Сильверс.

Я вспомнил давешнюю лекцию Леви-старшего. Похоже, он говорил правду. Я-то привык верить его рассказам лишь отчасти, ведь он склонен преувеличивать, особенно когда пускался в рассуждения о посторонних, не слишком известных ему вопросах.

– Картины – это те же эмигранты вроде вас, – сказал Сильверс. – Судьба забрасывает их в самые неожиданные места. А хорошо ли им там живется, это уже другой вопрос.

Теперь он вынес из той же комнаты две акварели.

– Что вы скажете об этом?

– Это акварели Сезанна.

Сильверс был поражен.

– И тоже можете сказать, какая лучше?

– У Сезанна все акварели хороши, – сказал я. – Подороже, думаю, будет левая.

– Почему? Потому что больше?

– Не поэтому. Эта поздняя вещь, и уже почти в кубистической манере. Прекрасный прованский пейзаж с горой Сан-Виктуар. В брюссельском музее есть похожая.

Сильверс переменился в лице. Он встал.

– Где вы работали раньше? – резко спросил он.

Мне вспомнился допрос, который учинила мне Наташа Петрова.

– Нигде я не работал, – спокойно ответил я. – Ни на кого из конкурентов, и я не шпион. Просто какое-то время провел в Брюсселе в тамошнем музее.

– Когда?

– Когда Брюссель был под немцами. Меня в этом музее прятали. Потом удалось бежать, нелегально перейти границу. Вот и весь секрет моих скромных познаний.

Сильверс снова сел.

– В нашем деле всего приходится опасаться, – пробормотал он.

– Это отчего же? – поинтересовался я, радуясь возможности хотя бы на время избежать дальнейших расспросов.

Сильверс на секунду замялся.

– Понимаете, картины – они как живые существа. Как женщины. Не следует показывать их всем и каждому, если вам дорого их очарование. И их ценность.

– Но они же для того и создаются, чтобы их показывать, разве нет?

– Может быть, хотя не убежден. Продавцу, во всяком случае, выгоднее, чтобы его картины не были широко известны.

– Странно. Я-то думал, это повышает цену.

– Отнюдь не всегда. Если картину слишком часто показывали, она примелькалась, или, на жаргоне рынка говоря, «спалилась». В отличие от картин-«девственниц», которые укромно таились в частной коллекции, не меняя владельцев. Такие картины, которых вообще почти никто видел, и ценятся дороже. И не потому, что они лучше, – просто к их покупке прилагается радость первооткрывателя и истинного знатока.

– И за это люди готовы приплачивать?

Сильверс кивнул.

– В наше время коллекционеров, к сожалению, раз в десять больше, чем знатоков. Время истинных коллекционеров-знатоков кончилось вместе с первой мировой войной, году примерно в восемнадцатом. Всякий политический и экономический переворот влечет за собой и финансовые потрясения. Крупные состояния переходят из рук в руки. Кто-то разоряется, кто-то богатеет. Частные собрания меняют собственников, разорившиеся вынуждены продавать, а новые, хотя и при деньгах, зачастую никакие не знатоки. А чтобы знатоком стать, на это требуется время, терпение… и любовь.

Я заслушался. В этой комнате, обитой серым бархатом, с двумя мольбертами посередине, казалось, навсегда застыл покой давно ушедших мирных времен. Сильверс между тем поставил на мольберт новую работу.

– А это вы знаете?

– Моне. «Поле маков».

– Вам нравится?

– Это великолепно. Сколько покоя! Сколько солнца! Солнце Франции…

– Что ж, мы можем попробовать, – решил он наконец. – Особых познаний от вас не потребуется. Куда важней исполнительность и конфиденциальность. Как насчет шести долларов в день?

Я оживился мгновенно.