Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне

– Еще бы! Чем примитивнее человек, тем выше он себя ценит. Полюбуйтесь на объявления. Это придает, – Мариль усмехнулся, – пробивную силу. Сомнения и терпимость – свойства культурного человека. А потому он снова и снова гибнет. Древний сизифов труд. Одна из самых глубоких метафор человечества.

– Господин Керн, вас тут спрашивают, – вдруг возбужденно сообщил портье. – Не похоже на полицию!

Керн быстро встал.

– Хорошо, иду.

С первого взгляда он не узнал отца в пожилом, опустившемся человеке. Ему показалось, что он видит нечеткое, смазанное изображение в объективе фотоаппарата, которое постепенно становится четче, позволяя различить знакомые черты.

– Отец! – сказал он, глубоко потрясенный.

– Да, Людвиг!

Старый Керн вытер со лба пот.

– Жарко, – сказал он, слабо улыбаясь.

– Да, очень жарко. Пойдем отсюда Тут есть холл, где стоит пианино. Там прохладно.

Они сели. Керн сейчас же встал, чтобы принести отцу лимонаду. Он был очень взволнован.

– Мы давно не виделись, отец, – осторожно сказал он, вернувшись.

Старый Керн кивнул.

– Ты можешь здесь остаться, Людвиг?

– Думаю, что нет. Ты же знаешь. Они ведут себя вполне порядочно. Четырнадцать дней прописки, может быть, еще два-три дня – и все.

– Ты не собираешься остаться здесь нелегально?

– Нет, отец. Здесь слишком много эмигрантов. Я не знал. Я попробую вернуться в Вену. Там легче скрываться. А что ты?

– Я болел, Людвиг. Гриппом. Я встал только несколько дней назад.

– Ах вот что, – Керн облегченно вздохнул. – Ты был болен. А теперь ты совсем выздоровел?

– Да, ты же видишь.

– И что ты делаешь, отец?

– Мне удалось устроиться здесь в одном месте.

– Тебя хорошо стерегут, – сказал Керн и улыбнулся.

Старик посмотрел на него так умоляюще и с такой мукой, что он оторопел.

– Тебе плохо, отец? – спросил он.

– Хорошо – плохо. Что значит для нас хорошо? Немного покоя: уже хорошо. Я чем-то занят: веду книги. Это немного. Но все же я работаю: в лавке, где продают уголь.

– Это великолепно. И сколько ты зарабатываешь?

– Ничего: только карманные. Но у меня есть еда и жилье.

– Это уже кое-что. Завтра я зайду к тебе, отец.

– Да-да – или я зайду сюда еще раз.

– Но зачем тебе бегать? Я зайду обязательно.

– Людвиг, – старый Керн сглотнул слюну. – Лучше я приду сюда.

Керн посмотрел на него удивленно. И вдруг он все понял. Эта здоровая баба тогда, в дверях… Несколько мгновений его сердце било по ребрам, словно молот. Ему хотелось вскочить, схватить отца, убежать с ним прочь отсюда, он сразу вспомнил мать, Дрезден, тихие предобеденные часы, когда они были втроем, – но он увидел перед собой сломленного жизнью человека, его невыносимо униженный взгляд и подумал: конец! это все! Судорога отпустила его, и осталось только безграничное сострадание.

– Они меня два раза высылали, Людвиг. Я пробыл только один день, и они меня нашли. Они не сердились. Но они же не могут держать здесь всех нас. Я заболел; дождь шел не переставая. Воспаление легких с рецидивом. А потом… она выходила меня… иначе я бы погиб, Людвиг. И она желает мне добра.

– Конечно, отец, – сказал Керн спокойно.

– Я немного работаю. Я зарабатываю то, что стою. Это не так, как… ты понимаешь… не так. Но я не могу больше спать на скамейках и все время бояться, Людвиг.

– Я понимаю, отец.

Старик смотрел прямо перед собой.

– Я думаю иногда, что мама должна получить развод. Тогда она смогла бы вернуться в Германию.

– Ты бы хотел этого?

– Нет, не для меня. Ради нее. Ведь я же виноват во всем. Если она разведется, она сможет вернуться. Я виноват. И перед тобой тоже. Из-за меня у тебя нет больше родины.

Керну было невыносимо тяжело. Это уже не был его веселый энергичный отец, каким он знал его в Дрездене; это был трогательный пожилой беспомощный человек, близкий родственник, раздавленный жизнью. В замешательстве Керн встал и сделал то, чего никогда еще не делал. Он обнял отца за узкие старые плечи и поцеловал.

– Ты понимаешь, Людвиг? – едва слышно спросил Зигмунд Керн.

– Да, отец. Ты здесь ни при чем. Совершенно ни при чем. – Он нежно похлопал ладонью по костлявым пальцам, отводя взгляд за спину отца, на картинку с видом оттепели в Тироле, висевшую над роялем.

– Ну, теперь мне пора идти.

– Да.

– Я хочу только заплатить за лимонад. И еще я принес тебе пачку сигарет. Ты вырос, Людвиг, ты стал большим и сильным.

«Да, а ты – старым и дряблым, – подумал Керн. – Попадись мне в руки кто-нибудь из тех, кто довел тебя до этого, я бы расквасил ему сытую, довольную, тупую рожу!»

– Ты тоже в полном порядке, отец, – сказал он. – За лимонад уже уплачено. Я теперь немного зарабатываю. И знаешь – на чем? На наших собственных старых изделиях. Продаю твой миндальный крем и твою туалетную воду «Фарр». Здесь у одного аптекаря есть еще довольно большой запас, я скупаю у него.

Взгляд Зигмунда Керна немного оживился. Потом он грустно усмехнулся.