Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне

– Да, может быть. – Керн снова растянулся на траве. Он чувствовал под головой чемодан, и это было приятное чувство.

– Я – Мориц Розенталь из Годесберга на Рейне, – сказал немного погодя старик. Он вынул из рюкзака тонкий серый плащ-крылатку и накинул на плечи. Теперь он стал еще больше похож на гнома. – Иногда это даже смешно, что у человека есть имя, а? Особенно ночью…

Керн смотрел в темное небо.

– И когда нет паспорта – тоже. Имена должны быть написаны, иначе они не принадлежат человеку.

В кронах деревьев ожил ветер. Он шумел так, словно за лесом было море.

– Вы не думаете, что на той стороне будут стрелять? – спросил Мориц Розенталь.

– Не знаю. Может, и нет.

Старик покачал головой.

– Когда тебе за семьдесят, в этом есть одно преимущество: не так уж много теряешь, рискуя жизнью.

Штайнер наконец узнал, где были спрятаны дети старого Зелигмана. Адрес, сунутый в еврейский молитвенник, был правильным; но тем временем детей переправили куда-то еще. Прошло довольно много времени, пока Штайнер выяснил, куда именно, – поначалу ему везде не доверяли, принимая за стукача.

Он взял из пансиона чемодан и отправился. Дом находился в восточной части Вены. Он добирался целый час. Он поднялся по лестнице. На каждом этаже было по три квартиры. Он зажигал спички и искал нужную дверь. Наконец на пятом этаже он нашел овальную медную табличку с надписью: «Самуэль Бернштейн. Часовщик». Он позвонил.

За дверью послышались шорохи и приглушенные голоса. Потом осторожный голос спросил: «Кто там?»

– Мне нужно вам кое-что отдать, – сказал Штайнер. – Чемодан.

Вдруг ему показалось, что за ним наблюдают, и он быстро обернулся.

Дверь в квартиру за его спиной бесшумно отворилась. В проеме стоял худосочный мужчина без пиджака. Штайнер поставил чемодан на пол.

– Вы к кому? – спросил мужчина в дверях. Штайнер поглядел на него. – Бернштейна тут нет, – прибавил мужчина.

– У меня тут вещи старого Зелигмана, – сказал Штайнер. – Тут должны быть его дети. Я видел, как он погиб.

Мужчина еще минуту рассматривал его.

– Можешь спокойно впустить его, Мориц! – крикнул он затем.

Зазвенела цепочка, заскрежетал ключ. Дверь в квартиру Бернштейна отворилась. Штайнер напряженно вглядывался в тусклый свет.

– Что? – сказал он. – Неужели это… ну, конечно, это папаша Мориц!

В дверях стоял Мориц Розенталь. В руке он держал деревянную поварешку. На плечи его был накинут плащ-крылатка.

– Это я, – ответил он. – Но кто… Штайнер! – сказал он вдруг сердечно и шумно. – И чтобы я вас не узнал! Стал-таки плохо видеть! Я знал, что вы в Вене. Когда мы встречались в последний раз?

– Примерно полгода назад, папаша Мориц.

– В Праге?

– В Цюрихе.

– Правильно, в Цюрихе, в тюрьме. Приятные там люди. В последнее время я немного все это путаю. Полгода назад я опять был в Швейцарии. Базель. Там превосходно кормят; но, к сожалению, не выдают сигарет, как в городской тюрьме в Локарно. Там у меня в камере даже имелся кустик камелии. Не хотелось оттуда выходить. Никакого сравнения с Миланом. – Он умолк. – Входите, Штайнер. Мы, как старые грабители, стоим в коридоре и предаемся воспоминаниям.

Штайнер вошел. Квартира состояла из кухни и маленькой комнаты. Там было несколько стульев, стол, шкаф и два матраца с одеялами. На столе были разложены инструменты, а между ними стояли дешевые будильники и раскрашенный корпус часов с барочными ангелами, державшими старинные часы; секундная стрелка изображала Смерть, размахивающую косой. Над печью на изогнутом кронштейне висела кухонная лампа с зеленовато-белой искореженной газовой горелкой. На железной конфорке газовой плиты стояла большая кастрюля с супом, из которой шел пар.

– Я как раз варю кое-что детям, – сказал Мориц Розенталь. – Я нашел их здесь, как мышек в мышеловке. Бернштейн в больнице.

Трое детей мертвого Зелигмана примостились у печки. Они не обращали внимания на Штайнера. Они не отрывали глаз от кастрюли с супом. Старшему было примерно четырнадцать лет; младшему семь или восемь.

Штайнер поставил чемодан.

– Вот чемодан вашего отца, – сказал он.

Все трое одновременно посмотрели на него, почти не изменив позы. Они даже головы не повернули.

– Я еще успел повидаться с ним, – сказал Штайнер. – Он говорил о вас.

Дети смотрели на него. Они не отвечали. Их глаза поблескивали, как отшлифованные круглые черные камешки. Газовая горелка шипела. Штайнер почувствовал себя неуютно. Ему хотелось сказать что-то теплое, человеческое, но все, что приходило в голову, казалось нелепым и фальшивым перед заброшенностью этих трех молчаливых детей.

– Что в чемодане? – спросил старший после паузы. Голос у него был бесцветный, говорил он медленно, жестко и осторожно.

– Точно не помню. Разные вещи вашего отца. И немного денег.

– Теперь это наше?

– Конечно. Поэтому я и принес его.

– Можно его взять?

– Ну да! – удивленно сказал Штайнер.

Мальчик встал. Он был худой, черный и высокий. Медленно, не сводя глаз со Штайнера, он приблизился к чемодану. Быстрым звериным движением он схватил чемодан и тут же почти отпрыгнул назад, словно боялся, что Штайнер отнимет у него добычу. Он немедленно утащил чемодан в соседнюю каморку. Двое других быстро последовали за ним, плотно прижимаясь друг к другу, как две большие черные кошки.

Штайнер взглянул на папашу Морица.

– Что ж, – сказал он с облегчением. – Значит, они давно знали…

Мориц Розенталь мешал суп.

– Теперь они уже не так переживают. Они видели смерть матери и двоих братьев. Поэтому теперь это уже не так действует. То, что случается часто, уже не так действует.

– Или действует еще сильней.

Мориц Розенталь взглянул на него из-под морщинистых век:

– Нет – если ты еще очень молод. Если ты очень стар – тоже уже нет. Промежуток – вот это скверное время.

– Да, – сказал Штайнер. – Паршивый промежуток – пятьдесят лет.