Приют Грез

– Когда его обретаешь?

– Когда находишь путь к себе.

– Это трудно?

– Это – самое трудное!

Женщина кивнула.

– И требуется еще одно: оставаться верным самому себе.

– Но это невозможно, господин Шрамм.

– Возможно, если владеешь своей душой.

– Тогда нужно стать отшельником. А разве это достижимо, когда живешь среди людей?

– Не просто достижимо, а так оно и есть. Если у тебя своя интонация, своя песня, свой тон – ты и есть такой человек.

– Но в обществе подобных людей не найдешь. Там есть остроумные, утонченные, хорошо воспитанные, но Человека с большой буквы там нет.

– Неужели в самом деле все так плохо? Может быть, нужно приложить немного усилий? Правда, такие люди не всегда самые интересные и выдающиеся…

Женщина задумчиво взглянула на него.

– Вы совсем не такой, господин Шрамм.

– С каких это пор дамы стали говорить комплименты мужчинам?

– Это не комплимент. В ранней юности я мечтала о таком друге, как вы. Вероятно, тогда многое вышло бы по-другому.

– Я люблю – и этим все сказано.

– Любите?

– Правда, не в общепринятом смысле. Я люблю все: природу, людей, деревья, облака, страдания, смерть. Одним словом – жизнь! Я – оптимист и экстремист любви.

– У вас было мало разочарований…

– Очень много!

– И тем не менее?

– И тем не менее!

– Странно…

Лампа начала потрескивать. Фриц взял серебряное блюдо с вишнями и поставил его перед дамой.

– Нынче вечером вы не играете, сударыня?

– Завтра начну. Видите ли, именно поэтому я и подумала о вас и решила вас навестить…

Женщина вынула из сумочки программку и протянула Фрицу.

Он прочел вполголоса: «Богема» – опера Россини. Мими – Ланна Райнер».

– Да, я должна петь партию бедной маленькой Мими. На генеральной репетиции сегодня я очень живо вспоминала вас и ваш Приют Грез. Наши актеры нынче – уже совсем не богема. Они хорошо воспитаны, очень корректны, весьма добропорядочны, а у вас я все еще ощущаю некоторый налет эдакого…

– Вы играете завтра в «Богеме», – мечтательно протянул Фриц. – Я долго не мог слушать эту вещь, потому что она меня слишком брала за живое. Там изображена очень сходная судьба. – Он кивнул на красивый портрет на стене. – Но завтра я обязательно пойду.

– Я очень рада. Может быть, вы потом скажете мне свое мнение?

– Когда это можно будет сделать?

– В тот же вечер.

– Но вы же наверняка приглашены?

– Да, это правда – даже всей мужской частью местных сливок общества.

– Значит…

– Вовсе нет! Эти пошляки мне отвратительны. Я хочу наконец беседовать с настоящими людьми. А говорить комплименты всякий мастер. Цель всегда крайне эгоистична и насквозь видна. Терпеть их не могу! – Она встала. – Значит, около десяти у малого входа.

Фриц поцеловал ей руку.

– Благодарю вас за это.

Она странно взглянула на него.

Потом ушла. Фриц светил ей, пока она спускалась по лестнице. Лампа отбрасывала диковинные пятна света и тени на ступени и перила.

Еще час Фриц посидел при лампе. Он больше не читал, просто размышлял о странностях человеческого бытия. Его даже дрожь пробрала, когда он подумал, насколько все случайно и призрачно в жизни. Капелька тумана, дуновение вечернего ветерка – они не ведают, откуда берутся и куда деваются… Так и человеческая жизнь – лишь смутный сон перед рассветом…

Свет лампы покойно лежал на красивом портрете.

И лицо на нем улыбалось.

IV

Весеннее солнце ослепительно сияло над привокзальным бульваром. Ласточки щебетали, строя свои гнезда в просторном портале, несмотря на шум и суету вокруг.

Элизабет медленно пересекала площадь перед вокзалом, когда прибыл поезд и толпа людей выплеснулась на площадь. Элизабет невольно остановилась. И вдруг почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Пара дерзких серо-голубых глаз на загорелом лице и впрямь упорно глядели в ее сторону. Она смущенно потупилась. Потом посмотрела вслед удаляющейся стройной фигуре в сером дорожном костюме. Лицо показалось ей знакомым. Но как ни старалась, она не могла вспомнить, кто это был.

Фриц сидел в своей мансарде и подбирал краски. Вдруг вверх по лестнице взлетели шаги, дверь распахнулась, и громовый голос воскликнул: «Фриц! Старина Фриц!» – а крепкие руки схватили его в объятия.

– Эрнст, мальчик, неужто это ты, собственной персоной? Откуда ты взялся нежданно-негаданно?