Тринадцатое дитя

– С днем рождения, Берти.

Взмахнув подолом, я выбежала из дома в сумеречную весеннюю прохладу. Близилась ночь. Время тьмы, странных созданий, сотканных из теней, и лесных тварей с длинными лапами и зубастыми пастями. Я представила, что наткнусь на кого-то из них по дороге в сарай, и мое детское сердце забилось в тревожном предчувствии.

Кряхтя от усилий, я закрыла большую тяжелую дверь и пробралась к папиному верстаку в глубине хлева. Было темно, но я знала дорогу наизусть. Я нашла старую жестянку со спичками и зажгла масляную лампу. Тусклый золотистый свет озарил темные стойла.

Все ежедневные дела по хозяйству я завершила задолго до ужина и даже взяла на себя часть обязанностей Берти – вместо подарка ему на день рождения. Я знала, что врать папе нехорошо – мама вечно твердила, что нам надо оберегать себя от грехов, оскверняющих душу, хотя почему-то во время наставлений отвешивала подзатыльники только мне, – но, если бы я не сбежала, если бы пробыла в том радостном праздничном хаосе хоть на секунду дольше, я бы не выдержала и дала волю слезам. Ничто так не портило настроение родителям, как мои слезы.

С трудом удерживая лампу в одной руке, я осторожно вскарабкалась по шаткой лестнице в свою спальню на чердаке. Я ночевала в сарае с тех пор, как выросла из старой рассохшейся колыбели, в которой спали в младенчестве все мои братья и сестры. Для меня не нашлось места в доме. В комнате на втором этаже помещалось только четыре кровати. Дети спали по трое на одной койке, так что им и без меня было тесно.

Я набросила на плечи одеяло и уютно свернулась клубочком под мягким бархатом. Для меня оно было не просто красивой вещью, а единственным доказательством, что у меня и вправду есть крестный отец, что он однажды ко мне приходил и, возможно, когда-нибудь вернется.

А еще оно стало камнем преткновения между мамой и папой. Мама хотела продать его на рынке в деревне. Она утверждала, что за один только бархат можно выручить кучу монет, которых хватит как минимум на три года безбедной жизни. Однако папа решительно запретил к нему прикасаться и заявил, что мы точно не станем продавать подарок бога Устрашающего Конца, рискуя навлечь проклятие на семью.

Я провела пальцем по завиткам букв, вышитых золотой нитью – из чистейшего золота, как шептал в восхищении Берти. Буквы складывались в мое имя: ХЕЙЗЕЛ.

Это бархатное одеяло, разостланное на подстилке из колкой соломы, казалось чем-то странным в хлеву. Совсем не к месту в семье, где много голодных ртов и мало еды, много шума и ругани и мало объятий. Здесь оно было чужим и ненужным. Как и девочка, завернувшаяся в него перед сном.

– Ах, крестный, – прошептала я в темноту. – Может быть, уже в этом году? Может быть, уже завтра?

Я прислушивалась к ночным шорохам. Я ждала и всем сердцем желала, чтобы он мне ответил. Ждала, как всегда. Каждый год в эту ночь, в канун моего дня рождения. Все ждала и ждала. То забываясь тревожным сном, то просыпаясь от жутких кошмаров.

В полночь меня разбудили колокола храма богини Священного Первоначала в городке Рубуле на окраине леса. Один удар, второй, третий… восьмой и так далее, пока в ночи не затих звон двенадцатой ноты. Двенадцать. Полдень и полночь. Двенадцать месяцев года. Дюжина.

Я представила, как мои братья и сестры выстроились в ряд, от самого старшего к младшему. Все красивые, с лучезарными улыбками и сияющими глазами. Полный набор. Идеальное число. А потом появилась я. Щуплая, темноволосая, веснушчатая, лишняя, тринадцатая.

Колокола в храме отбили полночь, и следующий вдох я сделала уже восьмилетней. Я думала, что почувствую себя по-другому, но ничего во мне не изменилось. Совсем ничего. Я поднесла руки к лицу, растопырила пальцы и попыталась понять, не выглядят ли они старше. Я скосила глаза к кончику носа, надеясь, что веснушки исчезли словно по волшебству. Но нет, я ни капельки не повзрослела. Есть ли до этого дело богу Устрашающего Конца? Или ему все равно?

– Вот и прожит еще один год, вот и прожит еще один год, – пропела я себе под нос, уютно устроившись на соломе и бархате. В гулком сарае мой голос звучал еще тоньше обычного. – Ты стала на год старше, кричи «Ура!». Ты старалась и сделала что могла.

Я снова прислушалась. А вдруг крестный все же придет?! Но по-прежнему ничего не услышала.

– Ура, – пробормотала я и закрыла глаза.

Глава 2

УТРОМ В МОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ, когда мне исполнилось восемь, весь дом стоял на ушах. Мама готовила нас к поездке в Рубуле, куда прибывал король, совершавший традиционное паломничество по святыням.

Сказать по правде, в будничной жизни нам не было дела до королевской семьи: короля Марниже, королевы Орели, принцессы Беллатрисы и наследного принца Леопольда. Время от времени кто-то из возмущенных крестьян потрясал кулаками, выражая недовольство новым высочайшим указом или несправедливым налогом, учрежденным «этим горе-монархом», но в основном мы занимались своими делами и думать не думали о венценосных особах в далеком столичном Шатолеру.

Но раз в несколько лет, в начале весны, королевская семья отправлялась в паломничество по храмам и святилищам Мартисьена, где молилась богам о хорошей погоде, тучных стадах и обильном урожае.

Мама все утро досадливо цокала языком и сокрушалась по поводу нашей одежды, чумазых лиц и ужасных манер. Ее беспокоило, что мы не сумеем произвести благоприятного впечатления.

– Глупая женщина, неужели ты думаешь, что королева Орели тебя вспомнит? – усмехнулся папа, украдкой прикладываясь к фляжке, и прикрикнул на мулов, тянувших нашу повозку по извилистой дороге, которая вела вниз, в долину. – Да она на тебя даже не взглянет.

– Я хочу, чтобы вы знали, что однажды мы с ней вступили в приватную беседу, – заявила мама и принялась пересказывать историю, которую мы уже выучили наизусть.

Когда мама была совсем юной – не такой, как сейчас, а красивой, веселой и беззаботной девочкой, не обремененной ни мужем, ни многочисленными детьми, – она обратила на себя внимание королевы, тогда еще принцессы, и этот день стал самым счастливым и значимым в ее жизни.

В те времена королевский кортеж включал других лиц. Еще жили и здравствовали прежний король и его королева – ныне покойные, – их сопровождали в паломничестве по святыням наследный принц Рене, его молодая невеста – принцесса Орели – и его старший брат Бодуэн, внебрачный сын старого короля. Младших королевских особ повсюду видели вместе, они делили кареты и трапезы и всегда улыбались друг другу, всем своим видом давая понять, что слухи о непрестанных раздорах в семье Марниже – это лишь сплетни и выдумки злопыхателей.

Их карета остановилась на улице, где мама стояла в толпе, надеясь хоть мельком увидеть знаменитую троицу. Пока король с королевой посещали храмы, младшие августейшие особы разъезжали по городу и раздавали страждущим мелкие монетки – творили малые благодеяния, как того требовали жрецы богини Священного Первоначала. Принцесса, случайно оказавшаяся рядом с мамой, вложила ей в руку несколько медных монеток и пробормотала заученный текст с благословением и пожеланием благополучного года. А потом добавила от себя, что ей нравится мамина шляпка. Мама помнила об этой встрече всю жизнь. Папа же уверял, что принцесса забыла о ней в тот же день.

– Как думаешь, мама, ты увидишь ее сегодня? – спросила Матильда, повысив голос, чтобы ее было слышно за стуком колес.

Мама даже не потрудилась взглянуть в кузов повозки, где мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, как сельди в бочке.

– Я надеюсь. – Она величественно качнула головой. Бархат на ее шляпке давно истерся, от некогда пышных перьев осталось одно название, но мама хранила ее как зеницу ока и надевала на каждое королевское паломничество, надеясь на крепкую монаршую память. – Если мы доберемся до Рубуле, – сердито добавила она. – А то пока Джозеф нас довезет, королевский кортеж успеет вернуться в столицу.

Папа фыркнул и хотел возмутиться, но наткнулся на мамин колючий взгляд и счел за лучшее промолчать. Он лишь раздраженно тряхнул поводьями и прикрикнул на измученных мулов.

Когда мы приехали в Рубуле, улицы были запружены толпами собравшихся посмотреть на королевских особ, и мама велела, чтобы папа высадил нас до того, как отгонит повозку в кузницу. Нам надо было занять наиболее выгодные позиции для исполнения ее хитроумного плана.

– Значит, так, – наставляла она, торопливо раздавая нам разноцветные шляпы и чепчики, позаимствованные у соседей. – Они будут медленно ехать по улицам и раздавать милостыню. Как получите монету, бегите к следующей остановке. И не забывайте меняться друг с другом головными уборами.

Мои братья и сестры кивали, уже знакомые с порядком действий. В прошлом году Дидье ухитрился получить по монетке от Беллатрисы, ее тети и няни, меняя шляпы, жилеты и даже походку. Он еще долго хвастался своей идеей изобразить хромоту, когда ему выпал случай подойти к юной принцессе.

Я сама никогда не добывала монет. Мне было пять лет, когда королевская семья совершала свое прошлое паломничество, и я так боялась, что меня затопчут в толпе, что даже не пыталась подобраться поближе к каретам.

– Давайте-ка поторопитесь, – прикрикнула мама, разгоняя нас, как стайку воробьев. – Они уже на соседней улице!

Мы бросились врассыпную, чтобы выбрать удобные места в ожидании прибытия младших Марниже.

Берти схватил меня за руку и потащил в сторону аптекарской лавки чуть дальше по улице. Он не сомневался, что кто-то из королевской семьи обязательно там остановится.

– Почему ты так уверен? – хмуро спросила я.

Мне было жарко и неуютно в толпе. Раннее весеннее солнце палило с нещадной силой. Я почти ощущала, как под его жаркими лучами у меня на носу и щеках проступает еще больше веснушек. В два раза больше. В три раза больше.

Брат указал пальцем на знак, изображенный над дверью аптеки.

– Глаза Разделенных богов, – произнес он со всей серьезностью, на какую только способен девятилетний мальчишка. – Они наверняка захотят убедиться, что боги видят их добрые дела.

Я запрокинула голову. Нарисованные глаза были в трещинках, словно разбитые и склеенные по кусочкам, и смотрели в разные стороны, как будто держали площадь под неусыпным надзором. Под их немигающим пристальным взглядом меня пробрал озноб.

– Надеюсь, в этом году мне удастся добыть монетку, – прошептала я. – Если я снова вернусь ни с чем, мама меня отлупит.

– Не отлупит, – уверенно заявил Берти, будто знал, о чем говорит. В прошлый раз он добыл две медные монетки. – У тебя день рождения.

Я громко фыркнула. В утренней спешке никто из родных даже не вспомнил, что мне сегодня исполнилось восемь лет.

– При чем тут мой день рождения?

– Никто не станет лупить человека в его день рождения, – жизнерадостно объявил Берти. – Вчера я случайно пролил молоко. Это было последнее молоко. – Он пожал плечами. – И ничего не случилось. Потому что я был именинником.

– Как это ничего не случилось? Случилось! – пробормотала я, поднявшись на цыпочки и вытянув шею.

В дальнем конце улицы нарастала волна радостных криков. Из-за угла показалась золоченая карета, сверкавшая в лучах полуденного солнца.