Маша

– Заткнись, мразь!

Ненависть сестры была тоже вполне понятна. Отец любил больше добрую младшую дочь Машу, чем свою старшую гулящую дочь. Если он и пытался воспитывать Катю, как правильно нужно жить, чтоб тебя уважали, то у него это не получалось. Мама всегда защищала сестру от отца.

– Пусти ее, Катюша, – сказала мать, смеясь. Еще один стакан был выпит до дна. – Не марай об нее руки.

Сестра отвела взгляд от матери, отпустила мои волосы и сказала мне:

– Считай, тебе сегодня повезло, сестренка!

– Правда в глаза колет? – так же шепотом парировала я.

– Сдохни!

Сколько ненависти было вложено в одно короткое слово.

Я храбро встретила ее злобный взгляд и с гордо поднятой головой прошла в свою комнату, напоследок бросив:

– Дом проветрите. Дышать нечем.

С закрывшейся дверью улетучилась и моя уверенность в себе. Раздевшись, я повесила одежду на спинку стула и переодевшись в старый махровый халат, взяла полотенце, вышла из комнаты и направилась в ванную. Горячую воду нам отключили. Поэтому я с собой прихватила кипятильник, купленный отцом при его жизни.

После того, как я приняла ванну, я вернулась в свою спальню, облачилась в длинную ночную рубашку и оглядела свою убогую комнату: один стул, письменный стол, старый шкаф, да и железная кровать, – вот все, что имелось в моем распоряжении. Обои местами стали сползать и желтеть, краска на полу тоже облазила. В этой комнате, как и во всем доме, отчетливо были видны следы бедности. Отец, пока был жив, получал маленькую зарплату, и ту практически всю пропивала мама.

В моей спальне даже ковра не было. Катя после смерти папы его себе присвоила. Видимо того, что уже лежал в ее комнате, недостаточно. Мне зимой было жутко холодно из-за ледяного пола и старых продуваемых окон. Спасали только носки, которые я себе вязала из ниток распущенных старых свитеров. И несколько слоев одежды на тело.

Сев на скрипучую кровать по-турецки, я приподняла подушку и вытащила из-под нее мою сокровенность, старую потертую тетрадь, служащую мне дневником моих мыслей. Я открыла его и стала писать строчки о душевных муках. Описывать очередной день боли и разочарования в жизни. Если бы кто-то однажды его открыл и прочитал хотя бы одну страницу, он бы пришел в ужас от таких эмоций, и предшествующих им событий. Еще я любила писать стихи, мечтала стать певицей и самой их спеть. Воплотить в жизнь и дать голос всем переживаниям через песни. Только в них бы никто не услышал радости. Хроническая боль, печаль и грусть.

Я мечтала о крепкой семье, о любящем и заботливом муже, но я прекрасно понимала, какая судьба ждет меня в дальнейшем. Я была не того слоя общества, чтобы думать о приличном муже и тихом семейном счастье в будущем. В нашем городке мою семью знали все. И вряд ли кто-нибудь загорелся бы желанием с нами породниться. В моем случае мне оставалось надеяться только на себя. К счастью, я была далеко не глупа, прилежно училась. Единственное, чего мне не хватало, это храбрости и смелости.

Возможно, потому что меня всю мою недолгую жизнь угнетали и подавляли. У меня было два пути. Добиться всего самой, вырваться из этого ада, что вряд ли в моем случае. Нет у меня волевого характера и целеустремленности. Выбили. Если был бы жив отец, то шанс еще был бы. И второй вариант. Просто сойти с ума. Жить в своем "одиноком мирке". Глубоко внутри себя. Что вполне вероятно. Уже тогда я выбрала роль жертвы.

Закончив описывать тяжелые впечатления дня и набросав еще один слишком грустный стих о нелёгкой судьбе девочки-подростка, я снова спрятала дневник под подушку, и села заучивать конспекты.

К одиннадцати ночи я справилась, и легла в постель. В доме стало тихо. Видимо мать уснула, а старшая сестра, как обычно, отправилась в ночной разгул.

Мне снова снился жуткий сон, который периодически повторялся.

Полночь. Особняк. Высокий черный забор. Женщина в черном. Она медленно шла по длинным коридорам своего огромного, холодного и пустого дома, и черный шлейф ее длинного платья мягко шуршал по полу. Ярко-красные обои и лунный свет в больших окнах создавали кровавую декорацию. Мне было очень страшно, но я шла за ней, оглядываясь по сторонам, как будто боясь увидеть в окнах призраков прошлого. Меня пробивала дрожь. Она поворачивала ко мне голову с бледным лицом, и пальцем манила за собой. Ее длинные густые черные волосы развивались на ветру, который врывался в открытые, настежь, окна. Ее дикий смех гулко разносился по пустым коридорам. И каждый раз я не могла разглядеть ее лицо. Оно, будто бы, расплывалось и было таким нечетким. Только бледность, черные пустые глаза и алые губы. Она звала меня:

– Идем, идем со мной… Я покажу их тебе… Всех… Они все там… Они ждут меня… Тебя… Нас! Идем…

– Кто вы? – спрашивала я ее вновь и вновь. А в ответ она лишь смеялась. Безумно. От ее смеха моя кожа покрывалась мурашками. Так сильно хотелось зажать уши, чтобы никогда этот смех не слышать.

И тут же чей-то настойчивый злой шепот мне отвечал вместо нее:

– Проклята! Жди! Моя месть идет. ОН придет за тобой! Всегда нужно платить по счетам. Ты проклята!

От страха я закрывала руками глаза. И тогда меня оглушала тишина. Я опускала руки и смотрела по сторонам, но уже никого, кроме меня, в этом жутком черном доме не было. Только дыхание. Тяжелое. Злое. И мурашки по спине. Как будто сотни невидимых глаз смотрят мне в спину. Ненавидят меня. Тянут ко мне руки. Хотят убить. Я кричу.

И тогда я просыпаюсь в холодном поту. В который раз.

За окном мягко светит луна. А мне хочется выть. Меня трясет, как в лихорадке. "К чему этот сон? Что он за собой несет? Что хочет сказать? Что я живу в вечном страхе? Это я и так прекрасно понимала. А так же и то, что это ещё не все. Интуиция вопила, что это скрытая угроза. Что-то страшное должно случиться. Это перевернет всю мою жизнь. И либо я погибну, либо выживу, но кем после этого я стану?".

Я закрываю глаза, шепчу про себя молитву и снова проваливаюсь в сон. К счастью, уже без сновидений.

Глава 2

Март, 1993 год

В техникум я пришла, как обычно, за полчаса до первой пары. Идти до него от моего дома пять минут, но я приходила раньше, чтобы у меня было время пообщаться с друзьями. В центральном зале здания стояли все мои одногруппники и улыбались. Они ждали меня, заранее подготовившись. Как же я их обожала! Всех до одного.

– С Днем варенья, Машуня! – прокричали они хором.

Посыпались поздравления. Семнадцать лет – прекрасная дата! Взрослая жизнь только начинается и все у тебя впереди. Я улыбалась со слезами на глазах. Каждый год мои друзья дарили мне подарки. И каждый год мои подарки уничтожались сестрой. В этот раз я твердо решила, что бы мне не подарили, я это сохраню на долгую память.

Исключительно для друзей в этот день я решила одеться по-особенному. Яркое легкое платье по колено, туфли сестры на низком квадратном каблучке, пропажу которых она даже не заметит, так как ее ухажёры постоянно заваливают ее подарками и деньгами.

Длинная коса была перекинута через плечо. Да простят меня преподаватели! Я не знала, то ли плакать, то ли смеяться от радости. Все одногруппники были для меня родными людьми. Моим плечом в трудную минуту. Вперед вышел Димка с большой игрушкой.

Наша группа была самой веселой и дружной. Но Димка был прародителем веселья и развлечений. Высокий блондин, с темно-синими глазами, он мог в минуту вскружить голову любой девчонке.

И я была не исключение. Я влюбилась в него, как только уведела его в первый раз. Сходила по нему с ума. Писала о нем стихи. Засыпала с мечтой, что однажды я стану его девушкой. Мы будем долго гулять по городу, держась за руки, сидеть в кафе или зажигать на дискотеках. А в будущем я стану ему заботливой и верной женой и рожу двух синеглазых детишек. В моих мечтах я четко видела, как сестрица рвет на себе волосы от зависти, а мать меня проклинает.

Первая влюблённость никогда не забывается, она просто уходит глубоко в сердце, и ты помнишь лишь только о том, что был такой парень или девушка, от которого сердце замирало и на лице появлялась глупая улыбка. Но не буду забегать вперед.

Я смотрела влюбленными глазами, как Дима приближается ко мне. Куда мне до его девушки! Он сменил уже не одну подружку, а я даже, элементарно, целоваться не умела. Да и стыдно было признаться, что меня еще никто не целовал.

Димка подошел ко мне и с торжественной улыбкой вручил от всей группы большого розового плюшевого мишку.

– С днем Рождения, Машка, – с улыбкой сказал он, обнял меня за плечи, наклонился и поцеловал в щечку.

Я подняла на Диму затуманенные от слез глаза, в которых не смогла скрыть обожание. Он не торопился убрать руки с моих плеч, а я не торопилась отвести от него взгляд.

Возможно, он и был ко мне неравнодушен, но скрывал это. Поэтому я не была твердо уверена, что он испытывает те же чувства ко мне, что и я к нему. А верить в мечту – это жить самообманом.

– Спасибо, Дим, – прошептала я.

Он снова мне тепло улыбнулся, и я засмотрелась на его губы.

– Давай сегодня после пар немного прогуляемся? – предложил Дима.

Я очень уж поспешно кивнула:

– Давай.

– Я хочу, чтобы этот день тебе запомнился навсегда, – его рука мягко скользнула по моей щеке, и я покраснела.

Не успел Дима отойти в сторонку, как все одногруппники по очереди принялись меня обнимать и поздравлять. Таких теплых и искренних пожеланий я ни от кого прежде не слышала. Слезы удержать было трудно, да я и не смогла бы их сдержать. Они текли сами. Не находя слов, я крепко обняла каждого дорогого мне человечка из нашей группы и повторяла, как молитву: спасибо, спасибо, спасибо. Ребята прекрасно знали мою семью и относились к этому с пониманием. Хотя для многих подростков ситуация, которая была у меня в семье, могла бы послужить поводом для глумления. Я же обожала нашу дружную компанию, а ребята отвечали мне взаимностью.