Мысли моралиста. Дополнение к роману Целомудрие миролюбия

Разве слово – христианин для самоопределения верующего человека не самодостаточно? Мне думается оно вполне достаточно и никаких дополнений не нужно. Но люди выдумали лишние слова, которые не объединяют людей, но разделяют. Такие слова как: православный, католик, протестант, лютеранин, и другие. Это также глупо, как к слову человек добавлять: русский, американский, китайский, немецкий и т. д. А впрочем, так и поступают.

31

Нужно понимать, что любое предание, патриотическое или религиозное, выдумано власть имущими для некой своей выгоды, потому что всякое предание они возводят в ранг закона и непреложной истины.

32

Церковь должна быть Христовой, а не церковью государственной.

33

Причастие мудрости Христовой, кое есть любовь ко всем людям, это моющее средство для души. Причастие омывает душу, смывая с очей копоть и сажу.

34

Когда одни говорят, что они ведают Божью волю, следуют ей и что именно их таинства благословлены Богом. Это звучит так, будто они получили лицензию на Бога и на Его волю и потому распоряжаются Им по своему усмотрению. И якобы, все те, кои желают делать то же самое, не имеют на то право, не имеют лицензию. Мне же думается, Бог участвует в жизнях всех людей, а не в жизни какой-то определенной группы, или народа.

35

Внеконфессиональный христианин – это тот христианин, который верует в Иисуса Христа и усматривает в учении Христа целомудрие и миролюбие, и следует тому учению, живя целомудренно и миролюбиво.

36

Я христианин, и потому я предатель родины. А если я не христианин, то я всё равно предатель родины, потому что я пацифист. Но предатель я по государственным законам, себя же я предателем не называю. Или же я знаю, что предаю войну, насилие, милитаризм и всё другое зло, которое мне противно. Я предатель с точки зрения зла.

37

Есть представление людей об общем аде и об общем рае. Но я противлюсь сему верованию, ибо не желаю, чтобы другие души страдали. Потому представляю, что ад существует только для меня одного, ад это муки моей совести, потому представляю рай для всех.

38

Читаешь старые богословские книги, в каждой из которых упоминаются так называемые еретики, которые почитаются злодеями и вредителями. Пишут оные книги люди, чья вера приобрела государственную и общественную поддержку, потому почитают себя победителями. Но в Евангелии говорится о том, кого гонят и проклинают, те и есть истинно верующие, ибо люди их не приняли. Своим гонением все эти писатели только отвращают от той веры, которую они проповедуют.

39

Люди, называющие себя верующими, верят в то, что мир грешен, потому якобы, и ты не отказывайся от войны и от солдатчины. Они оправдывают своё зло тем, что мир грешен. Но это плохое оправдание. Также может сказать алкоголик или блудник, якобы он пьет вино или же спит с женщинами, потому что мир грешен. Так может быть не мир грешен, а вы грешны, и даже не пытаетесь отказаться от греха и тем самым изменить весь мир.

40

Когда я заявляю, что я не православный, меня немедленно обвиняют в гордыни, потому что я не так думаю, не так рассуждаю, но лучше бы вовсе не думал и не рассуждал, но жил бы как писали святые отцы. Но послушайте, как рассуждают православные. Они заявляют – протестанты плохи, они не так думают, католики плохи, и все другие верующие, особенно сектанты, мы лучше их, умнее всех, только мы православные знаем истину. И разве это не гордыня? Это высокомерная гордыня.

41

Проповедь ненасилия Христа доказывает Его божественность. Ведь Он заповедует то, что людям не нравится, ведь они хотят защищаться насилием, хотят создавать армии, воевать, убивать, господствовать над другими, хотят покорять земли и народы. А тут Бог говорит им, что сие плохо, грешно. И в этом Его божественность. И многое другое заповедует, к чему люди столь привыкли, от чего им столь трудно отказаться.

42

Если человек охотно пьёт вино, спит с женщиной, ест мясо и воюет, называя это защитой чего-либо или кого-либо, и при всём этом называет себя христианином, то язычник или иноверец, поступающий точно также ничем не отличается от этого “верующего”. Единственно только обряды разные совершают, но живут одинаково дурно.

43

Истина в добродетельной любви.

44

Безбожник – плохое, грубое слово. Просто есть дети, которые знают, кто их Отец и они любят Его. И есть дети, которые не хотят знать об Отце и отвергают Его. Однако любовь Отца распространяется на всех Его детей в равной степени.

45

Чтобы кто ни говорил, а заповедь Христова – не судите, опровергает и запрещает любую анафему и отлучение, изгнание и любое обвинение в еретичестве. Но подобно тому, как собрание первосвященников осудило Христа, так и православные или католические первосвященники также собираются и судят. И это что угодно, но не христианство.

46

Заповеди Христовы не запрещают, а наоборот разрешают людям быть миролюбивыми пацифистами и целомудренными девственниками.

47

Человек вправе называть себя христианином, даже если общество с тем несогласно. Общество наивно думает, будто только оно имеет право вручать людям разрешение на причастность к чему-либо. Христианин это тот, кто верует во Христа и стремится жить по Его заповедям. А конфессиональное разделение придумано людьми для отстаивания своих политических и материальных интересов.

48

Безусловно, церковная цензура по-прежнему жива и действует. С благословения церкви ты можешь изучать только то, что соответствует учению церкви и её преданию и традициям. Так книги о Льве Толстом очень скучны, только вскользь упоминаются его воззрения, например о непротивлении злу силою, ведь если написать о том много, то это будет выглядеть как пропаганда. Пацифизм в православии и католичестве, словно под запретом, как в церковной, так и в государственной среде.

49

Когда я впервые прочёл Евангелие, а затем ещё несколько раз, не зная о церковных догматах, я познал и нашел для себя в Евангелии два важнейших догмата, которые для меня стали превыше всего. Назову их так – догмат целомудрия (девственной жизни) и догмат миролюбия (догмат мирной жизни). Оные догматы действительно попираются везде и всюду, даже самой церковью, особенно государством с её военщиной и призывом к повышению демографии, чему и церковь охотно потворствует. Я же, имея свою личную веру, отдельную от веры церковной и веры государственной, готов мирно творчеством защищать свои догматы, ибо для меня они являются главными в моей вере, тогда как всё другое может быть истолковано по-разному.

50

Молящегося человека можно сравнить со сломанным телефоном. Человек хочет пообщаться с Богом, говорит Ему, чувствует, что Бог всё слышит, но не отвечает речью. А все, потому что сам молящийся человек сломан, повседневная суета и греховность ломают человека, делают его неспособным услышать глас Божий. Но, не теряя надежды, юноша каждодневно молится Богу, также не слышит ответ, и кажется, давно бы бросил это дело, однако чувство, что его слышит Бог, не покидает юношу, отчего и не прекращается молитва человеческая.

51

Мне говорят, что молитва общая общественная, лучше молитвы личной уединенной. Однако молясь в уединении, я точно знаю – какому Богу я возношу молитвы. Тогда как в обществе я точно знаю, что моё представление о Боге не соответствует общественному видению. Я вроде бы нахожусь среди людей, и слышу моление о властях и воинстве, и дополняю от себя – вразуми их Господи, пусть они оставят своё злое дело, да не будет более ни властей, ни воинства. В то время как общество молится иначе. Богу, в которого я верую, противны и воинство и всякая власть земная. Мне не нужны традиции восхваления зла, у меня есть своё личное отношение, мнение. И разве в таковой разобщенности мировоззрений может быть единение во Христе?

52

Дело в том, что мне даже не нужно отрекаться от Бога, того ветхого мстительного Бога, которому необходимо воинство и ад, в коего верят многие люди и церковь в большинстве своем. Ибо я никогда не верил в такого Бога. Но я всегда веровал и верую в Бога Миролюбца, от которого я никогда не отрекусь. Для поддержания моей веры мне не нужны ни чудеса, ни таинства, никто не нужен, ибо вера это личное отношение одного человека с одним Богом. И ни церкви, ни власти земной не должно вмешиваться в эти отношения человека с Богом. Они не могут навредить этим отношениям, не могут разлучить человека с Богом. Если конечно, сам человек не пожелает вручить свою веру в руки посредников. Поэтому все эти отлучения, анафемы, обвинения в еретичестве, они произносят для себя, причем впустую. Они как дети собрались в кружок, и собрались не за, а против кого-то, и вот давай обзывать мальчика нехорошими словами, думая тем самым навредить ему. А мальчик видит это собрание глупцов, завистников и лгунов, думающих, что они есть общество и потому вправе судить, клеветать, обзывать. Они не понимают, что мальчик вполне может жить и без их общества, и жить хорошо, без их военных игр, брачных игр и театральных постановок.

53

Нынешнее время всё же лучше прежнего. Сейчас я могу увидеть то, как христиане с разных вероисповеданий собираются вместе и говорят о добре, нисколько не ссорясь и не ругаясь. И я могу верить так, как пожелаю верить. А в прежние времена мудрец Лев Толстой рассказал людям о своей вере, желая жить по-христиански, желая жить спокойно и мирно со всеми, он пожелал верить так, как посчитал нужным для себя верить. Но веротерпимости не было в обществе и потому оно ополчилось на него, мучило его, все эти встречи, письма, целые ответные книги, брошюры, статьи и постоянное осуждение – ты якобы веришь неправильно, не так как мы, мы истинно веруем, а ты ошибаешься, и так далее, всевозможные сетования. И эти мучители называли себя христианами. Как и Лев Толстой называл себя христианином. В этой ситуации христианство я вижу в нем, ведь он действительно говорил о добродетели, осуждал грех, боролся с преступностью мира сего, с помощью слова, а не насилием. А те, кто за ним бегал, желая образумить, разуверить его, похожи на музейных работников, которые сдувают пылинки с догматов и канонов, и шипят на всех, как бы те не повредили эти экспонаты старины. Они видели лишь это незначительное в его сочинениях, а главным было вовсе иное.

54

Когда Лев Толстой указал на то, что христиане позабыли о заповеди Христовой о ненасилии и непротивлении, о заповеди миролюбия, церковь ответила ему на это целыми книгами и статьями о том, что он якобы неправ и пацифизма в православии вовсе никогда не было, но воинство всегда почиталось. Смотря на всё это, понимаешь, почему в двадцатом веке церковь стала никому не нужна и почему сейчас пустеет, потому что она отвергает самое важное, что есть в христианстве – миролюбие. В человеке возникает противоречие между Евангелием и церковной проповедью, которой быть не должно, но из-за того что церковь такова, и возникают подобные противоположности. Однажды для миролюбивого мира она станет бесполезна и даже вредна. Церковь всё ищет своих врагов вне церкви, на самом деле церковь сама себя губит, она самолично совершает над собой медленное самоубийство.

55