Ты слышишь?

– Согласен, – пробубнил он. – Смотреть здесь особо нечего. Но…

…и персонал в их столовой далеко не тот, на который засматриваются. Только старые бабули, с красными блестящими лицами, и шофер, доставляющий продукты. И того весь экипаж человек пять. И все же Роме было интересно узнать, как и чем занимаются эти люди за закрытыми дверями камбуза: места, куда никого из учеников не пускали.

Рома шагнул ко второй двери. Она была так же приоткрыта, как и все остальные, словно специально ждала его в гости. Он толкнул дверь от себя, и остатки света проникли внутрь небольшого помещения. Рома разглядел высокие шкафы с посудой и другими кухонными принадлежностями. Тазы с ложками, вилками, половниками были воткнуты в небольшую приспособу под шкафом. Над ними располагались тарелки. А над тарелками чайники. И того и другого было так много, будто здесь обедало несколько спортивных интернатов.

Рома вошел внутрь, нащупал выключатель и нажал на кнопку. Комнату залил яркий белый свет. Теперь у него не оставалось вопросов по поводу предназначения этого места. Посреди помещения стоял большой агрегат, по которому тянулась длинная конвейерная лента с уступами под тарелки. С задней стороны лента уходила под резиновую занавеску, с передней высвобождалась из-под пластикового купола. По обе стороны от агрегата стояли тазы, доверху наполненные жидкостью. В них лежала посуда, как подумал Рома, для дезинфекции.

Он покрутился вокруг посудомоечной машины, позабыв о голосах в своей голове. Здесь было тесновато, даже если работать одному. Еще Роме не нравился резкий химический запах. Он подозревал, что так пахнет жидкость в тазах. Никуда от нее не деться. По крайней мере, кроме химии и сырости здесь больше ничем не пахло. Вентилятор над его головой молчал. С лопастей свешивалась паутина.

Рома опустил глаза на посудомоечную машину, и снова обратился к звукам.

«Они здесь», – понял он.

Больше всего его удивляло то, что, как бы он не приближался к своей цели, звук все равно не становился громче. И эта мысль заставляла его задуматься. Куда он вообще идет, и что хочет увидеть?

Рома покрутил головой, вслушиваясь в пение голосов. Украдкой он чувствовал, что источник звука находится где-то рядом. Но из посудомоечного цеха вела всего одна дверь и одно окно. Окно было закрыто на замок, а дверь… Он только что через нее прошел. И все-таки звук был здесь.

Рома уже собирался прослушивать стены, когда ему в голову пришла идея сесть и послушать пол.

Жители холмов знали одну тайну своего мира. Звук гораздо лучше слышен в низинах или на вершинах, нежели на склонах. Рома не знал, каким образом это отражается на его задаче, но он сел, прислушался и вдруг понял, что слышит лучше. Впервые за столь долгий период, тона голосов стали громче. Хотя и не настолько, чтобы он мог распознать в них слова. Дети пели, словно из-под пола.

Озадаченный мальчик почесал затылок. Он вновь подумал о благоразумии своего поступка. Если сейчас в цех зайдет одна из старух с красным блестящим лицом, ему несдобровать.

Рома провел ладонью по лбу. Ему показалось, что звуков стало несколько. Одни летели из-под пола, другие со стороны двери. Он закусил большой палец, наслаждаясь не то вкусом, ни то холодом своей руки, и вдруг под посудомоечной машиной увидел люк. Железная решетка была немного приподнята. Рома посчитал это мистическим, и к мурашкам на коже добавилась дрожь. Он уже не чувствовал в себе прежний азарт. В его голове возник образ обмана. «Какого черта здесь происходит?» – спрашивал он у себя.

«Они исходят оттуда, – отвечало ему подсознание. – Из-под люка».

Рома вытянулся, контролируя тени возле входной двери. Камбуз был по-прежнему пуст. Но так будет не долго. Кто-то рано или поздно явится сюда и спросит, что он тут забыл. И пока этого не произошло, Рома нырнул под посудомоечную машину. Он хотел лишь одного. Убедиться в том, что звуки исходят из-под пола.

Посудомоечная машина была громоздкой и низкой. Мальчишке пришлось сложиться в три погибели и ползти на коленках. Он поблагодарил старух за чистоту полов. Благодаря ним, он не испачкал брюки и белую рубашку. Достигнув люка, Рома сдвинул решетку в сторону и уставился в непроглядную тьму. Он ничего не видел. Но слышал. Из четырехугольного проема наружу поднимались всего две вещи – хор детских голосов и запах кухонных нечистот.

– Это же обычная канализация! – не поверил он.

Чуть позже он поймал себя на мысли, что канализационный люк – вполне логичная вещь в посудомоечном цехе. Вопрос заключался в другом. Как в него попадают эти звуки?

Рома достал из кармана телефон, включил фонарик и заглянул вниз. Свет был рассеивающим и слабым. Он так и не увидел дна, но как только фонарик включился, тон голосов стал меняться. Сквозь пение просачивались отвратительные вопли. Рома крутил фонариком по углам до тех пор, пока детские голоса не превратились в душераздирающий визг.

«Что происходит?» – спрашивал у себя Рома, а визг несся вперед, как поезд. Все громче и громче, будто кто-то рвал металл. Вскоре от притягательного пения не осталось и следа. Из колодца исходил шум, от которого кровь становилась в жилах. Рома чувствовал, как его голова медленно сползает с плеч. Его охватывал чуждый страх, точно пол под ним проваливался, и он летел в Преисподнюю.

Он выключил фонарик и отполз от люка.

Голоса умолкли. Вокруг стало невероятно тихо, и он услышал, как стучат его зубы. Рома уперся головой в балку посудомоечной машины, поджал под себя колени, и просидел так около минуты. Его глаза ничего не видели, но пальцами рук он ощущал, как по полу ползет холод.

Холод, который поднимался из канализации, где существовало нечто необъяснимое. Оно имело голос, и, возможно, что-то еще, но Рома не знал, что. Он открыл глаза, и увидел, как над колодцем дрожит воздух. Свет флуоресцентных ламп почти не попадал под посудомоечную машину. Здесь скапливались тени. Рома толкнул люк на место. Решетка закрыла половину. Дрожащий воздух, под стать ей, сместился вправо. Рома выполз из-под машины. Урок подходил к концу, и он очень хотел в туалет. На этот раз по-настоящему.

Глава третья

Дорога на Кабахаха

Пятничным вечером Мария Александровна смотрела капитал-шоу «Поле чудес». С тех пор, как ее муж ушел к другой женщине минуло много лет, но по сей день она помнила, что их последний скандал случился в тот момент, когда Леонид Якубович открывал букву «у» на квадратной доске. Тех букв в слове оказалось целых три, и именно на три буквы послал ее муж, перед тем, как окончательно исчезнуть из семьи. Теперь капитал-шоу «Поле чудес» влияло на нее подобно жестокой ностальгии. С одной стороны передача отключала ее от школьных передряг, с другой напоминала о несправедливой жизни.

Она включала телевизор каждую пятницу и замечала, как старел Леонид Якубович, и расцветала сцена вокруг него. Через полчаса ее мысли погружались в семью, и она думала о проблемах, по большей части связанных со старшей дочерью. Не такой хотела ее воспитать Мария Александровна, какой она росла. Основную вину она, конечно, на себя не брала. Виной был разгульный отец, чьи гены передались дочери почти со стопроцентным совпадением. И сколько сил и времени Мария Александровна потратила на ее перевоспитание, уже не сосчитает никто не свете. Все стремление поставить девочку на правильный путь почему-то уходило в никуда. Матери не помог ни опыт, ни усердие, ни молитвы.

В две тысячи семнадцатом году Диане исполнилось восемнадцать. Пять лет назад, когда у нее появился первый мальчик, Мария Александровна тревоги не била, считая это естественным этапом взросления. Но к восемнадцати мальчики стали меняться, как вагоны товарного поезда. Мария Александровна даже не могла запомнить их имена, настолько быстро они менялись.

Начиная c девятого класса, домой Диану регулярно кто-то подвозил. В свою молодость, как вспоминала Мария Александровна, ее посещала большая удача, если с уроков второй смены какой-нибудь учитель проведет ее пару кварталов. Дочку же подвозили весьма симпатичные машины. Кто в них находился, она не знала, и Диана не особо распиналась перед матерью на счет своих новых знакомств. Единственное, в чем была уверена Мария Александровна – те парни были не из семьдесят седьмой школы. Потому что там она знала всех и каждого, включая пап, которые ходили на родительские собрания один раз в год.

Не стоит скрывать, что семья Фетль уродилась спортивной. Диана оказалась способной баскетболисткой. Девочку брали играть за старшие классы с четырнадцати лет. Она была не высокого роста, но ее быстрота, реакция, перемещение и точные броски быстро вывели из тени обычной девочки на первые места в основных составах команд. В девятом классе Диана была лучшей, и старшие девочки, которые так же тренировались с ней в спортивной школе, прозвали ее Даяной. В честь Даяны Таурази, выступавшей тогда за УГМК. В десятом классе, один из ее кавалеров подарил ей именную майку знаменитой баскетболистки, и прозвище приелось окончательно.

Но, несмотря на успехи своей дочери в баскетболе, Марию Александровну не покидало чудовищное беспокойство, как бы один из ее кавалеров, коих к десятому классу уже было столько, что и не пропихнуться, преждевременно не наследил на ее репутации. За свой позор она не боялась. Только за дочь. Только за ее будущее. Только за то, чтобы все было хорошо.

Как догадывалась Мария Александровна, Диане было на это плевать. С тех пор, как она поступила в институт, своими тренировками она больше прикрывалась, нежели их реально посещала. А что еще остается делать девушке в восемнадцать лет, если мама отказывается отпускать ее гулять? Конечно, говорить, что идет на тренировки, которые почему-то для женской команды начинались в восемь часов вечера, а потом… Диана приходила к одиннадцати. Точнее, ее привозили к одиннадцати. И вид у нее был помятый, словно все это время она просидела в тесном шкафу.

На тренировки Диана ходила в соответствующем виде. Она никогда не красилась, как кукла, не носила коротких юбок и не ходила на высоком каблуке. Зато она любила носить обтягивающие легинсы. Порой Марии Александровне казалось, что легинсы слишком обтягивающие, чтобы считать их за штаны. Но она не делала дочери замечания. В конце концов, жизнь катится, и в моде уже совсем не те вещи, что они носили в восьмидесятых. И юбки тоже сейчас не такие. А про нижнее белье и говорить не приходиться. Вся современная мода строилась таким образом, чтобы девушка была как бы голой и одетой одновременно.

Вот и сегодня, в восемь часов вечера, Диана собралась на тренировку в черных легинсах, настолько тонких, что можно было распознать контур ее трусов. Она накинула куртку и шапку, и вид ее без труда достиг спортивного. Кроссовки Диана надевала на голую ногу. Она не носила носки в спортивную обувь. Она вообще почти не носила носки, ограничиваясь колготками там, где этого требовали обстоятельства. И с порога она обычно кричала маме: «Пока!». Но сегодня Мария Александровна словно поймала искру. «Поле чудес» для нее закончился, и, точно старые тараканы, из углов ее памяти вылезли машины, на которых девочка возвращалась домой, и мальчики, с которыми она видела свою дочь.

Мария Александровна подошла к двери в тот момент, когда Диана обувала первый кроссовок.

– Во сколько вернешься? – как бы между тем, спросила она.

– Как всегда, – ответила Диана, не поднимая головы.

– Как всегда, это во сколько?

Диана оторвалась от кроссовка и посмотрела на мать так, будто та несла несусветную чушь.

– Во сколько я обычно возвращаюсь, ма?

– Было бы неплохо, если бы ты приходила к десяти.

– Для тебя было бы неплохо, если бы я вообще не уходила из квартиры. Сидела бы в своей комнате, как собачка на цепке, и учила математику.

– Я так никогда не говорила.

– Но ты всегда имеешь это в виду!

– Тебе не кажется, что ваши тренировки проходят в слишком позднее время?

– Мы это уже обсуждали, – Диана потянулась за второй кроссовкой.

По ее движениям Мария Александровна уловила, что дочь хочет исчезнуть. Весь разговор она затеяла с одной целью. Она хотела узнать от нее правду, ходит ли она на тренировки или гуляет где-то с мальчиками. Но глядя, на то, как лихорадочно девочка натягивала обувь, и как резко обрезала всякие попытки общения, Мария Александровна сделала, вывод, что вскрывать карты не стоит. Не стоит вообще спрашивать об этом вслух.

Диана много врала с детских лет. Точь-в-точь, как ее папа на протяжении всей молодости. Даже если ее догадки по поводу мальчиков окажутся верны, все равно дочь ей не сознается. Будет твердить, упорствовать. В итоге они снова поругаются, не будут разговаривать недели две, и все станет только хуже. Поэтому Мария Александровна решила отступить.

Но ненадолго.

– Ну-ну, – протянула она, дождалась, пока Диана зашнурует кроссовки и повернется к ней задом.