Рехан. Цена предательства

Облегчение не наступило. После всего увиденного его охватило полное безразличие. И страх, цепенящий страх. Так не должно быть. И я не должен здесь быть. Где угодно, но только не здесь. Что я тут делаю? Если там, у крыльца, еще можно было что-то сделать, поправить ситуацию, то здесь, когда действо уже свершилось, не было никакого смысла вмешиваться. Сознание молчало, замолчали и голоса внутри. Только комок бессильного страха переваливался внутри, заливая конечности парализующим током.

Вяло перебирая ногами, Пашка побрел прочь. Наткнувшись в темноте о камень, полетел вниз, испачкал руки и колени. Не оттираясь, пошел дальше, уходя от этого жалобного плача, умоляющего голоса и раскинутых грубо ног.

Сзади послышался шум. Олег тащил за собой слабо упирающегося товарища.

– Ну, еще же не все, Олежа, – говорил Петеля, – можно еще бы попалить. А потом, глядишь, и сами бы, а?..

– Тьфу, – Олег сплюнул, нашаривая сигарету из пачки в кармане рубашки, – охота тебе эту плаксу дрючить? Все удовольствие нахрен. Пахе даже, вон, хреново стало, да, Паха?

Пашка отмахнулся и пошел дальше, по направлению к кварталам, где жил.

– Пах, ты че, куда собрался? – удивились сиамцы, – айда в зал, там сейчас самое веселье начинается. И на нас телки найдутся.

С трудом сдерживая новые позывы тошноты, ничего не отвечая и не оборачиваясь, Пашка брел по тротуару в сторону своего дома.

Неподалеку от дискотеки припарковались две легковые машины. Грохотала музыка, слышался пьяный смех девчонок и басистый хохот парней. Когда Пашка проходил мимо, под ноги ему полетела пустая бутылка, прокатилась у ног, не разбившись, и с тихим шуршанием спряталась в траве у дороги. Пашка прошел, не взглянув в ту сторону. В спину ударил издевательский смех.

Утихший было дождик снова начался, закрапав по склоненной стриженой голове ласковыми капельками уже почти летних слез.

***

Осторожно перевернулся на другой бок. Вроде уже не так больно. И тошнить перестало. Слава Богу, хоть перекусили. Пашка взглянул на отвернувшегося от них Ахмета почти с благодарностью. Только вот душно, блин… И вообще, хреново-то как, все хреново… По заслугам, наверное. Пашка вновь вспомнил об Иванке.

Он не зря казнил себя все это время. Как потом выяснилось, Гоблин проявлял свои садистские наклонности еще очень долго. Только под утро она нашла в себе силы дойти до дороги, где ее подобрал кто-то из ранних водителей и отвез в больницу.

Иванка была в глубочайшем психическом шоке и не подпускала к себе даже убитого горем отца. Выяснилось, что у нее были повреждены внутренние органы и занесена инфекция. На четвертый день девушка впала в кому и к концу следующей недели тихо угасла в отделении реанимации. Местные врачи лишь развели руками.

До того, как ее вывезли, много народу приходило к больнице, хотя, кроме родителей, туда никого не пускали. Много ребят из школы, из разных классов, спрашивали, чем они могут помочь девочке.

В то время Пашка тоже один раз пришел к окнам, где находилась Иванка. Больше приходить не имело смысла. Пришел один и с наступлением темноты, чтобы никто не мог его видеть. На душе было мерзко.

И это мерзко оставалось с ним на все оставшееся до конца учебы время. А может, стало постоянным спутником. Несколько мучительных недель он вынужденно посещал консультации и уроки, без которых было немыслимо сдать экзамены. Из дома выходил лишь на тренировки, причем старался тренироваться один и наотрез отказывался от всех соревнований. В конце концов тренер только раздосадовано махнул рукой, с сожалением глядя, как его лучший ученик молча тренируется один, в стороне от всех.

Гоблина посадили через несколько дней после случившегося.

Сразу же после сдачи экзаменов и получения аттестата Пашка бросился в военкомат, уговаривая отправить его в армию прямо сейчас же. Чем вызвал подозрение у повидавшего призывников военкома.

Призыв, правда, уже кончился. В конце концов в военкомате вняли его просьбам – на фоне косарей и больных, дистрофичных в массе своей подготовленный спортсмен Павел Пашков смотрелся идеально. Ему самому позволили выбрать войска, Пашка без раздумий попросился в спецназ. Туда, где труднее, тяжелее и… подальше от ставшего ненавистным городка.

До осени он уехал в соседний областной центр, где работал грузчиком и разнорабочим, а осенью с первым же призывом убыл.

…Поведение охранника вдруг изменилось. Он угрюмо встал, повел автоматом в сторону солдат и грубо рыкнул:

– Че расползались? На землю, живо! Руки чтоб видны, лицо пусть боится, – с этими словами Ахмет встал у входного проема, глядя на кого-то внизу.

Пашка открыл глаза, но даже не шевельнулся. Успевший задремать Виталя дернулся, неловко звякнув кандалами, и мутными глазами настороженно посмотрел на Ахмета. Адриян сел, придерживая поврежденную ногу и вполголоса испуганно сказал:

– Эти идут…

Пашка уже и сам догадался, что к ним жалуют большие гости. Сердце учащенно забилось, ладони покрылись противным липким потом. Слегка прикрыв глаза, начал ровно дышать, пытаясь успокоиться. Внезапно вспомнив, схватил закованными в средневековые наручники руками клочки промасленной бумаги из-под лепешек, и запихал ее внутрь трухлявой гниющей соломы, что служила им подстилкой. Поймал мимолетный взгляд Ахмета и слегка кивнул – подставлять чеченца ему не хотелось, да и самим подставляться не было смысла. Пусть лучше думают, что пленные вымотаны, избиты и ослабли от голода. Что, впрочем, все равно являлось правдой. Сейчас Пашке вряд ли удалось сделать какой-либо физический рывок, равно как и вороне «кыш» сказать. Тело отзывалось болью на каждое движение.

За стенкой на улице послышалась речь сразу нескольких человек. Знакомое бряцанье оружия, спокойные переговаривающиеся голоса. Ахмет у порога вытянулся чуть ли не по стойке смирно, глядя на свое начальство. В проеме возникли две фигуры. Пашка чуть не хмыкнул – начальник зеленки с рыжебородым. Никто и не сомневался. Здесь они просто вездесущи.

Света в сарайчике, несмотря на пробитое окно в боковой стене, было мало, и оба вошедших на мгновение замолкли, свыкаясь с темнотой. Главарь жевал в зубах то ли веточку, то ли зубочистку, презрительно вздергивая вверх кудлатой бородой. Его помощник и подручный просто стоял рядом, опустив глаза и выжидая, когда предметы приобретут свои очертания. Что-то с ним было не так, не в порядке. Пашка прищурился. Может, рыжебородый болеет, а может, просто по жизни такой?

Из-за спин вынырнул вчерашний жук в чалме, застреливший Толика. Быстрыми выверенными движениями он осмотрел цепи, бросил взгляд на руки и лица пленных. Удовлетворенно кивнул и вышел. Главарь окликнул его:

– Абу!.. – и отдал короткий приказ. Жук молча кивнул и снова вышел, дав знак нескольким боевикам, стоявшим снаружи. Все подчинились и отошли немного назад. Ахмет тоже, не меняя угрюмого выражения лица, отступил на несколько шагов.

Первым начал разговор рыжебородый. Не тратя времени на какие-либо вступления, он перешел сразу к главному:

– Молодые русские поросята, до сих пор вы живы благодаря мне, – здесь он бросил взгляд на хмыкнувшего в бороду главаря, – и нашему командиру Султану.

Начальник зеленки выплюнул зубочистку, обнажив желтые зубы, и кивнул.

«Ну да, благодетели вы наши», – подмывало сказать Пашку, – «так и хочется сорвать картуз и кланяться, кланяться». Страх начал понемногу растворяться, как и пот с ладоней. С первыми словами рыжебородого каким-то чутьем он уже понял, что сейчас их еще не убьют. Улыбнулся внутри, снаружи не выдавая себя ни единым движением. Разглядывал говорящего, что, уверенно стоя в темном вонючем сарае, в своем добротном армейском камуфляже, подбирал русские слова.

– Еще вчера мы хотели устроить показательную казнь со всеми элементами правильной смерти, которую вы заслуживаете.

Пашка вновь подивился, как рыжебородый изъясняется на русском, никак не хуже любого русского, и слова знает вон какие. Не иначе, как в недалекой своей молодости учился где-нибудь в России. Или в Грозном, может. В институте. Говорили же, что здесь в советские времена неплохие были ВУЗы, обучение все, соответственно, на русском. Помнится, говорили про педагогический и нефтяной. И помнится, вроде говорили, что в педагогический местных не пускали. Правда или нет?..

Рыжебородый продолжал:

– Но утром с нами поговорили некоторые уважаемые люди… – полевой командир при этом что-то недовольно буркнул рыжебородому. Выслушав, тот вяло кивнул и закончил фразу:

– В общем, вы все будете исполнять свое предназначение, ради которого вы, собственно, и были рождены – все вы пойдете в рабство. Будете делать, что вам скажут – и сохраните свои не нужные никому душонки. Вас даже будут кормить, чтобы вы не загнулись раньше времени.

Пашка утвердился в мысли, что разглагольствующий помощник командира все же учился где-то – его жаргон чем-то смахивал на студенческий сленг. Снова чуть не улыбнулся, не слишком-то слушая, что там говорит рыжебородый. Сегодня он еще поживет, значит, какие-то шансы на спасение имеются. Скосил глаза на товарищей. Адриян не отрывал испуганного взгляда от лиц двух главарей, и его темные глаз смотрели почти жалобно. У Витали то ли от неосторожного движения, то ли от волнения снова пошла кровь из сломанного носа, и он поправлял свои тряпочки в ноздрях перемазанными в крови пальцами, отворачивая лицо от чеченцев.

– Ваши хозяева сейчас за вами придут. Сбежать вам не удастся, точно вам говорю, да и сами потом поймете. Лучше вам будет жить, как псам, на цепи, а умереть вы всегда успеете. Аллах вас не ждет.

Пашка всматривался в лицо рыжебородого. Что же в нем было не так?..

Точно, тот же потухший взгляд, отсутствие зрачков и ровный невыразительный голос. Все то, что так отличало наркоманов от обычных людей. И когда он закончил говорить, его лицо оставалось таким же расслабленным, и не выражало ровным счетом никаких эмоций. М-да, и это правая рука известного полевого командира, законченный наркоман.

Стоявший до того молча Султан начал что-то отрывисто говорить рыжебородому. Тот, наклонив к нему голову и глядя куда-то на Пашкины ноги, отвечал односложно, время от времени кивая.

Шансы на спасение, которые целый день просчитывал у себя в голове Пашка, начали проявляться с другой стороны.

Сначала он принял шелестящий звук извне за легкое гудение в собственной голове. Гудение, которое сопровождает всякое сотрясение мозга. Но когда Султан и рыжебородый замолчали, напряженно вслушиваясь в необычный для этих мест звук, он уверился, что слух его не обманывает.

Звук нарастал быстро и становился все отчетливей, пока не превратился в хорошо различимый гулкий стрекот.

Главарь, как и положено командиру, первым догадался о происхождении акустических неясностей. И до того, как в сарайчик забежал телохранитель в чалме, бородатое лицо перекосило в бешенстве. Глаза выкатились наружу и, бешено вращая бельмами, он взревел и бросился к выходу, с силой толкнув в грудь вставшего на пути Жука.

У рыжебородого в потухших глазах появились искорки интереса.

– Армейские вертолеты? Любопытно, – и спокойно направился к выходу, на ходу что-то крикнув Ахмету.