Лечение водой

Тут он мысленно спохватывается… «А вдруг я сказал слишком много? Нельзя себя так принижать. Тем более, что…»

– Ты знаешь, впрочем… Иногда я и сам проявлял инициативу. Ну ты понимаешь – в минусовом смысле.

– Сам прекращал отношения?

– Ага.

– Эти девушки тебя больше не интересовали?

– Пожалуй. И я мало с кем встречался больше двух месяцев.

– Два месяца – это действительно мало.

– А ты сколько встречалась – самое большее?

– Год. – Оля останавливается, затем прибавляет: – Достаточно, чтобы понять, что этот человек тебе не нужен.

– А когда это было? Давно?

– Пять лет назад, Кость.

Часть III

Глава 16

I

Через несколько дней после ссоры с Ильей Марина, сидя на качелях во дворе возле дома, подозвала Гамсонова, когда тот опять возвращался из Москвы, – махнула ему бутылкой пива из глубины кленовых торшеров.

Гамсонов как-то продолжительно посмотрел на нее, остановился; потом подошел.

– Где ты шатался эти дни? Я тебя не видела.

– Это я тебя не видел.

Марина рассмеялась и покачала головой.

– Господи, какой ты забавный!

Она отпила из бутылки. Прозрачно-коричневый блеск стекла странно, тихо гармонировал с желтыми кленами, переходом тона, и сейчас пространство двора было четко разделено на оранжевые коридоры и тень. А несколько кленов, стоявших на теневой стороне, превращали ее почти в ночь.

Гамсонов увидел зеленое граффити вдалеке, за оградой, на здании детского сада. Округлые рисунки тоже как будто светились, даже фосфоресцировали через зоны света и тьмы; на расстоянии. Так красиво и потаенно смотреть на граффити. В отдалении за забором, под кленовыми торшерами, и детский сад совершенно пуст и тих. Черные заборные клети – тоже почти как тень; они словно утратили материальность и можно пройти сквозь.

Но по-прежнему плохо различимо, что там, на территории сада. Даже детали здания. А цветочные чаши, песочницы, дорожки и веранды – все непонятно сливалось в общую, безмолвную массу. Оставленную людьми – чтобы поглотилось землей………………………………………………………………………………………

Только изредка в остановившемся цвете раздавались ясный стрекот стали с завода и еще какие-то выдувания.

«Когда же это кончится?» – подумал Гамсонов с усмешкой. Но к этому уже давно как-то привыкло сознание. Не то что он перестал замечать, но…

И теперь звуки завода будто гасились, притуплялись бархатной тяжестью оранжевых и черных зон.

– Я? Забавный? Ну-ну… – Денис с иронией почесал переносицу. – Ты как… все воюешь?

– Ты о моих «котиках»? Нет. Уже нет.

Четкое разделение – света и тьмы – и на Марининой майке. Та самая майка, в которой она была, когда Гамсонов услышал ее первую ссору с Витьком. Но сейчас закат намалевал несколько оранжевых участков, совершенно стерев изображение музыканта, четких и сложных, походивших на геометрические фигуры, тонувшие в вертикальных изгибах «реки». Будто воочию показал на человеке светлые и темные стороны. Только лицо Марины в полусвете, и она улыбалась как-то чуть печально и опустошенно; и чуть весело.

– Думаю, я все закончила. Ну… или почти все.

Она вспомнила сожалеющий голос Ильи, когда он позвонил ей сегодня и стал, заикаясь, просить прощения; говорил, что очень хочет помириться, а Марина ответила: посмотрим.

Но в то же время ей было опустошенно. Все ее любовники остались при ней. Все то, за что она так причитала последние дни; да и с Витьком она помирится. Но… надлом, который произошел. Она словно знала заранее: этому лучше не случаться. Ведь одно и то же – что надлом, что крах всего. И странная печаль, тоска… одолевавшие теперь… они вышли на волю и казались единственно настоящими.

Да нет, она помирится, конечно… и все пойдет по-старому?

– Понимаешь, Илья, с которым я ссорилась… я никогда не могла подумать, что он поверит им. Кристинке и Витьку, я имею в виду… и собственно, всего-то, что они сказали ему… ну да, что я продала его подарки. Ну еще, что я якобы кинула его друга по-крупному. Причем это вранье полное. Но в любом случае… я не думала, что Илья так пошлет меня без разбора… Я, конечно, и сейчас не сомневаюсь, что он меня любит, но… – Марине вдруг на секунду стало страшно. – Главное, что я боли никакой не чувствую, Денис.

– Ты ж наоборот говорила, что тебе больно.

– Вот именно – боль только в тот день и была. Сразу после ссоры. А потом все испарилось.

Она помолчала. Потом принялась расспрашивать Гамсонова о его «деятельности». Теперь, когда они чуть сблизились, ей хотелось повыпытывать, но от ее прежней стервозности не осталось и следа. И она сама хотела откровенничать с ним – дальше и дальше.

– Я тебе ничего не расскажу. Даже не пытайся – все равно не дождешься, – сказал Гамсонов совершенно серьезно, спокойно и лаконично.

– Скажи хотя бы, откуда ты все это берешь? У тебя один поставщик или несколько?

– Считай, что у меня их ровно столько, сколько аппаратов.

– Ага! Не мудрено. Ты купил с рук и теперь…

– Умасливать людей – это то, что я прекрасно умею… – шутливо заявил Гамсонов; и вид у него как всегда был важный и благородный. – Люди становятся о-очень продажными, как только я начинаю их покупать.

– «Их» или «у них»?

– А какая разница?.. Да нет, не каждый с рук. Одну «Моторолу» я выловил в Москве-реке.

– Не может быть!

– Я те отвечаю. Случайно заметил на дне, когда по берегу шел.

– Врешь, – Марина прищурилась и с улыбкой отвернулась.

– Немного, – признал Гамсонов. – Я катался на катере. Все равно эти штуки притягивают мой взгляд, руки, все. Они притягиваются ко мне, как к магниту.

– Неужели она работала?

– Кто? «Моторола»-то? Я высушил феном – и заработала.