Лечение водой

– А чем обернулось – я устроил тебя жить к своим родственникам.

– Пф-ф-ф-ф… – Гамсонов посмеялся недоверчиво и кисло.

Сейчас он стоял у задней стены некоего магазинчика (это был район «Щукинской»). И перед ним открывался небольшой пустой дворик между девятиэтажками.

– В первой половине дня, – продолжил тот. – Давай в первой половине дня встретимся и оформим карту. А еще лучше – давай сделаем это не в Москве, а я приеду к тебе… к Полежаевой. И там оформим. Там в городе ведь есть наверняка и не один банк.

– Хэ… А больше те ничё не надо?

– Денис, ты что, запрещаешь мне приехать к своим родственникам?

Но Гамсонов сразу почувствовал слабую, неуверенную нотку в его голосе.

– А они твои родственники?

– Да. Дальние. Я тебе уже говорил тыщу раз.

– Н-нет… что-то мне не верится в это… и так продинамить с Китаем, – Гамсонов говорил уже с безрадостной смешинкой.

– Денис, послушай. Давай просто встретимся и поговорим. Я просто хочу встретиться – все. Давай я приеду на твою новую квартиру… ну, как хочешь.

– Вот-вот, – подхватил Гамсонов. – Ты подумай сначала как следует, а потом повтори снова.

– Слушай, ну может, я все-таки приеду…

– Во-во! Чё-то я уже не чую особого энтузиазма…

– Динь… я не знаю, что на это сказать.

– Не знаешь? Сначала подумай, что хочешь сказать, а потом я тебе позвоню как-нить еще…

После этого Гамсонов нажал кнопку «Off»…

Разговор прекратился.

…Он еще некоторое время постоял у стены магазина, пространно изучая меню телефона и борясь внутри с досадой, подкатившей к горлу…

Потом вспомнил, что действительно вчера был возле «Сбербанка» – в своем новом городе. Он стоял напротив здания банка, и вся улица вокруг – в плоских солнечных «плитах»… И у него возникла мысль позвонить Переверзину, но Гамсонов не стал набирать. Зато ответил сейчас – когда тот сам позвонил…

Но Денис не хотел мириться. Переверзин не настолько важен.

В то же время, он уже не чувствовал никакой опаски по отношению к Марине – нисколько.

А солнечный город… странно притягивал своими замершими лучами, покоем. Это происходило… будто чуть против воли, а все же…

Вчера, когда Гамсонов стоял напротив банка… «А может, Левашова попросить? Visa по его паспорту…» Нет, к Косте лучше не обращаться с такими вещами. Солнечные «плиты» стояли почти на всех стенах домов. Правильные прямоугольники, широкие и желтые, по площади чуть меньше самих стен… прямоугольники – как еще несколько стен, рядами.

И все постройки улицы казались такими правильными и ровными – за этими четкими световыми фигурами. Могло даже показаться… дома просто как кубы и прямые параллелепипеды. Как начальные формы – и в них незаметно ни окон, ни балконов; и невидно никакой отделки. И только позже, по некоему неведомому закону от первоначальности получится город…

В широком промежутке между зданием банка и соседним домом – два желтых прямоугольника; один вертикальный, на торце, второй – лежит на асфальте внизу, отдельный от первого; но их близкие стороны едва не касаются. А пространство позади – там, видимо, другая улица – почему-то в тени.

Гамсонов испытал… странное легкое притяжение… поглядеть на часы. Была половина пятого.

Глава 17

Через несколько дней ему привалило коммуникаторов, и он возился и чинил их дома, полировал. В Москву ездил редко и только по мастерским………

……………………………………………………………………………………….

Один раз… в конце недели… он просто шел по городу, но, удивительно, не заметил, как перешел рельсовые пути. Потом огляделся… и понял, что стоит в посадке – в начале дорожки, которая проходила по клеверному валу параллельно трем путям; посадка из кленов была справа от дорожки и путей. Здесь не чувствовалось такого будоражащего звукового оживления, как в остальных частях города; стук получасового поезда словно объединял в себе все отголоски завода, снимая и растворяя их в набиравшем высоту тяговом разгоне электропередачи.

И все смолкало.

Как странно – завод был совсем рядом, через пути, за гаражами; Гамсонов видел башенки, высокий плиточно-граненый забор, фрагменты труб и кубовидных пристроек – казалось, можно подняться на небо к плотным, остановившимся взрывам облаков, с коричневыми и сиреневыми потеками.

Завод «наполнял» взрывы – из труб, – но дым остановился.

Завод… остановился.

В зоне мягкого, бархатистого солнца, которое резче очерчивало бледно-розовый кирпич.

Посадка была уединенным местом, и время здесь текло еще медленнее, еще размереннее. Даже Гамсонову, привыкшему к постоянному действию, захотелось вдруг пробыть здесь долгие часы; просто ходить туда-сюда и созерцать клены. Рассматривать сплетения электропроводов: сияющие серебряные восьмерки, стянутые зеленоватым ребристым стеклом, «нули», почти как висельные петли, застывшие между двумя параллельными проводами, чуть провисшими от столба к столбу, перекинутые через остановившиеся подвижные блоки вниз. А на конце – стопки из бетонных шайбовых гирь.

Впереди, в череде сияющих кленов Гамсонов вдруг увидел один зеленый – это была темная, зрелая зелень, лишь кое-где потрескавшаяся желтизной.

Сзади послышался юз выезжающей из-за поворота машины: колесо выплюнуло из-под себя гравий; и еще один звук: короткий, полый и сдавленнорезиновый – от потеснившегося внутри колеса воздуха.

Гамсонов обернулся. Знакомая машина: старый «Lexus».

Дверь отворилась, с переднего сиденья вылезла Марина, резко, решительно, и пошла в направлении Гамсонова. Илья, тоже выйдя, поначалу только окликнул, но потом пошел следом.

Когда Марина заметила Гамсонова – ее резкий, удивленный взгляд… В этот момент Илья нагнал ее, схватил за локоть и принялся что-то ожесточенно объяснять, тянул обратно к машине, но Марина упиралась и, в конце концов, в сердцах оттолкнула… спрятала руки в карманы джинсов.

Этот толчок был как глубокий, освободившийся выдох.

Парень постоял, потом пошел обратно к машине. Сел, стал разворачиваться.

Марина уже подошла к Гамсонову. Она ничего не сказала, они просто двинулись по дорожке, вдоль рельсовых полос.

– Надоели они мне все, Господи ты Боже мой… – выдохнула Марина. Не обращаясь к Гамсонову; к себе.

Потом вдруг остановилась и стала осматриваться. Ее лицо словно пробуждалось, светлело, когда она подолгу рассматривала каждый из трех светофоров, высившихся возле путей, – не в ряд, но по диагонали, – и ближе всего был светофор возле ближайшего к дорожке пути. Его длинные, старые козырьки наполовину скрывали катафотное стекло, а солнечный свет обесцвечивал красный огонь, и лишь незажженное табло, большое, как коробка, указывало на запрещающий сигнал.

Марина как-то особенно воспоминательно усмехнулась, приложила кулак с сияющими перстнями к подбородку, ее взгляд заблуждал, ниже, ниже – к небольшому, ржавому электроящику возле основания светофорной мачты, потом по тянувшемуся, линованному солнцем пути (возле рельса, от ящика ветвилось несколько проводов, прятавшихся куда-то между шпал, и торчала красная рукоятка-переключатель). Еще ниже – по стертому белизной гравию, к клеверному ковру, который будто тихо просев и пожухнув от времени, поднимался по земляному валу к носкам ее сапог…

– Я так давно не была здесь. Много лет. Странно, правда? – она посмотрела на Гамсонова. – Я везде шатаюсь… А здесь я не была много лет… – Она помолчала, размышляя. – Знаешь, мне дорого это место. По-настоящему. Наверное, поэтому я и забыла о нем. Боже мой, как я могла… – она произнесла это без самоукора – наоборот, с радостной ноткой – что теперь вспомнила и что она наконец-то здесь. И что теперь дальше будет вспоминать.

– Оно тебе дорого?