Траектории СПИДа. Книга первая. Настенька

Не мог Поваров расспрашивать о Настеньке преподавателей, так как не имел достаточных описаний её, чтобы объяснить, кого конкретно нужно найти и почему. Просматривая фотографии в личных делах студенток, Соков вроде бы увидел знакомое лицо, но имя девушки было незнакомым, и он решил, что ошибся.

Помощь Сокова не дала никаких результатов, поэтому вскоре лей-тенант Поваров отказался от поисков, сосредоточившись на других лицах и порученных других делах, которых у госбезопасности было достаточно много, чтобы не отрывать сотрудников так долго на этом хоть и важном, но не совсем свойственном для них деле о СПИДе. Задача борьбы с болезнью возложена была всё-таки главным образом на эпидемиологические службы, а не на органы государственной безопасности, у которых в этом восемьдесят седьмом году появилось немало новых не менее серьёзных и более трудных проблем. У них самих начиналась борьба за выживание. Генеральный секретарь коммунистической партии Горбачёв их не очень жаловал, и внимательному глазу разведчика это должно было быть заметно.

Единственное, что оставалась Олегу в вопросе с Настенькой, это попросить Сокова и аспирантов МГУ Валю и Юру в случае возможной встречи с Настенькой узнать, где она живёт или работает и порекомендовать обратиться к врачам, если она ещё этого не сделала. К Сокову просьба относилась особо, учитывая то, что он дал Настеньке свою визитную карточку с приглашением позвонить ему при желании поехать за границу. Об этом Борис Григорьевич вынужден был всё же рассказать Поварову, для которого по-прежнему оставалось загадкой поведение Сокова при упоминании симптомов СПИДа и того рождественского застолья.

Между тем, мой уважаемый жадный поглотитель книжных строк, конечно, заметил, что мы неуклонно приближаемся в истории с Настенькой к той самой пятнице, когда Москва во второй половине солнечного летнего дня начинала спокойно, как обычно, расползаться по пригородным дачам.

Настенька сидела в поезде метро, наблюдая из-под прикрытых длинных ресниц за стоящим напротив неё парнем. Она была одета в привычную с некоторых пор одежду, которая максимально возможно раскрывала её прекрасные ноги и грудь, привлекая внимание почти каждого, так что оставалось только выбирать по своему вкусу.

Никто из родных так ничего и не знал о случившемся с их любимицей. Они горестно переживали её решение расстаться с учёбой, о котором она сообщила дома в присутствии всех весёлым бодрым голосом, уверяя, что так будет значительно лучше для нервной системы, чрезмерно расшатавшейся в последнее время, и что позже, может быть, она вернется в институт, потому и не забирает оттуда документы, а пока пойдёт работать. И поступила на курсы машинописи, где занятия отнимали первую половину дня. Вторая уходила на путешествия по магазинам и выставкам, где попутно Настенька время от времени знакомилась с иностранцами и приезжала с ними в гостиницу, не привлекая внимание портье, выдавая себя за иностранку свободным разговором на английском или французском. Она хотела мстить мужчинам, заражая их СПИДом, и получать за деньги то удовольствие, которое не могла получить от них по любви.

Словом, видит мой милый читатель, что Настенька в поезде метро – это уже совсем не та Настенька, что шла в ресторан "София" почти три года назад. Сейчас ей хотелось испытать своё актёрское мастерство.

Поезд подходил к станции "Горьковская". Настенька вдруг откинула голову назад и положила руку на лоб. В психологии она не ошиблась. Парень мгновенно оказался рядом, взволнованно спрашивая:

– Вам плохо? Помочь?

– Станция Горьковская, – громко объявил голос диктора, – переход на станцию Пушкинская.

Раздалось шипение, и двери вагона раскрылись.

– Да, если можно, помогите выйти, – слабым голосом произнесла Настенька, делая неуверенную попытку подняться.

Парень подхватил её тут же под руку, и Настенька позволила ему почти силой сделать несколько шагов, выходя из вагона, откуда донеслось вослед от сидевшей неподалеку старушки:

– Хорошую дубинку ей надо пониже спины, вот это будет помощь.

Настенька инстинктивно дёрнула плечами на эти слова, а сама подумала: "Права старушенция, надо бы меня отдубасить, да кто же её послушает?", но, уловив одно движение плеч, а не мыслей, парень сказал просящим голосом:

– Да ну её, не обращайте внимания. Я помогу. У меня есть время. Куда вам? Может, поискать врача?

Время от времени Наташа давала Настеньке ключ от своей квартиры, чтобы она могла уединиться, если хотела, а сама уходила к родителям. Сегодня был такой день. И Настенька сказала:

– Выйдем к Наташе.

Она имела в виду не свою подругу, а магазин "Наташа", расположенный на противоположной стороне от памятника Пушкину, у самого перехода. Для москвичей в сложных системах подземных переходов магазины часто служат ориентирами для направления к выходу.

– К кому идём? – Переспросил парень. (Собственно, мы-то знаем, что его зовут Андрей, но он пока не представлялся Настеньке).

– А-а, вы не местный, – всё так же слабым голосом протянула Нас-тенька, поздравив себя мысленно с тем, что правильно угадала в нём приезжего.

– К сожалению, нет, но это не так важно. Я провожу вас, если хотите.

– Хорошо, – согласилась Настенька. – Пожалуйста. Тогда поднимемся здесь по эскалатору и направо, там ещё один эскалатор и выйдем куда надо.

Андрей шёл, ничего не запоминая не только потому, что впервые оказался здесь, но и по той причине, что ощущал сильное волнение от прикосновения к этой незнакомой девушке с восхитительно красивой грудью, кофточка на которой могла, как ему думалось, не выдержать напряжения совершенно белых холмиков и расстегнуться в любой момент. Ему даже становилось страшно от мысли, что это случится здесь прямо на людях.

Но всё пока было нормально. Они преодолели второй марш эскалатора, повернули и по лестнице вышли на улицу Горького. Настенька, продолжая опираться на руку добровольного помощника, тем не менее, сама вела парня в обход газетного киоска и вниз мимо высокой каменной арки с мемориальными досками, увековечившими имена знаменитостей, живших некогда в этом огромном престижном доме.

ЛЮБОВЬ

Наташина квартира была в домике попроще. В нём не было парадного подъезда. Дверь с улицы вела в довольно тёмную прихожую, откуда по узкой цементной лестнице нужно было подняться на третий этаж с небольшой лестничной площадкой, на которой была всего одна дверь, что являлось большим удобством для жителей, так как не позволяла соседям наблюдать друг за другом ни в замочную скважину, ни через дверной глазок, ни даже по звуку цокающих каблуков. Соседняя квартира была на следующей площадке чуть выше.

По пути Андрей осмелился спросить свою спутницу о её состоянии и не нужна ли ей скорая помощь, но Настенька ответила, что чувствует себя неважно, однако живёт совсем рядом, и попросила пока ни о чём не спрашивать, так как ей трудно не только идти, но и говорить.

Андрей не был умудрён опытом подобно старушке в вагоне метро, которая сразу же верно оценила ситуацию. Он был совершенно молод и слабо разбирался в женской психологии. Но женщин любил, мечтал о близости с ними и сразу же попался к одной из них, худенькой, маленькой, с весьма невзрачной внешностью, изображавшей из себя несчастную никем не любимую и чувствующую свой скорый близкий конец. Андрей верил каждому её слову и пытался утешить, уверяя, что жизнь прекрасна, не надо только паниковать, и выполнял все её прихоти сначала из чувства жалости.

Он приходил к ней домой, выполняя роль патронирующего товарища, желающего наставить на путь праведный юную страдающую душу, но эта душа однажды в изнеможении упала на свою кровать в слезах о том, что любовь ей не светит, и тогда, чтобы успокоить девушку, Андрей опустился на колени и поцеловал свою неуёмную страдалицу. А та вроде сначала возмутилась наглостью, но потом милостиво согласилась, что раз уж он не мог сдержать свои желания, то пусть и дальше целует и принялась указывать места, где ей было бы особенно приятно чувствовать его губы.

Так она стала его первой и единственной пока любовью, позволявшей всё кроме главной физической близости, из-за которой мог родиться ребёнок, чего она никак не могла допустить раньше свадьбы. И Андрей, чувствуя внутренне, что не влюблён в невесту, в то же время не смог устоять против её уверений, что она уступает его сильному чувству к ней, не смог воспротивиться своему физическому влечению к первой женщине, раскрывшей перед ним таинство обнажённого женского тела, не смог и женился перед самым уходом в армию.

А возвратился уже в семью, где был его маленький ребёнок, и только тогда на самом деле понял, что совершил глупость с точки зрения осуществления своих мечтаний, поскольку жена к физической близости относилась теперь как к обязанности супружества, не испытывая всепоглощающего жара любви, когда в пылу страсти забывается слово "должен", а всё отдаётся на откуп слияния тел и чувств, касаний и вздрагиваний, взаимных ласк, когда на смену всяческим запретам приходят слова "всё можно", лишь бы только человек, которого любишь, был счастлив, обладая твоим и только твоим телом.

Жена не дарила подобной страсти, а напротив, когда он, под влиянием чисто физиологического влечения мужчины начинал целовать и обнимать спокойную, лежащую почти равнодушно жену, она вдруг заговаривала о необходимости покупки новой одежды для подрастающего сына, просила не забыть отремонтировать текущий на кухне кран и о других проблемах, которых всегда много в семейной жизни, но которые, как казалось Андрею, можно и нужно было бы обсуждать не в постели или во всяком случае не в моменты любви.

Боясь обидеть жену, он никогда не говорил ей о своих подобных мыслях, но эта физическая любовь с обсуждениями семейных проблем начинала всё больше и больше раздражать, вызывая не радость, а порой даже ненависть и к жене и к самому себе за то, что ничего не может предпринять. Бросить жену с ребёнком он не мог себе позволить из элементарного чувства порядочности и потому продолжал страдать внутренне, стараясь скрыть раздражение. Кроме того, он шесть лет учился заочно в политехническом институте, закончил его и теперь направлялся руководством в качестве специалиста в Пакистан на строительство ТЭЦ в совершенно незнакомом городе Гуду. И ехать туда нужно было с семьёй, у которой нет проблем во взаимоотношениях. Сыну исполнилось недавно восемь лет. Его можно было брать с собой. Так что о разрыве семейных отношений Андрей и не помышлял, приехав в Москву оформлять выездные документы

Настенька привалилась спиной к парню, доставая из сумочки ключ и открывая квартиру. Затем она слегка качнулась. Он подхватил снова её под руку и они прошли вперёд по коридорчику мимо достаточно просторной кухни, ванной и туалета в большую комнату, где прямо по центру спинкой к противоположной стене стояла широкая кровать. Настенька подошла и буквально упала спиной на постель, закрыв глаза и простонав:

– Будьте добры, заприте, пожалуйста, дверь, намочите слегка в ванной полотенце и принесите сюда, если не трудно. Сейчас всё пройдёт, и мы попьём кофе.

Выскочив из комнаты, Андрей торопливо бросился к входной двери, захлопнув её, щёлкнул замком, кинулся в ванную и оторопело остановился, поразившись красотой отделки стен и самой ванны, голубой с цветочками плиткой, огромным зеркалом и несколькими бронзового цвета кольцами с львиными мордами, на одном из которых висело розовое полотенце. Андрей схватил его и хотел намочить, но у крана умывальника не оказалось привычных круглых ручек, а над носиком для воды торчал, выступая вперёд, какой-то рычажок.

Не растерявшись, проявляя свою техническую смекалку при встрече с любым новшеством, Андрей подвинул рычажок вправо. С любопытством и удивлением он заметил, что вода не пошла. Тогда он осторожно приподнял рычажок, и вода полилась, но горячая. Он испуганно нажал на рычаг, остановив струю, и, передвинув рычаг влево, снова поднял его – пошла холодная вода. Андрей хмыкнул одобрительно то ли по поводу своей сообразительности, то ли относительно технического прогресса, намочил быстро конец полотенца и побежал в комнату.

Влетев в неё он остолбенело стал, приковавшись взглядом к постели. Настенька лежала, раскинув руки, склонив на бок голову с закрытыми глазами. Прекрасные золотящиеся от падающего через окно солнечного света волосы рассыпались, накрыли собой плечи, как бы оберегая честь хозяйки. А кофточка на груди, не дававшая покоя Андрею с первого момента встречи, наоборот, наконец-таки не выдержала напряжения тугих холмов и расстегнулась, обнажив, словно выкатившиеся, тяжёлые белые шары грудей с ярко-красными сосками, призывно манящими к себе.

Но Андрей тут же перевёл взгляд на закрытые глаза и испугался, что девушка умирает, подскочил к кровати, опустился на колени и положил осторожно мокрый конец полотенца на обращённый от него в сторону окна лоб.

Настенька левой рукой взяла полотенце, прижимая его к лицу, а правой легким нежным движением сдвинула руку парня с полотенца вниз, и она как бы случайно упала на грудь девушки.

Андрей застыл от неожиданности, а потом медленно, боясь нарушить неожиданный момент счастья, стал передвигать пальцы руки по тонкой, удивительно мягкой коже, готовой прогнуться при самом лёгком нажиме, но в то же время упруго возвращающей пальцы на место. Это было фантастическое ощущение, какого Андрей никогда прежде не испытывал. Рука скользила осторожно и плавно, едва касаясь всех выпуклостей вершины холма, затем медленно, очень медленно опустилась к животу, а губы сами собой потянулись к белой коже холмов, которые отвечали вспыхнувшим жаром.

Поцелуй его был настолько нежным и осторожным, словно только дыхание губ коснулось груди, но рука Настеньки тут же опустилась на голову парня и внезапно прижала её к себе. Это был знак одобрения и Андрей не мыслью, не сознанием, а внутренней интуицией воспринял его, как снятие табу, устранение преграды, и начал неистово целовать грудь, руки, лицо, живот, приговаривая, почти бормоча:

– Боже мой, какая же вы прекрасная, боже мой!

Настенька счастливо смеялась, отвечая порой на поцелуи, прикасаясь к его щекам, ушам, шее, но всякий раз отводя губы от его губ.

Конечно, они оба заметили, когда его руки скользнули к пуговицам юбки, и та тотчас распахнулась, раскрыв всё тело Настеньки, но она не возражала, отдаваясь всецело пламени страсти. Он целовал ноги, а она смеялась радостно и сказала, наконец:

– Слушай, отдохни хоть немного, устал ведь, небось.

Он зажал в обеих ладонях ступню ноги, прижался к большому пальцу губами и отрицательно закачал головой. Потом вдруг приподнялся, оставив ноги, посмотрел Настеньке в смеющиеся глаза и выдохнул из себя вопрос:

– Слушай, а можно я разденусь?

Ах, если бы он действовал, не спрашивая, если бы всё шло неотвратимо. Но он спросил, и потому теперь Настенька отрицательно качнула головой, говоря: