Траектории СПИДа. Книга первая. Настенька

Олег стал мысленно рассуждать: Понятно, что раз там произошла неприятность в виде драки да ещё с наличием после этого трупа, то привлекать лишний раз к этому внимание не хотелось. Допустим, что так. Тем более, что сами они, как выяснилось, не причастны. Можно предположить, что и Соков, как куратор Аль-Саида, по той же причине не хотел вспоминать этот вечер и оборвал начавшего было говорить алжирца.

– Стоп! – остановил сам себя Олег. – Но ведь я не спрашивал об этом вечере. Я задал вопрос о том, с кем Аль-Саид встречался интимно, кто бы мог заболеть от него. И он начал говорить о рождестве, а Соков оборвал и потом сказал, что это была чисто мужская компания. Так. А как же Валентина? Она, получается, там тоже была? Может, она с ним любезничала и не хочет признаваться при Юре? Но он там тоже был. Может, выступал в роли сутенёра? Не похоже. Очень он наукообразный.

Тут Олег вспомнил про официантов и решил не идти снова к Юре и Вале, которые начнут оправдываться и выкручиваться, а сначала направиться в ресторан и поговорить с официантами. Найти их было делом техники. Собственно, один из них уже давно уволился, а второй рассказал, что хорошо помнит это неординарное рождество, на котором присутствовало две девушки и четверо мужчин, один из которых был иностранец, другой из министерства иностранных дел, а третий заказчик стола, письменный заказ которого можно и сейчас найти в бухгалтерии.

Заказ, естественно, Олег нашёл и прочитал фамилию заказчика. Всё теперь становилось на свои места. Можно было догадаться, почему Соков не хотел вспоминать этот вечер. Там погиб в драке тот, кто пригласил его.

Пожалуй, больше любопытства ради, а не столько для дела, Поваров поехал в отделение милиции, нашел материалы о смерти Вадима и узнал, что уголовное дело возбуждено не было, а в числе участников событий не фигурируют те, кто сидели за одним столом с Вадимом. Это казалось странным. Но в задачу Олега входило не расследовать причины гибели парня, а найти имя второй девушки, присутствовавшей на вечеринке. И он снова поехал в университет к Вале с Юрой, только в этот раз беседовать с ними он решил поотдельности.

Между тем у Настеньки дела стали идти на поправку. Осенью она вернулась в институт снова на третий курс, чем несказанно обрадовала свою преподавательницу английского языка Валентину Ивановну, видевшую в своей лучшей студентке будущую преподавательницу института с большим авторитетом в научном мире. Она сразу же предложила Настеньке взяться за научную тему для курсовой работы и намекнула, что интересно было бы, к примеру, рассмотреть в теоретическом плане вопросы модальности в английском языке, которые, довольно, по-разному раскрываются многими учёными. Можно было бы пополемизировать с ними.

Настенька, возбуждённая радостью преподавателя, активно включилась в обсуждение предложенной темы, согласившись, что она очень интересна, так как в школе они изучали всего несколько модальных глаголов, не подозревая, что эмоции можно выражать даже обычным вспомогательным глаголом "do", который ставится в предложении в этом случае казалось бы совсем не по правилам. Настенька восторженно стала рассказывать, что сначала не могла понять в чём дело, когда заметила это в одной из оригинальных книг не то Чейза, не то Шелдона, но потом уже поняла по смыслу, что глагол этот применяется в качестве усиления значения сказанного, что переводится на русский язык обычно частицей "же" в таких предложениях как "Ну ты же видел меня" или "Ты же знаешь его", что очень любопытно, так как получается, что английский глагол переводится на русский язык частицей.

– Очень любопытно, – говорила Настенька не останавливаясь, – что это особенность именно разговорного языка, на что мало обращают внимание в наших школах. Ведь вот есть же разница между обычным предложением "Come here" – "Иди сюда" или "Do, come here!" – "Да иди же сюда!". Последнее более эмоционально и чаще можно услыхать в разговоре.

Валентина Ивановна восхищённо слушала Настеньку и постоянно кивала головой. Но тут её собеседница вдруг улыбнулась виновато и смущённо проговорила:

– Только я, Валентина Ивановна, хочу взять немного другую тему для научной работы.

– Да-а-а? – разочаровано протянула преподавательница, вошедшая уже вся с головой в обсуждавшийся вопрос и прикидывавшая, что порекомендовать читать Настеньке по теме.

– Понимаете в чём дело? – не менее горячо и торопливо, желая поскорее ликвидировать разочарование любимого учителя, начала Настенька. – Когда я читала книгу Сэлинджера "Над пропастью во ржи"…

Настенька спохватилась, поняв, что дала русское название книги и тут же поправилась:

– "The Catcher In The Rye", Валентина Ивановна. Конечно я читала на английском. Прошу прощения за русский. Так вот там такой интересный разговорный язык у Колфилда, что мне очень хотелось поработать над особенностями речи тинэйджера, то есть юноши на основе этого романа и увязать это с характерами, с обстановкой, окружавшей его. Мы понимаем, что он является представителем потерянного поколения Англии, но мне он близок, как это ни покажется вам странным, тем, что и я, кажется, иногда попадаю в ситуацию потерянного поколения. Думаю, что у нас многие сегодня теряются.

Настенька на секунду задумалась и вдруг, осознав, что ушла в другую сторону, тряхнула головой, качнув волной распущенные волосы, и добавила уже повеселевшим голосом:

– Кстати, и о модальности можно будет здесь говорить, но это составит только часть работы.

Валентина Ивановна была просто потрясена своей студенткой. Никаких открытий, конечно, Настенька не сделала, но она только вернулась на третий курс, а уже такая широта подхода к научной теме, такая любовь к языку. И эту девушку они дважды не принимали в институт когда-то.

Валентина Ивановна Кравцова сама была фанатиком языка. Написала несколько учебных пособий, прежде чем защитила кандидатскую диссертацию. Усидчивости в научной работе способствовал её физический недостаток. В детстве она неудачно упала, повредив позвоночник. Рост у неё остановился, а на спине вырос небольшой горб. Это заставило с самого детства компенсировать внешнюю неполноценность умственным трудом.

В школе она была лучшей ученицей, в университете на факультете иностранных языков – лучшей студенткой. Закономерностью явилась и её учёба в аспирантуре. Теперь она преподавала язык, отдавая всю себя студентам, будучи очень строгой, требуя безукоризненных знаний, вздыхая и возмущаясь при каждой ошибке, но умея при этом и восторгаться прекрасными ответами. В институте всем было известно, что тройка, поставленная Валентиной Ивановной в зачётной книжке студента выше четвёрки, выставленной другим преподавателем.

Довольно молодая ещё женщина, она давно перестала, по крайней мере, внешне страдать от своего недостатка. Платья она умела носить так, что никто не замечал горбатости, которая скрывалась ещё и длинными чёрными волосами, спадавшими волнистыми прядями на плечи и спину. Рост ей тоже почти не мешал, так как она привыкла легко забираться на стул с ногами и садиться на его спинку, а, если уставала, то садилась на краешек стола или прохаживалась перед студентами. Всё это казалось странным лишь в первые дни занятий, а позже студенты так привыкали, что могли думать только о высокой требовательности Валентины Ивановны, боясь услышать от неё тяжёлый вздох неудовольствия и обязательное добавление "Shamy, shamy!", что в переводе подразумевалось "Как не стыдно делать такие ошибки!".

Настенька обожала Валентину Ивановну и, благодаря ей, вновь оживала в институте, становясь постепенно почти прежней весёлой энергичной студенткой. Правда, общественной деятельностью теперь она не занималась. Группа студентов была новая. Два года студенчества без неё и Настенька для них была сначала чем-то вроде Варяга. А тут ещё и особая любовь Валентины Ивановны. Поэтому с самого начала Настенька окунулась с головой в повторение того, что изучалось в прошлом году, и в подготовку материалов для курсовой научной работы. Даже на различные мероприятия типа вечеров отдыха она ходила чаще в свою прежнюю группу теперь четвёртого курса с Наташей и Викой, отношения с которыми начали возобновляться к радости всех троих. Опять часто сидели вместе в библиотеке, но уже больше в иностранке, где любили садиться в лингафонном кабинете, брать каждая свои кассеты, надевать наушники и углубляться в звуки английской речи.

Думала в эти месяцы Настенька и о Володе Усатове, о том, как по деловому он подошёл к её просьбе о помощи. Они пришли тогда вместе в женскую консультацию, и пока Настенька буквально умирала от страха Володя, словно действительно был её мужем, весь разговор взял на себя, сказав, что, к сожалению, в настоящий момент они не имеют возможности официально оформить свои семейные отношения по причине учёбы в разных городах, а ожидаемого ребёнка тоже никак не могут себе позволить. Поинтересовался, повлияет ли операция на дальнейшие возможности рожать и выразил большое желание, чтобы возможности обязательно сохранились.

После этого он дважды приезжал опять в командировку и как всегда они встречались, ходили в театр оперетты, который Настенька очень любила, и в театр Советской Армии на пьесу с участием Касаткиной, любимой актрисой Володи. Настенька всерьёз задумалась о том, чтобы выйти за муж за своего старого и несомненно надёжного друга, тем более, что в связи с таким глубоким вхождением его в судьбу Настеньки Володя уже не смущаясь говорил ей о своей любви и почти не сомневался в предстоящем её согласии на женитьбу. Но препятствием на самом деле была учёба в разных городах.

– Остынь, остынь, – хохоча, говорила Настенька, когда Володя раз-горячённо пытался её обнять, уговаривая поскорее выходить за него, плюнув на все расстояния и преграды. – Прежде чем плевать, дай мне хоть третий курс закончить. Я сейчас тоже наукой занимаюсь, над курсовой работаю. И тема, между прочим, перспективная.

Так они и расставались, довольствуясь прощальными поцелуями в щёчку. И Настенька, сокрушаясь про себя, думала, что это скорее всего тоже пока не настоящая любовь. Полюби она кого сильно, так бросила бы всё без оглядки и полетела бы в ту же Ялту за любимым человеком. Да и он бы наверное сделал так, если б очень был влюблён. Но нравиться, конечно, Володя нравился. С этим она не спорила и, рассуждая философски, считала, что мужем он должен быть неплохим и даже выгодным в перспективе. А там, глядишь, и крепкая любовь придёт. Говорят же: стерпится – слюбится.

Январские экзамены зимней сессии сдала Настенька на отлично, короткие каникулы провела в Москве в походах по театрам и в библиотеке, занявшись вплотную написанием курсовой, составляя окончательный вариант из разрозненных кусков, написанных ранее. Встречаясь дома с родителями и бабушкой с дедушкой, сидя за большим обеденным столом, она активно ругала перестройку и вышедший в ноябре прошлого года закон об индивидуальной трудовой деятельности, в результате чего, как она считала, становится законной запрещённая прежде спекуляция, а, так называемые, индивидуалы воруют повсюду материалы и полуфабрикаты, делая, таким образом, свои изделия максимально прибыльными для себя и превращаясь в убыток государству.

Обрушивалась Настенька с резкой непримиримой критикой и на недавно вышедшее постановление о создании в стране совместных с капиталистическими странами предприятий. Она считала, что начинается прямое разграбление государства, так как капиталисты никогда не делают ничего себе в убыток и потому в совместном предприятии обязательно львиную долю прибыли заберут себе, превращая тем самым наших людей и наши природные ресурсы в новый для себя источник доходов.

Старшие с чем-то соглашались, с чем-то спорили, пытаясь удержать горячившегося ребёнка от не до конца продуманных оценок, но в то же время радовались, что период душевного упадка у Настеньки прошёл и на глазах её не появляются больше слёзы.

В это время Настенька и встретилась неожиданно в Елисеевском гастрономе на улице Горького с Юрой, который назвался при знакомстве Юрий Палычем, и которого она окрестила про себя будущим академиком. Она стояла в мгновенно образовавшейся длинной очереди за только что привезенными и выброшенными на прилавок сосисками, когда следом за нею, сказав автоматически "Вы крайняя? Я за вами.", стал высокий парень и Настенька по большим почти квадратным роговым очкам и устремлённому куда-то в глубь себя взгляду сразу вспомнила рождественскую ночь накануне восемьдесят шестого года, который старалась не возобновлять в памяти.

Хотя сам Юра не вызывал у неё никаких отрицательных эмоций и потому она спокойно и даже с долей иронии, памятуя как он сам себя представил, поздоровалась:

– Здравствуйте, Юрий Палыч, то есть Юра, если не ошибаюсь.

– Здравствуйте, – сказал, с трудом отрываясь от своих мыслей, Юра и, взглянув на девушку, изумился:

– О, Настя. А мы о вас только сегодня вспоминали с Валей.

– Надеюсь не злым тихим словом, – улыбнулась Настенька, цитируя строку из стихов Тараса Шевченко, к поэзии которого тоже относилась не равнодушно.

– Да нет, что вы. Правда, повод действительно не очень приятный. Раз вы меня узнали, то, значит, помните тот вечер, когда погиб Вадим? Я понимаю, что у вас много подобных встреч с иностранцами, но Аль-Саида вы можете вспомнить.

Опешив от неожиданности сказанного, Настенька остановила Юру:

– Подождите, не тараторьте. Какой вечер вы имеете в виду? Мне говорили о том, что Вадим ввязался в какую-то драку и случайно не то был убит, не то просто умер, но причём тут я? После того рождества я сильно заболела и больше Вадима не видела.

– Так он ведь в ту же ночь и умер, разве вы не знали? Ну да, вас там уже в тот момент не было и вы ничего не видели. К Вадиму ворвалась пьяная братва, кто-то его повидимому толкнул, он упал и ударился головой о магнитофон. Так странно, что от такой случайности умер. Но я не это хотел сказать. Дело в том, что наш Аль-Саид, которому вы тогда переводили, оказывается, был заражён СПИДом и сейчас лежит в больнице. Сейчас здравоохранение ищет всех, кто мог быть с ним в интимных отношениях, так как они тоже могут заболеть.

Настенька не вполне осознала последние слова Юрия. Её внимание остановилось на мысли о гибели Вадима от удара о магнитофон. В сознании сразу, как на экране телевизора проявилась картина: находящийся на ней ухмыляющийся Вадим, её дикая злоба, толчок всеми силами, удар плюхнувшегося тела и внезапная тишина. Да-да, наступила тишина, а до этого, кажется, играла музыка. Может быть, играла, она чётко не помнит, но тишина мёртвая точно появилась. Это ощущение внезапной тишины она никогда не забудет. И потом при откинутой с окна занавеске она, выходя, ясно видела неподвижное тело чуть ли не в сидячем положении. Возможно, под головой и правда был магнитофон? Неужели это она своими руками его убила?

Юра хотел рассказать Настеньке про посещение молодого человека, которому они ничего не сказали об этом вечере, но неожиданно заметил, что девушка его не слышит. Больше того, она вдруг тихо сказала "Извините", и оставив очередь, быстро стала пробираться к выходу. Юрий понимал, что нужно было бы пойти за Настенькой и выяснить в чём дело, но у него был чек на сосиски, и очередь подходила к прилавку. Поколебавшись несколько секунд, он всё же решил тоже выйти и, так же сказав "простите", ринулся к выходу. Однако было поздно. На Горького ни вправо, ни влево её не было видно. Он добежал быстро до угла здания и заглянул в Козицкий переулок – знакомой фигурки там не было. Хотел пробежать в противоположный конец до перехода, но понял, что это уже бесполезно. В Москве люди могли исчезнуть в толпе прямо на глазах, а в переходе с несколькими выходами на Пушкинскую площадь да к двум станциям метро и в часы пик увидеть отошедшего минутой раньше практически нереально. Он повернулся и пошёл по улице Горького к проспекту Маркса, забыв про очередь, задумавшись, чем мог так встревожить девушку, которую почти не знал.

А эта девушка бежала по переходу, стремясь поскорее добраться до квартиры своей подружки Наташи, которая сидела дома, зубря какой-то английский текст. Позвонив длинным звонком в дверь и ворвавшись в комнату, она выронила по пути сумочку и упала на кровать, стоящую посреди комнаты, уткнувшись в подушку и рыдая, что было заметно по трясущимся под рассыпавшимися волосами плечам.

У Наташи была короткая стрижка по мальчика. В отличие от Настеньки она любила косметику, ежедневно наводила брови карандашом, ресницы тушью, губы помадой. Фигурка у неё была чуть поскромнее, чем у подружки, но обтянутая в хорошо облегающие джинсы или лосины, аналогичную курточку и вставленная в высокие в тон брюкам сапоги, она, как магнитом, притягивала к себе взгляды парней, не все из которых могли считаться безнадёжными. Она и сейчас была так одета, не смотря на занятия английским, поскольку собиралась чуть позже "прошаландать", как она любила выражаться, по Арбату. Только сапоги были временно заменены на комнатные тапочки. Но теперь Арбат явно отпадал – её любимая Настенька плакала.

Наташа почувствовала, как от горя подруги у неё самой подступают к глазам слёзы. Она бросилась на постель рядом с Настенькой и, обнимая за плечи, гладя по волосам рукой, стала приговаривать:

– Ну что ты, Настенька, что ты, лапушка? Не надо. Что с тобой? всё будет нормально, не плачь только, а то я тоже сейчас разревусь.

И у неё действительно покатились слёзы из глаз.

– Вот, пожалуйста, – заговорила она обиженным плачущим голосом, – краска потекла. Да что с тобой, Настюха? – Прикрикнула она на продолжающую рыдать Настеньку и поднялась, вытирая слёзы ладонями и размазывая краску по лицу.

Настенька повернула голову и продолжая всхлипывать, улыбнулась сквозь слёзы, спрашивая:

– Ты-то чего плачешь, Натусь?

– Да-а, жалко тебя. Ты плачешь и ничего не говоришь – и Наташа разрыдалась во весь голос, упала снова на кровать и обняла Настеньку. Так они и плакали вместе, успокаивая друг друга, и Настенька рассказывала всё, что случилось с нею и как встретилась только что с Юрой, который обо всём напомнил, и что, оказывается, наверное, Настенька убила человека, хоть и не хотела этого.

Только когда они обе почти совсем успокоились, когда Наташа убедительно пояснила Настеньке, что судьба есть судьба и раз Вадиму назначено было погибнуть, то он и погиб, а Настенька совсем не виновата, тем более, что там на самом деле была драка, как и записано в протоколе.